Терехов молился с исступлением:

— Господи Иисусе Христе, пошли милость мне, недостойному; наведи на след моей Ольги, и не пожалею для Тебя ни золота, ни каменьев, ни воска ярого! Просвети раба Твоего, дай ему силу вырвать невесту из рук Ходзевича, и я во славу Твою возведу храм у себя в Рязани!

Дав этот обет, он встал с молитвы ободренный и сильный, а когда причастился, то надежда найти Ольгу обратилась у него в уверенность.

Спустя три дня друзья выехали из монастыря. Кругом лежал толстой пеленой ярко белевший снег, стоял сильный мороз, но Терехов и Андреев были одеты тепло, да и их кони бодро бежали по дороге, оставляя в снегу глубокие следы своих тонких ног.

Всюду, где ни останавливались они, Терехов расспрашивал про Ольгу, но никто не слышал ничего о ней.

Объехав Можайск, они были в двух днях от Москвы и остановились на постоялом дворе. Был уже вечер. В просторной горнице, освещенной пуком лучин в дымном поставце, за длинным столом сидели несколько человек. Среди них выделялся красивый черный мужчина в одежде купца. Он был в одном кафтане, опоясанном широким поясом. Рядом с ним сидел его товарищ, небольшого роста, рыжий и весь в веснушках.

Терехов с Андреевым вошли в горницу и сразу поняли тяжелое положение купцов; напротив них, вдоль стен избы, сидели восемь поляков. Они громко смеялись чему-то, в то время как русские угрюмо молчали и из больших глиняных кружек тянули мед.

Терехов и Андреев истово помолились на иконы и потом поклонились всем присутствующим, а русским еще раз особо.

— Го-го! — закричал один из поляков. — Еще два москаля! Тоже, верно, на Москву идут, нашим челом бить. Ну, раздевайтесь! Выпьем за нашего круля Жигмонта, да за пана Жолкевского, да за славного Струся. Го-го-го!

Терехов и Андреев не ответили им и стали раздеваться.

Хозяин постоялого двора подошел к ним с низким поклоном.

— Коней побереги, а нам поесть чего-либо, ежели горячего, да сбитня бы, — говорил Терехов, медленно снимая тяжелую шубу и высокую меховую шапку.

— Вояки, вояки! — воскликнул толстый поляк.

Русские быстро обернулись, и их лица быстро прояснели, когда они увидели прибывших в полных воинских доспехах. Они же, словно не слыша восклицания поляка, спокойно подошли к столу и сели подле торговых людей.

Но едва они сели, как один из поляков нагнулся через стол и нагло сказал товарищам:

— А сдается мне, что этот лайдак бежал у меня в лес у Царева Займища.

— Они все, как собаки, друг на друга похожи, — ответил ему его сосед.

— Ну, панове, за католическую веру на их Руси поганой, за короля Жигмонта, за Речь Посполитую. Виват! — крикнул толстый поляк, видимо уже пьяный, и поднял кружку.

— Виват! — ответили его товарищи.

Андреев схватился рукой за меч, но Терехов толкнул его, и он хмуро отвернулся. Красивый купец вспыхнул, как небо при солнечном закате, но сдержался тоже. Он обратился к Терехову и спросил:

— Издалека едешь, господин честной?

— По Руси бродили, теперь на Москву едем!

— Ох, тяжко там нашим приходится! — вздохнул купец, на что его товарищ быстро ответил:

— Небось отольются слезы наши!

— А по какому делу? — снова спросил купец.

— Дело мое… А впрочем, может, и вы мне помощь окажете. — И Терехов вполголоса рассказал ему о своем горе.

Купец слушал его, и его лицо оживлялось.

— Окажу, господин мой, окажу! — весело ответил он.

В это время один из поляков, видимо раздраженный равнодушием к ним русских, заговорил пьяным голосом:

— Эй, ты, лайдак! Я тебе про твою невесту расскажу!

Терехов задрожал и впился в него глазами.

— Го-го-го! — загрохотали поляки.

— Взял твою невесту храбрый рыцарь, взял ее себе в полюбовницы, и полюбила она его, як сердце, а на тебя, собаку, плевать хочет! Хочешь, поклон свезем?

— Для чего, коли он на Москву едет! Сам повидает!

— Ты его попроси на кол себя посадить пред ее оконцем, чтобы видеть, как они милуются.

Терехов вскочил, весь дрожа. Андреев выхватил меч.

