– Из хлева?

– Может быть, у него там телефон. Сейчас, между прочим, девяностые годы двадцатого века.

– Глядя на эту ферму, я бы сказал, что сейчас девяностые годы, только прошлого века, – криво усмехнувшись, произнес Марко.

– Никогда ничего нельзя знать заранее. Может быть, вполне прилично сводит концы с концами, несмотря на такой неприглядный вид. Может быть, у него в кармане сотовый телефон, и он уже звонит в полицию, пока мы тут мило беседуем.

Лия прекрасно понимала, что несет несусветную чушь, но остановиться не могла.

Марко демонстративно скривился:

– Обещаю, что тебе не придется делать грязную работу. Вперед!

– Подожди. – Она снова уперлась, отказываясь следовать за Марко.

– Что еще?

– Как ты планируешь угнать машину, даже если ты ее найдешь? Как ты ее заведешь? Об этом ты подумал?

– Позволь, я как-нибудь сам с этим справлюсь.

– Поверь мне, я уже об этом подумала. Я не большой специалист крутить заводную ручку.

– Что ты говоришь!

Марко зашагал к ферме, и у Лии не осталось другого выбора, кроме как чуть ли не бегом следовать за ним.

Они были почти у скотного двора, когда Лия споткнулась о корень и полетела вперед…

Сильные руки не дали ей упасть на землю.

Руки ее обвили его шею, голова прижалась к мощной мускулистой груди, тела их тесно прижались друг к другу. Лия почувствовала, как он мгновенно напрягся, словно ожил от этого прикосновения тел, которое, кто знает, может быть, пробудило в нем те же глубоко спрятанные чувства, что и в ней.

Лия чувствовала, как неистово забилось ее сердце и как все ее тело охватывает дрожь, пока они стояли, держа друг друга в объятиях.

Несколько мгновений они простояли в молчаливой неподвижности.

– Ты не ушиблась? – спросил наконец Марко.

В его голосе не было нежности.

Она что, ожидала, что он будет нежен?

Конечно же, нет.

Она не ожидала от него нежности. Во всяком случае, сейчас.

В его голосе явственно прозвучало нетерпение, и Лия заторопилась. Она отпрянула назад, стараясь не смотреть на Марко.

– Со мной все в порядке, – сказала она, глядя на носки его ботинок.

– Точно? Похоже, что ты подвернула лодыжку и…

– Со мной все в порядке, – повторила она, упрямо стиснув зубы.

Он пожал плечами, покачал головой, и они двинулись дальше.

В такие холодные, туманные дни, особенно по утрам, Чарли Лим всегда жалел, что не послушался своей старшей дочери, Мэри Лу, и не продал ферму после смерти Мэйбл в девяносто первом году.

Поступи он так, сейчас можно было бы спокойно читать газету и нежиться на солнышке где-нибудь в Бока-Ратон. А еще лучше в такой час просто сладко спать.

Вместо этого приходится тащиться сквозь туман и холод в хлев, чтобы заняться там осточертевшими делами, которые так приелись за семьдесят с гаком лет, что он провел здесь после рождения.

«Впрочем, может быть, оно и к лучшему, что я не продал ферму и не подался на юг, – думал старый фермер, отпирая двери хлева. – Разве можно каждое утро спать допоздна? Так и свихнуться недолго».

За те годы, что он жил без Мэйбл, Чарли отвык засыпать по вечерам и не мог проспать позже, чем до пяти часов. Он чувствовал себя таким потерянным и одиноким в большой постели, которую он делил с Мэйбл в течение без малого пятидесяти лет.

Кроме того, он не мог заставить себя продать свой единственный в жизни дом. Родился он в большой, просторной спальне, где, как он чувствовал, ему предстояло и умереть в один прекрасный день, который, видимо, уже не за горами. Сердечко у него никогда не было особенно сильным, а уж после инфаркта в семьдесят девятом мотор и вовсе забарахлил – в груди то и дело давило. Так что дни его давно уже сосчитаны, не так уж много их и осталось.

Может быть, оно и к лучшему. Мама всегда говорила, что с праздника лучше уйти, не дожидаясь, когда все разойдутся.

