16, а затем 17 октября Прелати, Анрие, Пуатвинец, Бланше и другие дали обстоятельные ответы. Я не присутствовал при этом, но дальнейший ход событий показал, что их свидетельства полностью лишили Жиля средств защиты. 19 октября были заслушаны свидетельства еще пятнадцати человек: врачей, аптекарей, ученых и торговцев — почтенных жителей Нанта. Из того, что мне удалось узнать, они единогласно и без всяких расхождений обвиняли Жиля в убийствах детей, содомии, вызывании дьявола, кровавых жертвоприношениях и других зверских преступлениях „уникальных и извращенных“.

20 октября Жиль снова появился перед неимоверным скоплением народа — о процессе говорил весь город, каждый, до последнего ремесленника, хотел побывать хотя бы на одном заседании суда.

Епископ спросил его: „Не имеете ли вы сказать что-либо в оправдание ваших преступлений?“ Жиль ответил, что ему достаточно предшествующих разъяснений. Обвинитель в свою очередь предложил трибуналу отсрочить новое слушание дела, „пока готовятся письменные показания против обвиняемого“. Жиль сказал, что это излишне, так как он „уже почти во всем признался и намеревается признаться в остальном“. Епископ спросил его, не станет ли он опровергать показания свидетелей, выдвинутых обвинителем. После отказа обвинитель заявил: „Признание сеньора Жиля, а также показания, которые уже прозвучали перед почтенными судьями, не кажутся мне достаточными“. Он потребовал применить к обвиняемому пытку, что было встречено с одобрением. Жиль остался к этой новости равнодушен. Но 21 октября, увидев в подвале замка орудия пыток, он стал умолять судей не пытать его и пообещал, что признается во всем, что таил до сих пор. Он просил, чтобы для этого трибунал включил в свой состав епископа де Сен-Бриока, а со светской стороны — председателя Пьера де Лопиталя.

В два часа пополудни монсеньор де Сен-Бриок, Жан Лабэ, герцогский капитан, его оруженосец Ивон де Росерф, а также клерк Жан де Тушерон вошли в камеру Жиля, как было условлено заранее. Несмотря на все усилия, мне не удалось узнать ничего нового в добавление к уже сделанным Жилем признаниям. Мне известно лишь, что Жиль вел себя нервно и затеял ссору с Прелати, своим главным сообщником.

На следующий день, подвергаясь опросу обвинителя, он легко признал, что виновен в содомии, не отрицая ни одной из ужасных подробностей совершенных им преступлений. Я не буду перечислять их, приведу только пример: из нескольких детских голов, разложенных на каминной полке, он выбирал самую красивую и целовал ее в губы!

Он признал, что кости своих жертв он извлек из ямы под башней Шантосе, переправил их в Машкуль и сжег там. Число их он не мог точно вспомнить.

Он признался также в занятиях черной магией, использовании колдовских приемов, в приношениях дьяволу по имени Баррон, о котором ему поведал Прелати, в послании ему писем, подписанных кровью, в жертвоприношении сердца и глаз подростка, адресованном демонам.

Он признался, что убил его сразу после обвинительного письма епископа Нантского.

Наконец совершенно сухими губами, но со слезами на глазах он проговорил: „Я молю своего создателя о проклятии и прощении. Молю о прощении и проклятии родителей и друзей тех, кого я так жестоко лишил жизни. Проклятии и прощении также и тех, чьей жизни коснулись мои злодеяния, отсутствующих и присутствующих. Я прошу милосердия и защиты у всех истинных христиан“. И он замолчал, погрузившись полностью в свои мрачные мысли. Обвинитель перестал терзать его, заявив, что удовлетворен признаниями, раскаянием и ответами Жиля, и попросил трибунал назвать точную дату объявления приговора.

23 октября светский трибунал, собравшись в Буффее, приговорил слуг — Анрие и Пуатвинца к повешению и сожжению.

День 25 октября был последним днем процесса. Все высшие церковные чины собрались в обычный час в главном зале Тур-Нева под председательством монсеньора де Малетруа и вице-инквизитора, в присутствии всех судей и остальных членов трибунала. В зале яблоку негде было упасть, охрана, как и прежде находящаяся под началом капитана Жана Лабэ, была усилена.

