— Все ее подозрения могли оправдаться. Но этого не произошло! Я не хотел, чтобы ты ехала. Знал, что случится нечто подобное.

— Пока ничего особенного не случилось, — возразила Фрейя, стараясь думать только о монете. — За исключением того, что ты потерял вещь, которая много для меня значит.

Они снова принялись прочесывать траву руками, то приближаясь друг к другу, то отдаляясь. Несколько человек прошли мимо по дорожке, даже не обратив на них внимания. Наконец Питер заговорил снова:

— При мысли о том, что я был с другими женщинами, она впадает в панику. И успокоить ее, похоже, не в моих силах.

— И о чем это тебе говорит?

Фрейя задала свой вопрос ровным голосом, но после этого с яростью стукнула ладонью о землю, а грунтовая дорожка в отместку оставила на ее руке обжигающий след от острых камешков. Надеясь, что Питер ничего не заметил, девушка сжала пораненную кисть второй рукой.

— Я не знаю, о чем Холлис думает или чем она занята в данный момент, и мне очень трудно находиться здесь, рядом с тобой. Вот о чем это мне говорит.

Фрейя продолжала молча перебирать руками в траве, стараясь представить себе, как нащупывает плоский, твердый диск монеты и как тот охлаждает шрам на ее руке.

— Нашел, — наконец сказал Питер.

Его голос прозвучал резко. Он встал на ноги, вытирая руки о штанины. Фрейя тоже поднялась с земли, приложив для этого некоторые усилия. Тонкая юбка прилипала к ее телу, задеревенелому, влажному и несколько дезориентированному внезапностью вертикального положения. В праздничном шуме около пруда наступило затишье; легкий ветерок прорезал повисший в воздухе густой туман.

— Она веселая, она симпатичная, она милая. И тебе кажется, что на этот раз все по-настоящему.

— Все правильно. Хотя она и не ты. Вот, держи свою проклятую монету.

Питер нащупал протянутую Фрейей руку и крепко зажал монету в ее ладони.

В полутьме освещенной свечами таверны неподалеку от одного из каналов они пили вино и спустя столько времени снова разговаривали как друзья.

— Думаю, ты должен знать, — произнесла она, вращая красное вино на дне своего бокала и рассматривая его в свете свечей на столике, — что даже хотя ты и был моим лучшим другом в Лондоне и я за многое тебе благодарна, если бы мне снова пришлось через это пройти, ни за что на свете ты не уговорил бы меня взять твою вину на себя.

— А я не стал бы просить, — без запинки ответил он.

Это утверждение далось ему легко и позволило быстро перейти к следующему шагу, хоть и не так быстро, чтобы это укрылось от ее внимания. Питер потянулся за бутылкой, обновил вино в ее бокале, после — в своем.

— Но вопрос заключается в следующем: если бы я не попросил тебя об этом или если бы ты мне отказала, возросли бы мои шансы в ту ночь?

Есть двери, которые человек предпочитает не открывать, поскольку знает, что оттуда может появиться и обрушиться на него. Например, воспоминание о той ночи с Питером. Но раз уж о нем было упомянуто, Фрейя могла попытаться повернуть это по-иному.

— Возможно, я отреагировала бы иначе, — произнесла она наконец.

— А тогда ты ясно дала понять свою точку зрения.

Этой короткой фразой Питер обнажил свои воспоминания о тех же событиях; его слова больше не звучали легко и непринужденно. Возможно, он надеялся услышать от нее извинения.

— У тебя какое-то беспощадное представление о моих мотивах.

— Теперь ты собираешься их оправдывать?

— Ты видишь вещи по-своему.

Питер снял ниточку с манжеты рубашки. Он никогда не умел показать свое истинное отношение к чему-либо.

— Ты бы не снизошла до того, чтобы выслушать мою сторону… я ведь только в конце почувствовал, что хотя бы начал узнавать тебя, а потом радовался, когда ты проявила признаки искренней симпатии ко мне, и лишь тогда осмелился что-то предпринять сам.

— А теперь?

Фрейя могла согласиться с тем, что ее не так-то просто узнать, но неужели она тогда и вправду отнеслась к нему настолько враждебно? Маленькие свечи мерцали на столе между ними.

— Как ты сама сказала, это другая ночь.

— Ночь летнего безумия.

