До сих пор. Если же Свен, как и я, пребывал в неведении, думаю, пришло время ему узнать. Пора нам обоим раскрыть глаза.

Вот правда о наших родителях: для них комфорт, репутация, возможность избежать осложнений и тому подобные вещи были намного важнее, чем признание плодов своей любви. А меня мучает мысль: неужели я на волосок от точно такого же шага? Свен — единственный человек в мире, который может убедить меня в обратном, в том, что поступок, который я вот-вот совершу, вовсе не то же, что сделали они. Если бы только письма доставлялись быстрее. Свен, я хочу, чтобы ты знал обо всем, творящемся у меня в голове, чтобы ты мог читать мои мысли.

Пятница, 24 августа.

Я готова. По крайней мере, так мне кажется, но я должна получить подтверждение от тех, у кого больше здравого смысла и жизненного опыта. Поэтому сегодня утром я отправилась в заведение двух уважаемых дам, Соде и Мелдаль, желая в атмосфере строжайшей секретности получить у них консультацию. Они строгие и серьезные судьи, особенно мисс Мелдаль; мне пришлось собираться с мыслями и призвать всю свою храбрость, прежде чем я решилась войти внутрь их прекрасного здания на улице Бредгаде и задать свой вопрос. Но со всей своей проницательностью и житейской мудростью эти дамы дали мне гарантии, в которых я так нуждалась, чтобы двигаться в новое будущее. Осталось решить еще одну задачу, прежде чем я смогу подойти к Виктору и рассказать ему, какой отныне будет наша жизнь.

Латунная табличка на высоких деревянных откатных воротах сообщала на датском и английском языках: «Дверь открыта». В чем Фрейя и убедилась, легким жестом толкнув ее внутрь. Но, оказавшись во дворе, они с Питером растерялись, потому что было неясно, какая из многочисленных дверей им нужна. Наконец появился учтивый седой мужчина в темном костюме и галстуке. Тихо осведомившись, куда они хотят попасть, он проводил их внутрь.

Он направил их вниз по лестнице и попросил подождать доктора Холдена в конференц-зале. Это была комната без окон, оснащенная искусной системой отраженного освещения и построенная, вероятно, из звуконепроницаемых материалов: сюда не доносилось ни малейших звуков ни из других частей здания, ни с улицы над ними. Обстановка состояла из тикового стола овальной формы и шести изящных кресел. Плоский экран, укрепленный высоко на стене, беззвучно показывал постоянно меняющиеся котировки международного фондового рынка. Непрерывный поток охлажденного воздуха дул поверх их голов из вентиляционного отверстия в потолке. На стенах были развешаны мусульманские молитвенные коврики, богатство геометрических узоров и цветовую насыщенность которых подчеркивал нейтральный оттенок обоев.

Наконец дверь отворилась, и в комнату вошел мужчина лет шестидесяти с посеребренными сединой темными волосами. С отчетливым металлическим щелчком дверь медленно захлопнулась за ним. Он поприветствовал их по-английски.

— Добрый день, господин Олтяну, — сказала Фрейя на румынском языке.

Мужчина дважды моргнул, словно ему соринка в глаз попала, а затем обратился к ней в более резкой форме:

— Да, день добрый. Не скрываю, я эмигрировал из Румынии. И живу здесь уже много лет, — сказал он и сделал короткий, резкий жест рукой, мол, движение на финансовых рынках не остановилось из-за появления посетителей. — Я не могу уделить вам много времени. Я согласился встретиться с вами только потому, что вы сказали, есть какая-то проблема с источниками в моем исследовании творчества Виктора Рииса. Как ученый, я должен отстаивать свою работу. Это для меня важно.

— Господин Олтяну, разрешите представить вам еще одного ученого, занимающегося Риисом. Питер Финч. Питер, это Михай Олтяну. Он начал изучать творчество Виктора Рииса, когда работал у Алстедов в Бухаресте в середине восьмидесятых.

— Мы разве не с доктором Холденом собирались встретиться? — спросил Питер.

Мужчина кивнул.

— Майкл Холден — мое имя, — произнес он и в официальной манере слегка поклонился, — после переезда на Запад.