Взяв вилы, он начал чистить ближайшее стойло, где, прислонившись к стене, стояла старая кляча Люси, давно ослепшая лошадь. Иногда Чарли диву давался, глядя на Люси: до чего же она похожа на него – такая же старая, но все еще живет и временами взбрыкивает. Выглядела кляча такой же усталой, как и ее хозяин, и точно так же смиренно ожидала скорой смерти.

Старику хотелось думать, что внуки будут скучать по нему и им будет не хватать деда, когда он умрет. Внучата любили ездить к нему, особенно на Рождество, когда он прицеплял к трактору сани и катал визжащих от восторга мальчишек по заснеженным холмам Олбани. Но теперь они уже подростки и слишком солидны для традиционных развлечений. Впрочем, обе дочери говорят, что и он стал слишком стар, чтобы соблюдать традиции.

Временами Чарли с трудом узнавал своих родных дочерей в двух седовласых матронах, которые непрестанно жаловались на тяготы деревенской жизни, пробыв у него в доме самую малость, и при этом называли его папой.

Неужели было когда-то такое время, когда и Мэри Лу и Пола собирались выйти замуж и жить на ферме вместе с ним и Мэйбл?

– Мы будем жить здесь одной счастливой семьей, папочка, – говорили они, как когда-то говорил сам Чарли своим родителям.

Но потом девочки подросли, и все их планы рассеялись, как утренняя дымка. Дела поглотили их с головой, они уехали. Проклятая суматоха жизни увела их из родного дома, так же как она отняла у него Мэйбл, когда жена была ему так нужна.

Теперь он остался на ферме один, изо всех сил сражаясь с запустением и собственной немощью, мучаясь от мысли, что внуки продадут ферму в ту минуту, как перестанет биться его сердце.

«Конец рода».

Эта фраза все чаще вспоминалась ему каждый раз, как сердце сжимали тиски давящей боли. Надо бы позвонить доктору Тонтону, но что проку бороться с неизбежным?

Когда-нибудь все равно придется умереть, думал он, и чем раньше, тем, пожалуй, лучше. Чарли ожидал смерть, как желанную гостью.

Мэйбл уже заждалась его где-то там, на небесах, и Чарли-младший, который родился мертвым в сороковые годы, и мама, и отец, словом, его давно ждет их старый клан.

«Конец рода».

Некому стало носить имя Лима, нет у него наследников – некому наследовать ни фамилию, ни семейную ферму, как когда-то унаследовал ее сам Чарли от своего отца, а тот – от деда, а тот…

Чарли застыл на месте, услышав на улице резкий звук.

Как будто хлопнула дверца машины…

И другая.

Нахмурившись, он выпрямился, отставил вилы и направился к двери хлева, которую закрыл, чтобы его не продуло сквозняком. Он ковылял к выходу, страшно жалея, что не может уже передвигаться так же быстро, как когда-то в молодости. Вилами он пользовался, как странническим посохом. Семенящие шажки стали еще более медленными от дурного предчувствия.

Может, это приехал кто-то из внуков, которого занесло с востока, и он решил преподнести деду сюрприз?

Ну, это вряд ли, особенно в такой ранний час. Девочки никогда не любили вставать рано, а внучата, благослови их Господь, были еще ленивее.

Может быть, вдова Сьюзен Уиллис, которая живет у подножия холма, принесла ему пирожных к кофе? А может быть, это старый Арти Джонс пришел перекинуться в картишки? Но Джонс не показывался у него уже несколько месяцев.

Чарли открыл дверь и всмотрелся в туман. Скотный двор был пуст.

– Кто здесь? – крикнул он и нахмурился, не увидев никакой другой машины, кроме своего видавшего виды потрепанного старого зеленого пикапа, припаркованного у заднего крыльца.

В ответ пикап громко чихнул, не желая заводиться, затем мотор все же взревел, взнузданный чьей-то умелой рукой.

– Какого черта?

Чарли в изумлении смотрел, как его пикап быстро уезжает по дорожке к шоссе, ведущему в город.

– Как ты догадался, что ключи вставлены в гнездо зажигания? – спросила Лия, пораженная той легкостью, с которой удалось похищение пикапа.

– Не знаю, – чистосердечно признался Марко, стараясь перекричать тарахтящий двигатель и сворачивая на наезженную колею.