— Почему вы сдались без боя? Вы надеялись, что вас оправдают? А может, собирались запугать судей? На что вы рассчитывали?

— Мне только хотелось вкусить безмятежное счастье… Бесконечное…

Эльвен:

Это тайный агент Карла VII, один из бывших солдат его гвардии. Он устроился в Нанте, в квартале Сент-Леонар, под видом лавочника-меховщика. Его задача (как человека, преданного королю) состоит в наблюдении за шагами монсеньора герцога Бретонского и его окружения. Герцог — его основной противник, хитрый и недоверчивый как в том, что касается его лично, так и в государственных делах.

Эльвен — знаток скорнячьего дела: он безошибочно распознает подделку, легко отыскивает следы починки и никогда не обманывает покупателей. Его частенько зовут ко двору. Он умеет ладить с дамами, может возбуждать в их легкомысленных головках зародыш желания обладать вещью, у него достает терпения, чтобы суметь дождаться, когда он разовьется в потребность купить. Высокие персоны не обрывают при нем свои разговоры: он ведь кажется им незначительным, заурядным лавочником! Городские стражники хорошо знают его и не требуют охранного свидетельства. Кому придет в голову заподозрить в нем старого помощника Жанны, офицера свиты его величества и его личного агента в Бретани. Он имеет своих агентов в каждом графстве и знает их имена, но они не знают его имени. Они общаются через его лейтенанта, который под видом закупщика разъезжает днями по округе и собирает сведения. Под шкурой убитого животного легко спрятать письмо. Никому и в голову не приходило заподозрить его. Завтра, сразу после казни Жиля, лейтенант, воспользовавшись наплывом людей, ускользнет из города. В тавернах ему предоставят перекладных лошадей. Он поедет прямиком в Лошэ, где отдаст рапорт Эльвена прямо в руки его величеству.

Эльвен собрал все сведения, какие только мог, по процессу Жиля де Рэ, достаточно высокопоставленного сеньора, чтобы короля интересовала его судьба. Тридцать мелко исписанных листков разложены перед ним. Сейчас он классифицирует их, дополняет, снабжает личным комментарием.

Эльвен высок и очень опрятен. Щеки у него цвета молока, почти перламутровые, совершенно седые волосы аккуратно подстрижены, глаза серые, цвета северного моря, откуда, несомненно, происходили его далекие предки. От них он и унаследовал вкус к приключениям: кто служит королю, имеет их больше, чем простые смертные! Руки его крупны, ногти отполированы по-женски. Камзол из черного сукна оторочен воротничком из меха хорька и стянут кожаным поясом.

— Эльвен, — зовет его жена. — Пойдем спать.

Она заходит в комнату в длинной рубашке. Ее золотистые кудри спадают на голые плечи, под легкой тканью угадывается тугая грудь. Она наклоняется к нему, касаясь волосами щеки, целует в висок.

— Ты идешь?

— Нет. Сожалею. Ложись без меня, постараюсь не разбудить тебя.

— Ты опять скользнешь, как волк, так что я не проснусь…

У двери она спрашивает:

— Завтра мы пойдем смотреть на казнь?

Но он остается наедине со своими записями. Улыбается, пробуя перо. Свеча, висящая на стене в оловянном подсвечнике, освещает разложенные листы бумаги. Ставни закрыты. Эльвен взял за правило завешивать их покрывалом: пусть соседи думают, что он спит в обнимку с красивой женой. Он перечитывает последнюю страницу своего донесения и продолжает:

«Я свидетельствую, что герцог Бретонский предпринял все мыслимые предосторожности, учитывая как его особые качества, так и знатное положение маршала Франции. Процессом были заняты два трибунала, каждый должен был рассмотреть те его преступления, которые входили в его компетенцию. Экклезиастический трибунал возглавлял монсеньор Жан де Малетруа, епископ Нантский (и герцогский канцлер!), при помощи брата Жана Блуэна, вице-инквизитора епархии и члена ордена братьев проповедников, а также епископа Майского, монсеньора Гийома де Малетруа, монсеньера Жана Прежена, епископа Сен-Бриокского, монсеньеров Дени де Лалоэри, епископа из Сен-Ло, Жака де Пенкойдика, соборного офицера, и множества секретарей и нотариусов из нантской среды, достаточно влиятельных. Мирской трибунал представлял главный судья Бретани Пьер де Лопиталь, его помощник де Лалоэри, доктор права, шевалье Робер де Леспиней, Жан де Шатогирон, Оливье де Буврон, Жан Жиоле, Вильгельм и Оливье Гримо, адвокаты, секретари и нотариусы суда.

