— У меня есть Химильтруда.

— Пойми, Карл, нельзя больше тянуть. Чтобы укрепить свою власть, стать сильнее, ты должен заключить выгодный брачный союз.

— У меня есть Химильтруда, — упрямо произнес Карл.

— По церковным законам, ты не женат на ней.

— Но она подарила мне сына.

— Сына? Что за сын? Я уже говорила, неужели ты надеешься, что франки когда-нибудь признают короля-горбуна. Они ценят силу, Карл. И я тоже требую от тебя, будь сильным. Мы поклялись защищать Папу, а он просит нас о помощи. Если мы ничего не можем сделать на поле битвы, мы сделаем это в постели.

— Но Химильтруда?

— Ты думаешь, что у твоего отца не было шлюх, а у этих шлюх не было последышей? И мне ли не знать тебя. Если ты за эти годы не обрюхатил десятка два-три девок, которые нарожали и еще нарожают тебе бастардов, то ты не сын Пипина.

При этих словах матери Карл не смог сдержать усмешки.

— Так что не сходи с ума, Карл, брак с Дезидератой необходим.

— Так ее зовут Дезидерата?

— Да!

— А она хороша собой?

— Она красива. Правда, несколько тоща, а ты предпочитаешь более сочных, но ничего, откормим.

— Но что и как я скажу Химильтруде?

— Ничего, как и остальным своим постельным прелестницам. Монастырей у нас хватает, и это лучший выход для твоей так называемой жены. И запомни наконец: ты король!

С этими словами матери Карл встал и, тяжело ступая, будто тащил на себе тушу кабана, вышел.

Не заходя к Химильтруде, Карл прошел в свои покои, переоделся и позвал дежурившего у дверей Оврара.

— Немедленно разыщи Ганелона, Харольда, Ольведа — в общем, всех. Мы немедленно уезжаем в Валансьен.

От удивления тот застыл истукан истуканом.

— Ну что замер, будто копье в заднице! — Карл уже не мог скрыть свое раздражение. — Выполняй.

— Но мы ведь только прибыли в Дюрен, и ваше величество намеревалось здесь задержаться, отдохнуть, поохотиться.

— А мы и едем охотиться. Только в Валансьен. И пошел ты… вместе с моим величеством. Шевелись, чтобы через час нас здесь не было.

Неистово нахлестывая арабского скакуна, Карл мчался впереди растянувшихся длинной цепочкой всадников, словно стремился свернуть чью-то голову — коня или свою. Только Ольвед, Харольд и Оврар, чьи лошади были не хуже королевской, старались не отстать. Ганелона Оврар так и не нашел, а Вильм повез в Прюмский монастырь письма, исполняя просьбу священника Вольфария.

За все время бешеной скачки Карл не проронил ни слова, и друзья, удивленные не менее Оврара этим внезапным переездом, тоже помалкивали. Не обращая внимания на дорогу, Карл порой посылал лошадь напрямик, и тогда только искусный наездник мог удержаться в седле, преодолевая прыжком узкие овражки, заросшие кустарником, или небольшие ручьи с осыпавшимися каменистыми бережками, бегущие с отрогов Арденн.

И подобно этой скачке по неровной дороге или без нее, метались его мысли, то возвращаясь к последнему разговору с матерью, то улетая во времени еще дальше, к Химильтруде и своему первенцу Пипину.

