Кто приказ выполняет, за тем вины никакой, сеу капитан. Пожалейте меня, бедного, я ж не по своей воле!

Наконец его отпустили, довольно потрепанного, и позволили оседлать осла, на котором он приехал. Перед этим, впрочем, его обезоружили — помимо упавшего револьвера, у него был еще кинжал, нож и целый арсенал пуль, — раздели и оставили в чем мать родила. К седлу другого осла привязали тело убийцы свиней. На прощание капитан посоветовал перепуганному уличному контролеру:

— Скажи тем, кто послал тебя сюда, в Большую Засаду, что ни один чужак не ступит на эту землю и не наложит свою лапу. Это тебе приказывает сказать капитан Натариу да Фонсека, а доказательство ты везешь с собой. Не забудь передать.

Закончив сборы вещей, необходимых, чтобы провести сезон на фазенде, Зилда села на веранде рядом с Натариу. Дети, за исключением Эду, который помогал Тисау в кузнице, ходили вверх-вниз по склону, перенося узлы и окованные оловом сундуки в телегу, запряженную быками, которая ждала внизу. Некоторое время Зилда сидела молча, но наконец ее прорвало:

— Я еду против воли. Если бы могла, то повернула бы все вспять.

— Не понимаю почему. Я думал, ты довольна. С тех пор как дом закончен, ты только и говоришь о том, чтобы поехать на плантацию.

— Это раньше. Но с тех пор как здесь появились эти контролеры, я больше не хочу. Что ты обо всем этом думаешь?

С высоты холма, сидя на скамье на веранде своего дома, капитан оглядывал Большую Засаду. Однажды, в те времена, когда здесь даже кладбище еще не появилось, он сказал полковнику Боавентуре Андраде, показывая незнакомую долину: «Здесь я построю мой дом, когда драка кончится, и вы выполните договор». Он повернулся к жене, посмотрел в ее лицо — обычно ясное, сейчас оно было накрыто тенью беспокойства. Зилда никогда не слыла особой красавицей, но у нее были тонкие черты лица и она их сохранила. На худом лице все еще проглядывали приметы молодости: ни годы, ни дети, которых она родила или усыновила, не сломили ее, не сокрушили характер, не уменьшили оптимизм. Мимо Пеба пронес попугая Сунь-себе-в-зад — протестующая птица выкрикивала ругательства. Даже в самые мрачные, самые опасные моменты Натариу никогда не обманывал ее, когда Зилда, отвлекаясь от своей ежедневной борьбы, спрашивала о каких-нибудь передрягах или женщинах.

— Может, это ерунда, просто наглость сержанта Ориженеша, который строит из себя неизвестно что, или главы муниципалитета, доктора Каштру.

Главой муниципалитета Итабуны был все тот же бакалавр Рикарду Каштру, который десять лет назад целиком, со всем, что имел, перекинулся от полковника Элиаша Далтру к полковнику Боавентуре Андраде. А имел он, собственно, только раболепие и амбиции, так что лучшего кандидата на эту должность было не сыскать, и он чередовался на этом посту с Салвиану Невешем, дантистом, родственником доны Эрнештины. Его выбирали снова и снова, практически пожизненно, и бакалавр Каштру, будучи всего лишь подставным лицом, любил демонстрировать силу и власть, похваляясь своими полномочиями.

— Когда поеду в Итабуну, скажу Вентуринье, чтобы устроил хорошую взбучку этим интриганам. Пока полковник был жив, никто на такое не осмеливался, их держали на коротком поводке, но Вентуринья пустил все на самотек.

— Ты думаешь, это без его ведома? — спросила она и поспешно добавила: — И я так думаю. Мне кажется, это просто интриги.

Капитан кивнул в знак согласия. Кто знает, очень возможно, что идея исходила от Ориженеша, — доктор Каштру был слишком глуп, чтобы думать об этом. Казалось, разговор подошел к концу, но Натариу продолжал говорить. Он не хотел, чтобы жена, мать его детей, знала только часть его мыслей: он должен отвечать той же преданностью, которую давала ему она. Иногда он не рассказывал ей о том или ином деле, но никогда не скрывал правду, если уж она раскрывала рот, чтобы спросить.

— А может, дела обстоят серьезнее. Может, за сержантом или доктором стоит кто-то другой. Большая Засада растет, раньше за нее ничего бы не дали, но сейчас, должно быть, многие на нее глаз положили из-за политики, из-за того, как здесь все движется. Наверное, хотят наложить свою лапу. Вот только я им этого не позволю.

Пояснив свои мысли, он счел разговор оконченным.

— Поезжай вместе с детьми.

— Как же мне не хочется!

Капитан снова оторвал взгляд от прекрасного утреннего летнего пейзажа и посмотрел на сморщенное лицо Зилды:

— Ты помнишь, когда случилась лихорадка, ты хотела уехать на плантацию с детьми, а я сказал «нет»? Не время тогда нам было уезжать отсюда — ни мне, ни тебе, ни детям. Мы должны были остаться, пусть даже чтобы умереть. А сейчас я тебе говорю: уезжай и забирай детей. Сейчас довольно того, что останусь я.

— А не лучше и мне с тобой?

— Сколько времени прошло с тех пор, когда мы встретились? Скажи мне! Чем я тогда занимался? Или ты забыла?

Он говорил спокойно и ровно, без ярости, будто речь шла о чем-то совершенно обыкновенном. Он не давал вырваться нежности, которую испытывал к этой женщине, завоеванной ценой пули на большой дороге. Ценой жизни человека — дрянной это был тип. На этой женщине он женился с благословением падре, когда давным-давно приходила святая миссия. Он заделал ей кучу детей, но Зилда, будто ей было мало, брала чужих и воспитывала словно своих. Они все были от него.

— Ты всегда была с детьми, и правильно делала. Я сам о себе позабочусь. Я всегда, всю мою жизнь, был жагунсо, ты это прекрасно знаешь. Давай бери детей, приведи в порядок дом и жди меня там.

— Ты не скоро приедешь?

— Может, да, а может — нет. У меня много дел на плантации, но прежде я съезжу в Итабуну, узнаю, что там творится.

С подножия холма слышались крики ребятни, укладывавшей пожитки в телегу. Пеба пришел сказать, что все готово к отъезду. Капитан спустился вместе с Зилдой, чтобы благословить детей. Зилда протянула к нему кончики пальцев, их руки соприкоснулись, и Натариу характерным для него жестом погладил лицо жены.

Утро в Большой Засаде было ясным и солнечным, окутанным покровом мира. Звуки были все те же, ветерок морщил поверхность воды, женщины, напевая, стирали белье, свиньи выискивали гнилые плоды под деревом жака. Фадул стоял в дверях магазина, Дурвалину вытаскивал воду из колодца, слышались удары молота из кузницы Каштора Абдуима. Приближались Бернарда и Корока, чтобы пожелать Зилде доброго пути и поцеловать Наду.

На кладбище стало одной могилой больше. Это была неглубокая яма, как и прочие. Здесь похоронили Алтамиранду, который растил коз и свиней. Неподалеку от Сау — ему бы это понравилось.

В тот же день, после наступления сумерек, голые из-за жары, капитан Натариу да Фонсека и Бернарда, его крестница, его зазноба, лежали, наслаждаясь, в постели, когда услышали, как кто-то открывает дверную защелку на входе в деревянный домик. Должно быть, это Корока возвращается с того берега реки, куда ходила навестить сию Ванже. Решив, что так и есть, капитан продолжил нежиться, но Бернарда усомнилась и испуганно выскользнула из-под него. С тех пор как пришли те типы и перебили свиней, ей было как-то неспокойно, ее мучили предчувствия, и на сердце было тяжело.

Из тени выделился силуэт. Человек направлялся к ним и кричал:

— Настал день твоей смерти, Натариу да Фонсека, хренов ты капитан!

Он целился в капитана, но выстрел приняла на себя Бернарда, внезапно вскочив и загородив собою крестного. Пуля попала ей в левую грудь, и она упала на Натариу.

В то же мгновение пуля, летевшая со стороны двери, повалила убийцу. Негр Эшпиридау появился в сумерках, но в комнату не вошел, оставшись стоять в передней. Бернарда умирала на руках крестного, как и предсказала цыганка в тот далекий день, гадая ей по руке.

— Любовь моя… — прошептала она, в то время как из груди и изо рта у нее хлестала кровь. В первый раз в жизни она говорила ему «любовь моя». Он был единственной любовью ее жизни… Она повторила еще раз, пока голос не затих: — Любовь моя…