— Паны, ратуйте, бьют! — заорал вдруг толстый поляк, и все поляки, выхватив сабли, крикнули:

— В бой!

В это время произошло что-то невероятное. Тяжелый сосновый стол вдруг сдвинулся с места и разом прижал всех поляков к стене. В тот же миг купец выпрямился и громовым голосом сказал: «Ну, песьи дети, молитесь Богу!» — и, обратившись к толстому поляку, прибавил: — И как же это ты, пан, не узнал сразу Гришки Лапши, шиша, твоего супротивника?

— Смилуйся! — закричали поляки.

— Вот тебе и рыцари! — засмеялся Лапша. — Ну, сабли на стол, живо!

Сабли зазвенели и упали на стол. Товарищ Лапши быстро собрал их и кинул к печке.

— А теперь, по одному, за двери! А ты, толстый, — обратился Лапша к поляку, — у нас до утра заложником будешь. Вылезай!

Став у края стола, он осматривал каждого вылезающего поляка и быстро отнимал у кого кинжал, у кого пистолет, заметив их за поясом.

Сконфуженные поляки друг за другом скрывались за дверью, и скоро в горнице остался один толстый ротмистр. Он сидел красный, как вареный рак, и его короткие усы топорщились, как у моржа.

Лапша добродушно хлопнул его по плечу:

— Ну, храбрый лыцарь, пей свой мед, если охота, за здоровье своего круля.

— Пан меня завтра отпустит?

— Отпущу. На что мне тебя? Окорока коптить, что ли?

Толстяк облегченно вздохнул.

Тем временем Терехов с Андреевым оправлялись от неожиданности и с удивлением смотрели на Лапшу. Тот обратился к Терехову:

— А тебе, господин честной, я про твою Ольгу все поведаю. Жаль, что не встретились мы недели на две пораньше! Я бы тебе ее самое предоставил, а теперь…

Терехов побледнел.

— Где она?

— Снова у поляков, — тихо ответил Лапша. — Ну да мы ее выручим! Жаль, что сейчас с тобой идти не могу, — на Москву надо; да тебя вот Елизарушка проводит. А как мы нашли твою Ольгу да снова потеряли, про то выслушай.

Они сели, и Лапша начал свое повествование.

Терехов, выслушав рассказ этого главаря шишей, стрелой помчался бы к Теряеву, чтобы говорить с ним об Ольге; ведь князь виделся с нею, прожил вместе три дня и яснее Лапши мог понять ее душу. Правда, ревность точила его: он еще видел в Теряеве своего соперника, которого так еще сравнительно недавно он готов был убить; однако теперь это чувство смягчалось мыслью, что на Ольгу нет уже отцовского давления, что она сама вольна в своем выборе.

К сожалению, он не мог помчаться во всю конскую прыть, потому что их проводник Елизар был пеший.

— Сеня, возьми ты его на коня! — просил Андреева Терехов.

— Да я уж его звал!

— Сядь, добрый человек!

— Не могу, боярин, — ответил Елизар, — ишь я в простом зипунишке, а на дворе морозец во какой, так что я сейчас смерзну! Да ты не бойся: я пешой не отстану от вас. Пробежкой-то и согреешься скорее! — И, размахивая руками, словно обнимая невидимого борца, он шагал так быстро в своих лаптях и онучах, что кони нередко переходили в легкую рысь.

Путь был недолог — шиши разбили свой стан почти под Москвой, по Можайской дороге; но Елизар, опасаясь встречи с поляками, провел своих спутников окольными дорогами, лесными тропинками, крутясь и путая след.

Зато он совершенно удовлетворил любопытство Терехова.

Странная случайность, но в Елизаре боярин встретил человека, который видел дважды Маремьяниху с Силантием, который отнял Ольгу у Млоцкого и видел, как вторично ее похитил Ходзевич. Знал Елизар и Теряева. И, слушая восторженные отзывы простого мужичонки о Теряеве, Терехов все сильнее недоумевал и с изумлением переглядывался с Андреевым.

Действительно, по рассказу Елизара, Теряев уже давно перестал быть слугой и изменником, а, наоборот, всю свою душу полагал на защиту родного дела, как его понимали честные русские. Имя князя приводило в трепет поляков, особенно из полка Струся, Колонтовского и других, бродивших в окрестностях Москвы. Мужики боготворили его, и даже, по словам Елизара, не так давно князь сносился и с Прокопием Петровичем Ляпуновым, и с князем Пожарским.