Он подумал: не выпить ли еще виски?.. Но день обещал быть жарким, не стоит перегружаться спиртным, ведь еще и дело не закончено. Он выпьет за состоявшийся успех ближе к вечеру.

Луиджи надоело смотреть на безмолвный экран, звук включался только по просьбе посетителей, он глянул на газету, которой так увлекся клиент, и увидел теперь, что «Корриенте» раскрыта на той странице, где говорится об этом грязном подонке и убийце Альтмане-Барби.

— Что бы вы сделали с этим человеком, синьор? — спросил Луиджи.

— Повесил бы, — мрачно ответил старик и впервые посмотрел на бармена тяжелым взглядом.

— О, синьор! Вы абсолютно правы! Этих нацистов всех необходимо повесить! Они расстреляли двух моих дядей, братьев отца… А сам отец был партизаном! Вы иностранец, синьор? Я почувствовал акцент в вашей речи…

«Ты бы лучше проглотил свой болтливый язык, щенок», — подумал старик.

Вслух он сказал:

— Француз…

— И, конечно, вы тоже сражались с нацистами, синьор! Я сразу это понял… Судя по обличью — вы самый настоящий маки́, типичный боец Сопротивления! Угадал я, синьор? Верно?

— Вы угадали, молодой человек, — в улыбке растянул губы посетитель. — Бывший партизанский командир…

— О, синьор! Какая встреча! Я должен познакомить вас с моим отцом! Сейчас я позвоню ему… Он еще крепкий старик, и с удовольствием выпьет с вами стаканчик!

— Я спешу, — сказал посетитель и положил деньги за стойку. — В следующий раз…

«Чертов болтун, — подумал он, выходя из бара, — привязался, как репей к хвосту собаки… Ха-ха! Признать во мне маки́!? Неплохое начало перед визитом к этим гангстерам. Гм… В этом что-то есть. Можно использовать для «легенды», если придется отправиться туда».

Старик надел темные очки, он всегда не любил солнца, хотя уже довольно долго жил в этом большом портовом городе на Средиземном море, поправил на голове полотняную кепку, прикрывшую его едва тронутую плешью, коротко стриженную голову, и медленно двинулся улицей, которая уходила от бара «Эсмеральда» в сторону морского порта.

Пройдя несколько кварталов, он вдруг резко свернул вправо, незаметно проверив, не потянул ли за собой «хвоста». Теперь старик шел узкими улочками старой части города, мимо уютных кафе, красивых сквериков и средневековых храмов. От выпитого виски недавний клиент «Эсмеральды» оживился, походка его стала твердой, уверенной, едва ли не строевой… Впрочем, это ведь тридцатилетнему Луиджи он показался стариком. Выглядел его посетитель вполне еще браво для своих шестидесяти пяти лет. Он был на семь лет моложе Клауса Барби.

Над городом возник и медленно поплыл в нагретом уже воздухе колокольный звон.

Навстречу человеку в полотняной кепке скользнула стайка молоденьких монахинь.

Медленно проехала патрульная полицейская машина.

Из порта донесся басистый голос пассажирского лайнера.

«Это русский «Калининград», — припомнил человек, недавно пивший виски в «Эсмеральде». — Отходит в обратный рейс… «Калининград»… Тьфу!

Старик в сердцах сплюнул на мостовую и ускорил шаг.

Узкая улица вывела его на набережную, к причалам яхтклуба. Теперь до цели осталось немного, и человек, которого наивный и жизнерадостный Луиджи принял за французского партизана, пошел медленнее — надо внутренне подготовиться к встрече с теми людьми, которых он мысленно называл «гангстерами», ибо хорошо знал, кто скрывается под вывеской шипчандлерской конторы «Паоло Хортен и братья».

Вот и этот трехэтажный особняк. Внушительное крыльцо, облицованное каррарским мрамором, на массивных створках двери бронзовые львиные головы, в зубах у них — кольца, а сбоку — незаметная кнопка и забранный в решетку динамик над нею.

Не колеблясь ни мгновения, он решительно нажал кнопку.

Дверь тут же открылась, будто привратник — внушительного вида парень в морской униформе — следил за посетителем заранее.

— Меня зовут Гельмут Вальдорф, — сказал пришелец по-английски. — Доложите мистеру Хортену, что я хочу видеть его по важному делу.

— Старшему Хортену доложить или младшему? — бесстрастно спросил привратник.