Прислушиваясь к требованиям обвинителя, церковный трибунал вынес приговор по двум пунктам:

Признать Жиля виновным в вероломном отступничестве, в воскрешении демонов и отлучить от церкви.

Признать его виновным также в совершении преступления против природы в виде содомии и отлучить от церкви.

Жиль упал на колени и, прижав сложенные вместе руки к груди, со слезами отчаяния на глазах стал умолять вернуть его в лоно церкви и отменить двойное отлучение. Епископ и инквизитор удовлетворили его просьбу и поручили брату Жувенелю продолжить тайный допрос. После чего церковь передала его в руки мирян.

Его тотчас препроводили в Буффей, находящийся от Тур-Нева на расстоянии двух полетов стрелы арбалета. Капитан Лабэ со своими пехотинцами сопровождал его, получив приказ защищать Жиля от толпы. Но люди были охвачены совершенно необъяснимым благоговением к этому преступнику, идущему на смерть. Слова проклятий застывали на языке. Даже стража невольно старалась идти в ногу с ним.

В Буффее зал был переполнен. Как только объявили о прибытии Жиля, суматоха улеглась. Былая ненависть к нему сменилась состраданием. Сам Жиль ни на кого не смотрел, ничего не замечал.

Он покорно отвечал на вопросы Верховного судьи и повторил свою исповедь, несколько сократив ее. Магистрат объявил, что он заслуживает смерти. Было решено, что казнь будет произведена через повешение и сожжение. Пьер де Лопиталь сказал ему: „Возносите хвалы Богу и готовьтесь встретить смерть в добром здравии, в раскаянии за совершенные преступления. Приговор будет исполнен завтра в одиннадцать часов“.

Жиль выслушал его стоя. Он ответил: „Благодарю Бога, выражаю вам признательность, сеньор председатель, за назначение часа моей кончины. Анрие и Пуатвинец совершили вместе со мной все эти ужасные преступления, и, несомненно, они также заслужили смерть. Я прошу, чтобы они были казнены в один день и в один час со мной, но я хочу умереть прежде них. В противном случае они могут вообразить, что я останусь безнаказанным, тогда как я есть главный преступник, подтолкнувший их в пропасть зла, заставивший их служить себе“.

Эта просьба растрогала Пьера де Лопиталя. Он сказал, что желание Жиля будет исполнено. Когда все было завершено, между судьей и приговоренным возникла — невероятная вещь! — почти дружеская беседа. Жиль просил, чтобы его тело сжигали не до конца, чтобы не развеивать затем пепел, как принято, а поместить останки в гроб и захоронить в Нотр-Дам де Карм, что в Нанте. Судья ответил, что эта просьба также будет исполнена. Со стороны можно было подумать, что два сеньора договариваются о деталях посторонней церемонии! Жиль спросил: „Могу ли я просить о последней милости? Нельзя ли монсеньору епископу устроить службу в час казни, чтобы мы черпали поддержку в его внимании?“ Пьер де Лопиталь пообещал передать просьбу епископу. Из зала донеслось несколько выкриков: „Проклятье ему!“, „Милости!“ Жиль, казалось, не расслышал их. Он был погружен в свои мысли и шептал молитвы».

Жиль и брат Жувенель:

— Да, монсеньор, несмотря на все ваши старания, остаются неясными два момента. Мне вполне понятны ваша усталость и желание молиться в одиночестве, и все же я прошу ответить мне.

— Я постараюсь ответить, если смогу.

— Я думаю, вы сможете… Когда ваши судьи решили подвергнуть вас пыткам, чтобы вытащить из вас последние признания, вы просили об отсрочке. Почему? Многие решили, что вы испугались страданий. Они говорили: «Монсеньор де Рэ казнил невинных, но сам пришел в смятение при виде дыбы. Он изнежен, точно женщина…» Меня не волнуют эти мнения, но я хотел бы знать правду. Вы действительно испугались физических страданий?

— Скоро я буду болтаться на веревке, огонь будет жечь меня. Я не только не боюсь казни — я жду и желаю ее.

— Это сегодня, монсеньор! Но 21 октября вы были в другом положении. Вы смотрели на палача и его инструменты глазами простого смертного.