— Никто никому ничего не должен в любом случае.

Его рука, лежавшая у нее на запястье, слегка скользнула вперед, сдвинув рукав ее блузки, когда он подался вперед и мягко и нежно прикоснулся к ее губам.

Вскоре после этого они собрались вернуться в гостиницу.

— Так что, Питер? Орел был или решка?

Он потянулся и обнял ее. Оглушительный взрыв прогремел над их головами, озаряя небо разноцветными огнями. В Тиволи начался фейерверк, а значит, до полуночи осталось пятнадцать минут. Под вспыхивавшими в ночном небе взрывами они отправились в путь. И Фрейя по-новому подумала о легендарных способностях своей матери.

Детали красного одеяния свешивались со спинки массивной кровати и валялись в ее ногах, рядом со скомканным покрывалом золотистого цвета. Который час? Подняв голову, чтобы посмотреть, сколько она проспала, Фрейя заметила, что на прикроватном телефоне мигает сообщение. Вероятно, поздно вернувшись прошлой ночью, она пропустила звонок. Но это могло подождать. Она проверит сообщение после завтрака. Ее телефонный номер в гостинице был известен и родителям, и Софии; любой из них мог звонить вчера.

Фрейя перевернулась обратно на спину и уставилась в потолок, выкрашенный в цвет коричневой яичной скорлупы. Девушка чувствовала, как одиночество заполняет комнату. Она не проснулась рядом с Питером, как мечтала. Если в безумную ночь летнего солнцестояния полагалось отбросить все запреты, значит, им не удалось поймать ее дух.

Она встала, выпила воды и умылась; надела дорожную одежду, поскольку сегодня они уезжали, и принялась яростно расчесываться. Был один поцелуй. Нежный и многообещающий, но ничего больше. Такой уж поворот приняла ночь. Когда Фрейя смотрелась в зеркало, ей пришлось несколько раз моргнуть, чтобы избавиться от размытого пятна перед глазами. После этого она была готова вытащить пластиковую магнитную карточку-ключ из гнезда возле двери и на лифте спуститься вниз.

Питер в одиночестве сидел в зале для завтрака. На тарелке перед ним лежали остатки ржаного хлеба, куски твердого и мягкого сыра, ломтики колбасы и огурца, три маленькие сливы, вареное яйцо и два круассана. Когда Фрейя подошла к нему со своей мисочкой мюсли, залитых йогуртом, он откинул голову, приканчивая остатки кофе, и с чашкой в руке начал подниматься из-за стола. На его лице была открытая улыбка, благодаря которой он выглядел совсем мальчишкой.

— Давай я тебе что-нибудь принесу, — предложил он, глядя на содержимое ее миски. — Тебе нужно больше есть, ты знаешь… это включено в стоимость номера.

— Рассуждаешь прямо как настоящий американский турист.

— Эй, я живу в Лондоне. Это ты у нас из Штатов прибыла.

— Конечно, я выпью кофе.

Он с минуту на нее смотрел, словно пытаясь понять, как она себя чувствует. Но спрашивать не стал.

— Без сахара, но со сливками, насколько я помню?

Затем он удалился. На улице за окном проезжала вереница велосипедистов, а небо над городом было синим. Фрейя положила локти на стол и прижала кончики пальцев к внутренним уголкам закрытых век. Из вестибюля гостиницы, за углом от лифтов, до нее донесся настойчивый рингтон. Это напомнило девушке о том, что, как только с едой будет покончено, нужно послушать оставленное сообщение.

Портье проверил записи.

— Да. Пакет прибыл вчера вечером, доставлен с курьером. Если вы будете так любезны подождать минутку, я схожу в кабинет и принесу его.

Это был скрепленный печатью белый конверт с широкой наклейкой, содержащей логотип и обратный адрес офиса, в котором они побывали накануне. Ниже от руки были написаны имя Фрейи и название гостиницы.

— Это же от Холдена! Можно мне посмотреть?

Вопрос Питера был, конечно, формальностью. Позаимствовав ножницы на стойке регистрации и усевшись на диван в вестибюле, Фрейя аккуратно разрезала конверт и осторожно извлекла из него сначала лист плотной кремовой почтовой бумаги, а затем — тонкий, хрупкий конверт с написанным от руки адресом Королевского посольства Дании в Бухаресте, Румыния.