Вильгельм Шапейон, судья из Сен-Николя, был обвинителем. Жан де Тушерон, Жан Копегорж и Мишель Этрияр были назначены герцогом вести расследование.

Этот необычный состав магистрата и судей свидетельствовал о серьезных опасениях герцога. Судьи явно имели поручение пресечь возможность использования Жилем его личных связей. Кроме того, они боялись, что его будут защищать неведомые дьявольские силы. Возможно, многие получили особые наставления герцога, хорошо знающего характер Жиля. Разумеется, он заартачился, когда на него стали нападать в лоб. Поэтому судьи предпочли постепенно запутывать его в ходе следствия, как поступили бы со вспыльчивым подростком-преступником.

15 сентября Жиль предстал перед мирским судом. Его обвинили только в нападении на Сент-Этьен-де-Мэр-Морт, в захвате Леферрона и его заточении. На другие преступления не было сделано и намека.

В последующие четыре дня его не беспокоили ни светские, ни церковные судьи. Необыкновенно наивный, он предположил, что процесс будет коротким и судьи уклонятся от вынесения приговора, а епископ оборвет процесс, не имея убедительных доказательств. За это время Жану де Тушерону удалось опросить отцов и матерей жертв. У меня не было возможности присутствовать при этом, так как заседание проходило при закрытых дверях. Но, гуляя по городу, я узнал, что эти несчастные поселились в „Голубом месяце“, куда я и направился. Мне удалось расспросить их без всякого для себя риска, они повторили свои разоблачения. В тот же день ко мне в лавку зашли трое сеньоров, у которых я спросил, что они думают о процессе. Один промолчал, но два других сказали, что, по их мнению, обвинения, выдвинутые против Жиля, чрезмерны, что ему, без сомнения, удастся легко оправдаться и что дело близится к концу. Расспрашивать их далее я счел неосторожным. Мне показалось, что эти люди знали больше, но молчали из кастовой солидарности. Я думаю, Жиль твердо верил, что ему удастся оправдаться, уверенный, что против него не соберут каких-либо веских доказательств. Ни жена его, Екатерина Туарская, ни брат, Рене де Ласуз, ни его друзья и слуги не предали его. Жалобы бедноты, у которых он отнимал детей, мало весили, так как все кости увозились и сжигались в Машкуле. Его обвиняли во множестве преступлений, но не могли найти ни одного следа.

Судьи церкви пошли дальше светских. Приступив к делу 19 сентября, обвинитель заявил, что Жиль обвиняется в ереси, и велел ему предстать 28 сентября перед братом Блуэном, вице-инквизитором. Жиль все еще заблуждался по поводу своей участи. Более осмотрительный человек на его месте встревожился бы из-за недомолвок и отсрочек, разузнал бы о ходе расследования. У него еще оставались влиятельные друзья, деньги. Он мог бы узнать, как я, что епископ и вице-инквизитор опросили в епископском замке десять свидетелей; что Жан де Тушерон продолжает расследование и собрал целую книгу свидетельств, о чем уже начали шептаться в городе. Уже были известны имена жертв и подробности его преступлений. Их было столько, что слушание перенесли на 8 октября.

В тот день открылось слушание. Обвинитель во всеуслышание провозгласил свои заключения. Жиль оборвал его, заявив, что он подает апелляцию. Епископ и инквизитор сочли это неуместным и приступили к слушанию. Жиль отрицал весь перечень преступлений, в которых его обвиняли, но отказался поклясться в своей невиновности на Евангелии, хотя епископ призывал его к этому.

13 октября он предстал перед церковным трибуналом: слушание дела происходило под председательством Пьера де Лопиталя, в переполненном главном зале замка Тур-Нев. Стража теснила людей, присутствующих на процессе. Жиль вошел с видом человека, отнюдь не испытывающего потребности в раскаянии. На нем были горностаевые меха, как положено знатным бретонским вассалам, рыцарские ордена и знаки отличия. Его облик, как ни странно, вызвал восхищение, пришедшие сюда с ненавистью в душе бедные люди испытали невольную симпатию к обвиняемому. Казалось невероятным, чтобы этот красивый человек, столь благородной наружности, так гордо несущий голову, мог быть ужасным палачом, о котором ходило столько кошмарных слухов. Монсеньор де Рэ не замедлил воспользоваться произведенным эффектом: твердым шагом он подошел к трибуналу. У него был такой надменный вид, что стража, казалось, сейчас двинется вслед за ним. Он не ответил на приветствия судей. Все сели, и обвинитель начал чтение обвинительного акта. К сожалению, мне не удалось достать его копию. Он содержал сорок девять статей, из которых следовало, что Жиль обвиняется по трем пунктам: