— удушение, уродование и насилие над детьми;

— занятие алхимией, магией и воскрешением демонов;

— вторжение в церковь Сент-Этьен-де-Мэр-Морт.

Относительно умерщвления детей обвинитель назвал явно завышенную цифру: сто сорок. Он уточнил, что Жиль убивал детей в течение четырнадцати лет (но тот опротестовал даты и сами факты убийств).

По воскрешению демонов, отягощенных жертвоприношениями, он назвал места: Машкуль, Бургнеф-ан-Рэ, Тиффож…

Касаясь вторжения в Сент-Этьен, он подчеркнул „яростные и решительные“ действия Жиля в отношении своей жертвы.

В заключении обвинитель ходатайствовал об отлучении от церкви и призывал судей наказать виновного в соответствии с законами.

Вильгельм Шапейон обличал Жиля гневно и страстно, и гнев его передавался залу. Однако многие все же по-прежнему сочувствовали Жилю, на них оказывал действие его безмятежный, почти равнодушный вид. Затем обвинитель поклялся на Евангелии, что он говорил с Божьей помощью без сочувствия или ненависти к обвиняемому. Действительно, во время обвинительной речи он упомянул о приступах раскаяния Жиля, о его намерении совершить паломничество в Сен-Сепулькр.

Под вопросами епископа Жиль снова прибегнул к запирательству. Но опять отказался присягнуть перед Богом в своей невиновности. Епископ требовал ответа под страхом отлучения от церкви. Жиль кричал: „Я протестую! Вы не судьи надо мной!“ Инквизитор и епископ призвали его соблюдать приличия. Он побледнел от ярости и завопил: „Епископ и инквизитор, и все вы здесь — развратники и лжецы! Я вас обвиняю как судья! Лучше я буду болтаться на веревке, чем отвечу вам!“ Все так растерялись, что не знали, что возразить. Но тут сказали свое слово нантские власти. Судья еще раз прошел по некоторым статьям и посоветовал Жилю подчиниться трибуналу. Пыл, с каким Жиль упорствовал, его отчаянные выкрики произвели свое действие на публику, которая заметила замешательство судей. Обвинитель взял себя в руки, но ему не оставалось ничего другого, как рекомендовать епископу и вице-инквизитору уговорить обвиняемого повиноваться. Четыре раза они пытались сломить Жиля.

Он отнюдь не казался побежденным. Наоборот, он опротестовал приговор, называя его противозаконным.

Но в пятницу 15 октября в том же главном зале замка Тур-Нев Жиль по неизвестной мне причине появился с видом кающегося грешника. Он предстал перед судьями в том же одеянии, но без орденов. Он торжественно приветствовал их. Когда епископ и вице-инквизитор призвали его к повиновению, он сказал, что их призыв излишен, так как он признает их своими судьями. Следом он неожиданно признался во всех преступлениях, в которых его обвиняли. Внезапно упав на колени, он стал вдруг умолять трибунал простить нанесенные им оскорбления. Суд „из любви к Богу“ простил его. После чего обвинитель Шапейон…»

Жиль и брат Жувенель:

Последний говорит:

— Монсеньор, у нас осталось мало времени, но я не могу отпустить вам грех, потому что остались кое-какие неясные моменты. Некоторые части вашего признания, которые могут показаться второстепенными, в глазах Бога имеют решающее значение.

— Вашу строгость ничем не смягчить.

— Как не утолить и вашу тягу к преступлениям!

— Но я сам вам откровенно рассказал о многих, компрометирующих меня вещах, и не только о них, но и о намерениях, плодами которых они были.

— Смрадными плодами!

— Ночь прошла, и у меня не осталось времени ни для молитвы, ни для раскаяния, как мне того хотелось бы. Мое сердце переполнено грустью, но еще больше — любовью к нашему Спасителю, на него одного я рассчитываю. Ему я вручаю свою душу, готовую принять его проклятие!

— Хорошо. Завтра, когда вы предстанете перед Ним, непогрешимым судьей, вам уже не будет нужды повторять признания, которые вы раскрыли мне. Я заставляю вас делать спасительные усилия, они облегчат вашу душу от зла.

— Вы принудили меня вернуться в себя самого, тогда как мне удалось забыться и обрести покой.

— Не покой, а первые шаги к нему, скорее только желание, копившееся в вас. Поверьте мне: буря поднимает со дна тину, но потом она оседает, и вода снова делается чистой.

— Чего же вы еще добиваетесь? Спросите меня о том, что вам кажется необходимым. Я попробую ответить так же честно, как отвечал до сих пор. Спрашивайте, хотя я чувствую себя пустым, как сгнившее дерево…

В голосе Жиля появляются нотки раздражения, или нет, скорее волнения. Брат пристально смотрит в его лицо, дожидается, пока оно не смягчится. Он видит капли слез, блестящие на ресницах, дрожащие пальцы. Ему кажется, что он слышит острый стук этого уставшего от жизни сердца. Он думает, что через несколько часов это крепкое тело перестанет существовать, начнет разрушаться. И он заставил это создание страдать перед смертью. Он исповедовал его словами света и огня, какие почерпнул из писаний, особенно из книги Святого Жана. Его переполняет желание спасти эту душу, но он должен завершить свое дело. Даже ценой риска лишить Жиля последней надежды. Он не может иначе. Любовь к Богу направляет его старания: из прошлого должен быть стерт каждый день его плотского существования. Он говорит строгим языком инквизиции, но в своем сердце втайне проливает слезы. Он готов очистить его ценой оскорблений, пыток и смерти. И он предпочитает падшие натуры высокопоставленным персонам, которые из предосторожности выполняют религиозный долг и добрые деяния в то время как сами прячут грехи. Он еще расскажет об этом, но пока ему нужно в последний раз полить раны Жиля соляным раствором. Он должен знать все!

— Монсеньор де Малетруа позволил мне просмотреть запись процесса, — говорит он. — Я присутствовал на некоторых заседаниях и, что любопытно, не знал, что мне поручат выслушать вас. После того, что вы мне рассказали сегодня, — в добавление к судебным показаниям, — я многое узнал о вашей жизни и о вашей личности, однако некоторые вещи меня удивляют. Прежде всего неожиданная перемена в вашем поведении 15 октября. Во время прежних появлений перед светскими и церковными судьями вы предпочитали грубо запираться и противостоять обвинителю, вы держались надменно, дополняли ложь дерзостью, несмотря на то, что вас уже отлучили от церкви. Но 15 октября ваше отношение к суду совершенно изменилось. Почему? Откуда взялись покорность, это неожиданное смирение?

Жиль не отвечает. Брат вынужден продолжать:

— После отлучения от церкви трибунал имел право судить вас заочно. Из-за этого вы изменили свое поведение?

— Нет. Я уже был готов к наказанию.

— Вы надеялись разжалобить судей своим раскаянием? Мне рассказывали, что вы плакали, вымаливали прощение, стоя на коленях. Несомненно, вы полагали, что подобные действия со стороны такого высокого сеньора вызовут сочувствие?

— О брат, я ни на что не рассчитывал! Как всегда, я действовал согласно своим желаниям, только и всего.

— Продолжайте.

— Я уже обо всем рассказал вам, и не один раз! Но вы непробиваемы, как стена. Вы собираетесь замучить меня. Вы — точно та стена жизни, о которую я разбился в юности!

— Ваш упрек справедлив. Но, как бы то ни было, я хочу знать причину вашей покорности.

— Они отлучили меня от церкви, изгнали из рядов христиан, обрекли на вечное проклятие…

— Я вас слушаю.

— Когда я вместе со своими сообщниками опускался все ниже и ниже, когда совершал самые страшные грехи, чтобы ублажить дьявола, подчиняясь воле магов, что я отдавал им? Все, за исключением своей души!

— И сокращения вашего существования.

— В тот вечер 15 октября судьи стали безразличны мне. Я понял, как смешны они со своей болтовней и крючкотворством. Я понял, что все они — и герцог, и епископ, и вице-инквизитор — желают моего конца… Помимо телесного наказания и публичной позорной казни, они хотели предать меня еще и анафеме. Это было уже слишком! Каждый имеет право защищать самое дорогое, тем более, если это — единственное, что у него осталось. У меня же после потерянной славы, проданных замков, ушедшего счастья оставалась только моя душа!