Нет, он не мог себе сказать, что не любил жену или сына. Они ему были дороги, как могут быть дороги любимые игрушки, которые тоже иногда наскучивают, а тем паче ломаются, но их всегда можно отложить в сторону, вернувшись к ним позже. И здесь Бертрада права. Сколько их у него было, этих «Химильтруд», одному Богу известно. Так ведь и не найдется ни одного франка, который хотя бы раз не поприжал какую-нибудь смазливую селянку, а уж графы и бароны, те и вовсе порой брюхатили девок почем зря. И Карл соответственно относился к своим романам, расставаясь с очередной прелестницей так же легко, как и знакомился. Так что же мучило его сейчас, заставляя гнать и гнать коня, в неистовом беге изливая свое раздражение и непонятную подсасывающую тоску. Вернее, понятную, но все равно тянущую, как надоедливая зубная боль, которой он однажды мучился. Если пойти на поводу у матери, значит, с Химильтрудой придется расстаться. Но Карл не хотел этого. Ему нравилось, возвращаясь с охоты или с затянувшихся дружеских пирушек, а порой и от очередной полногрудой краснощекой девки, отдыхать в ласковых, нежных объятиях жены. Карл не любил оставаться один. Его другое, одинокое, молчаливое «я» было убеждено в своей никчемности и от этого часто терзалось страхом. Когда Химильтруда подарила ему сына, крещенного как Пипин — существовала традиция со времен Пипинидов-Арнульфингов называть мальчиков Пипин или Карл, — стало очевидно, что рука Божия коснулась младенца; столь ясен он был ликом и хрупок телом с горбиком на спине, отчего часто склонялся, сидя на руках у отца. Это была ирония судьбы — подарить сильному, здоровому Карлу ребенка, столь не похожего на деда Пипина-короля — короля, который не прощал слабостей. Немощный горбатый мальчик принадлежал другому одинокому «я» Карла, требуя любви и заботы. Потому и возился часто с ним Карл, нянчился, пытаясь дать своему первенцу то, чего был сам лишен в детстве с таким суровым отцом. А когда у Карломана родились двое здоровых, крепких сыновей, это стало очередным ударом, насмешкой судьбы.

Карл замкнулся, безвылазно просидев на своей вилле в Валансьене несколько месяцев и не занимаясь никакими делами. Потом ожил. Опять стал часто пропадать на охоте, ухлестывать за юными франконками, но все государственные дела окончательно переложил на мать, по-ребячьи откручиваясь от всех попыток Бертрады привлечь его к управлению. Порой его нежелание вникать в эти проблемы приводило к ссорам с матерью. И всегда доброжелательная, ни в чем не упрекающая Химильтруда была незаменима. Ее теплое податливое тело, нежно обнимавшие руки дарили покой и умиротворение его душе. А теперь? Чтоб ее, матушку, с ее многоумными планами! Неужели придется расстаться с Химильтрудой? Или не уступать и послать все замыслы королевы-матери куда подальше. Король он или не король? Ведь это навсегда. Навсегда. Но и как ослушаться матери? Нет. Это совершенно невозможно. Значит, нет решения. Нет возврата к прежней жизни. К ласковой, любвеобильной Химильтруде. Нет возврата.

Местность стала ровнее. Всадники приближались к небольшой, закрытой с двух сторон горными отрогами и холмами долине. Располагаясь в стороне от проторенных дорог, она отличалась необычайно теплыми источниками сернистой целебной воды. Эти источники питали небольшие пруды, где купались уставшие путники или искавшие облегчения своим болезням окрестные жители. Еще со времен римского завоевания здесь отстроилось небольшое селение, несколько ферм, называвшееся Аквис-Гранум и переводившееся местными жителями с романского языка как «Капля Воды». Карл любил отдыхать летом в этом затерянном зеленом раю с обилием живности, грибов и могучего разнотравья и часто наезжал сюда в одиночестве, задерживаясь порой на несколько дней. Он и приберегал долину для себя одного. Но сейчас, поздней осенью, трава пожухла, щебет птиц смолк, небольшие, все больше обнажавшиеся рощицы сыпали листвой, и лишь источники продолжали куриться, вознося к нависавшему хмурому небу свои султанчики испарений.

Все так же, в галоп, Карл пересек долину, даже не бросив взгляда на любимые места.

— Карл, если мы так будем гнать и дальше, — прокричал поравнявшийся с ним Ольвед, — кони скоро падут.

Карл и сам уже заметил признаки усталости лошади — ведь позади осталось более пятнадцати лиг, разделявших Дюрен и Аквис-Гранум, и всадники приближались к Маасу.

«Мой араб все-таки здорово упарился», — подумал Карл и, сжалившись, перевел лошадь на короткую рысь. Конь пошел ровнее, спокойнее, и мысли Карла тоже потекли более плавно, хотя и продолжали вращаться вокруг той же темы.

Он оглянулся. Чуть отставая, за ним следовали трое друзей детства, остальные левды еще только втягивались в долину и казались небольшими темными комочками, периодически взлетавшими над горизонтом. А еще дальше, за ними, взбирались вверх поросшие мрачным ельником горные отроги Арденн. Его постоянные охотничьи угодья.