— Питер пишет новую работу по Риису для аукционного каталога, — продолжила Фрейя. — Прежде чем продать картины своего мужа, миссис Алстед разрешила нам почитать дневник, который вела жена художника, Северина. Вам он знаком. В своем исследовании вы приводили отрывки из него без указания авторства.

Бывший Михай Олтяну выдвинул кресло и сел напротив них. Положив сцепленные в замок руки на стол, он поочередно посмотрел сначала на Фрейю, потом на Питера, после чего осторожно перевел дыхание.

— Я помню фамилию Мур, — кивнул он. — Там были американцы с такой фамилией. Проводили с Алстедами много времени. Вы, должно быть, их дочка. Я видел вас на многочисленных мероприятиях. Ваша мать была очень красивой женщиной. Уверен, она и сейчас не утратила своего очарования. Честно говоря, получив письмо, подписанное госпожой Мур, я точно не знал, кого сегодня увижу: мать или дочь.

— В своей статье о Риисе вы воспроизвели места из дневника, даже не упомянув о существовании источника. Почему?

Прежде чем заговорить, Михай собрался с мыслями.

— Та работа проводилась мной во многих местах и в разное время. Я старался изо всех сил, когда писал свою статью, которая имела для меня большое значение и которую исследователи Рииса, — он кивнул на Питера в знак подтверждения, — всегда принимают во внимание. Еще будучи студентом, я получил доступ к коллекции. Среди имущества Алстеда, чья семья имела тесные связи с Риисом, мог находиться дневник, о котором вы говорите. Однако я его не видел. Разрабатывая свою теорию о Риисе, которая в конечном счете, после моей эмиграции, была отредактирована и опубликована, я действительно использовал материалы из личной библиотеки Йона Алстеда. Возможно, в связи с тем, что исследование проводилось в неспокойные времена, одна или две ссылки на автора цитаты были опущены. Вероятно, ошибку можно будет исправить при последующих переизданиях моей работы.

— Вы опустили несколько деталей, — процедила Фрейя. — Разве румынское правительство определило вас на должность шофера не затем, чтобы шпионить за Алстедами?

— Я устроился на работу к Алстедам после того, как узнал об их коллекции, с самого начала надеясь, что у меня появится возможность ее увидеть. Я мечтал, если все пойдет как надо, завоевать доверие моего работодателя и с его помощью уехать учиться на Запад. Румыния в то время была закрытой страной. С каждым годом все меньше студентов получали разрешение на выезд за границу.

— Но ведь шпионить за Йоном Алстедом входило в ваши обязанности? — настаивала Фрейя.

— Я уверяю вас, что не причинил послу никакого вреда. Любой человек, чья работа предполагала контакт с иностранцами, должен был предоставлять отчеты. Все сказанное Алстеду было правдой: и моя страсть к искусству этого периода, и мое желание эмигрировать. Моя научная карьера доказывает это.

Его голос начал повышаться.

— Я рисковал сильнее, чем Алстед. Намного сильнее. Вы называете меня шпионом, но предал как раз он. Посол не явился на встречу, где должен был решиться вопрос с моим паспортом. В его отсутствие им ничего не стоило отклонить мое прошение, и потом я… было тщательное расследование, меня заклеймили как диссидента за попытку уехать. Моя сестра потеряла место в очереди на квартиру; я стал безработным. Все потому, что Алстед не сдержал обещания. Но такова жизнь. Дипломат не будет разрушать связи с партийными лидерами. Я видел, как они вместе ели лобстеров, запивая шампанским, в то время как наш рацион состоял из капусты с колбасой. Почему я должен вам помогать? С какой стати мне делать что-то для них?

— Мистер Алстед не виноват, — произнесла Фрейя и почувствовала, как что-то сжалось у нее в груди. — Был другой человек, работавший осведомителем. Он убедил Секуритате в том, что мистер Алстед — иностранный агент, и он же доложил о ваших попытках выехать из Румынии. Как только эти обвинения были выдвинуты, помочь вам стало не во власти мистера Алстеда. Тот, кто донес на него, несет ответственность и за случившееся с вами.