Этого Вальдорф не ожидал.

Но для того, чтобы найти нужный ответ, ему понадобилось меньше секунды.

— Все равно, — сказал он. — Дело касается обоих.

— Пройдите, — сказал парень, и Гельмут Вальдорф вошел в полутемный прохладный холл.

Привратник знаком указал ему на глубокое кожаное кресло, затем прошел к небольшой конторке, склонился над скрытой от глаз посетителя панелью, щелкнул тумблером.

— Гельмут Вальдорф, синьор, — сказал привратник.

Одновременно он включил скрытую видеокамеру, она запечатлела несколько напряженное лицо усевшегося в кресло Вальдорфа и перенесла на экран телевизора, что возвышался на письменном столе Хортена-младшего, которого друзья и сослуживцы по разведывательному управлению называли Малюткой Джеком: в нем было двести сорок фунтов веса при двухметровом росте.

Малютка Джек глянул внимательно на экран и неопределенно хмыкнул. Немного помедлив, он поворотился к селекторному устройству и нажал кнопку. В прихожей, прямо перед глазами Вальдорфа, загорелось зеленое табло: «Входите, пожалуйста».

Посетитель отметил для себя, что из нескольких световых панелей зажглась одна, со словами на немецком языке, поднялся и направился к лифту, двери которого, нажав кнопку, предупредительно распахнул перед ним парень в морской униформе.

Владимир Ткаченко медленно перелистывал уголовное дело Ивана Егоровича Зюзюка. Его уже не удивляло то обстоятельство, что Зюзюк столько лет скрывался под собственной фамилией, той самой, которую он получил при рождении. Иван Егорович позаботился о том, чтобы сменить ее, когда пришли на Украину гитлеровцы. Тогда он и на службу к ним устроился по подложному паспорту на имя Кадубы Стефана Антоновича. Потом, не сумев уйти вместе с оккупантами, некоторое время жил в небольших городках Западной Белоруссии как Семен Афанасьевич Перетц, затем был Белозерским. В этом обличье он и завербовался на Южный Сахалин, откуда возвратился в родной город, вернее поначалу в его предместье, где никто не знал Зюзюка, карателя зондеркоманды, под собственным именем.

Майор Ткаченко достал из сейфа фотографии. Это были страшные, обличающие фашистских убийц документы: ямы, забитые трупами, виселицы, падающие под пулями патриоты, бараки концлагерей за колючей проволокой.

В дверь постучали. Это конвой привел Зюзюка на допрос. Сколько их уже было, этих допросов… Ткаченко собрал рассыпанные снимки, проговорил, не глядя на подследственного:

— Садитесь, Зюзюк. Продолжим нашу беседу…

…Росла груда окурков в пепельнице. Ткаченко хотел пристроить туда еще один, но окурок уже не помещался. Майор нажал кнопку.

В дверях показался конвоир. Ткаченко показал ему глазами на пепельницу, тот понимающе кивнул, взял ее и вышел из кабинета.

— Ну, гражданин Зюзюк, — устало проговорил майор, — времени мы затратили с вами много. Только сегодня две морских вахты, можно сказать, отстояли, уже почти восемь часов бьёмся над одним и тем же, а вы упрямитесь, не хотите говорить правды, Зюзюк…

— Я все сказал, гражданин майор.

— Нет, Зюзюк, далеко не все. Вот, скажем, ваше так называемое бегство из полицейской роты. Вы заявляете, что желая искупить вину, ушли в лес, примкнули к партизанскому отряду капитана Шленского, участвовали в боевых операциях «Мстителя»…

— Участвовал. Кровью хотел искупить…

— А под каким именем? — неожиданно спросил Ткаченко.

Зюзюк явно смутился.

— Как так? — переспросил он, чтобы потянуть с ответом, выждать какое-то время, определить, куда гнет следователь. — Под своим…

— Но ведь вы и в полицейской роте служили под вымышленным, — улыбнулся Владимир. — СД сумели обвести вокруг пальца… А это непростое дело. Там работали профессионалы… Так под каким же именем были вы в отряде «Мститель»?

— Цимбалист Петр Семенович.

— Верно. На этот раз вы сказали правду, Иван Егорович. Сами придумали эту фамилию? Или ее сочинил для вас гауптман Вальдорф? А может быть, его заместитель по оперативной работе, оберштурмфюрер Конрад Жилински? Этот прекрасный знаток русского языка…