Тем временем, освободившись от некоторого веса, повозка дернулась. Возница, не поворачивая головы, поинтересовался у своего коллеги: что произошло? Но тот по понятным причинам был слишком занят, чтобы как-то реагировать на слова. Тогда кучер повернулся, но товарища своего на месте не увидел, и только извернувшись так, что у него, казалось, сейчас открутится голова и укатится в придорожную канаву, заметил безжизненное тело на дороге.

Он взревел, как рассерженный медведь, бросил поводья и, выхватывая на ходу длинный нож, который здесь принято называть мечом, устремился к Стефану. Хунгар, конечно, предвидел такое развитие событий, но никак не мог предсказать, что топор так глубоко увязнет в теле. Удалось его высвободить только в тот момент, когда возница по всем правилам фехтования нанес всесокрушающий удар сверху вниз.

Пришлось, рискуя показаться нелепым, спешно отпрыгивать в сторону. Вместе с ним отпрыгнуло древко топора, а труп, не желая освобождать сам топор, перевернулся на бок. Туда и всадил свой клинок могучим ударом кучер, там он и застрял. Зато освободилось оружие Стефана.

Он этим воспользовался: зачем-то ударил по лезвию меча у его основания и легко перерубил, как жердь. Возница выпрямился, недовольно вглядываясь в зажатую в кулаках рукоять, глаза его скосились к переносице, да так и остались. Это хунгар, используя инерцию первого удара для замаха, хлопнул противника обухом по лбу.

Лошадь, предоставленная сама себе, остановилась и принялась фыркать и смотреть по сторонам. Наверно, ей не очень нравилось здесь находиться. Но, имея за плечами такой груз, не больно-то убежишь в вольные табуны на заливные луга под охрану диких санитаров-волков. Ее былые хозяева расположились друг на друге бесформенной грудой и полностью утратили способность управлять своей кибиткой.

Стефан без лишних слов сбил замок с дверцы и распахнул ее настежь. Из проема показалась сначала одна голова, осмотрелась, никого не увидела, и сразу голов стало больше. Юного хунгара в расчет никто не брал – он возрастом не особо отличался от тех, кто спустя миг выбрался на волю.

В основном это были подданные императора Священной римской империи Фридриха Второго Гогенштауфена, внука большого оригинала Барбароссы, но нашелся один человек, признававший своим главарем герцога Леопольда Шестого. С этим австрийцем удалось найти общий язык.

Мальчишки все дрожали и друг за другом пытались плакать. Но торчать здесь на тракте, дожидаясь какой-нибудь транспорт, было бессмысленно. Если их поочередно и попарно выловили в проклятом стогу и, прикрываясь именем Папы, без каких бы то ни было терзаний совести продали муслимам, то никакой гарантии не существовало, что встречные поступят как-то иначе.

Дальнейший поход к Святой земле решил продолжить только один человек – Стефан. Да и то, потому что обнаружил у себя в кармане целый кошель, волшебным образом полный золотых дукатов. Он и не заметил, как и откуда их добыл. Не иначе, из усадьбы. Руки взяли, а мозгу не сообщили.

Мальчишки забрались в повозку, развернули лошадь в обратную сторону и ускакали по направлению к своим домам. Лошадь не любила скакать, но, видимо, и ей передалось то ощущения беспокойства, что вызывали два неподвижных тела на обочине. А Стефан отправился дальше.

Вообще-то, его планы претерпели изменения. Теперь он не собирался идти мимо Венеции, где непременно располагались единоверцы, промышляющие торговлей людьми муслимам. Обладая некоторым богатством, он решил потратить часть в ближайшем населенном пункте, а именно, в Триесте. Здесь, в портовом городке обязательно можно было нанять какую-нибудь посудину, способную доставить его не в Египет, а прямо в Святую Землю.

Так и вышло. Везде его пытались ограбить и обмануть, но везде он демонстрировал поистине недетскую силу и выдержку. Сам Стефан и не подозревал, что обладает такими божьими дарами. Благополучно проплыв вдоль всего греческого побережья, миновав открытую воду, суденышко доехало до самого Ашдода. Что везли моряки – то ли запрещенное муслимами вино, то ли оливковое масло – он не интересовался. Вообще он ничем не интересовался. Только морем.

Стефан первый раз видел столько много воды, она ему понравилась цветом. Но пугала мощью. Стоя на палубе и вглядываясь в глубину, он не раз видел вялых или, наоборот, стремительных рыб. Их бывало много, и они откровенно плевали на жизнь наверху. Никто из них не пытался посмотреть и полюбопытствовать.

Иногда какая-нибудь агрессивная тварь хватала за бок другую и начинала мотать головой из стороны в сторону. Стефану эта картина напомнила драку двух собак, когда одна из них цепляла за загривок другую, более задумчивую, и принималась трепать ее по сторонам. Какие тогда должны были быть хозяева у этих подводных псов? Встречаться с ними совсем не хотелось.

Стефан дошел до стен Иерусалима, беспрепятственно прикоснулся к пустому Гробу Господню, погладил ладонью торчащий из земли медный Пуп Земли, даже проделал весь путь на Голгофу, каким прошел Иешуа Га-Ноцри с крестом на плечах. Причем, этих путей, на удивление, оказалось два. По одному он двигался направо, по другому – налево. У каждого маршрута были свои сторонники. Но ведь была еще и дорога прямо.

На обратном пути в Европу он поделился своими сомнениями с паломником, возвращавшимся домой, в далекую Гардарику. У того был странный говор, но отдаленно напоминающий хунгарский. Понять было можно, если поднапрягшись.

– Понимаешь, – сказал тот. – Для Истины всегда одна дорога, потому что она единственна и не нуждается в доказательствах и оговорках. Но зачастую люди пытаются создать еще две, или три, или несколько. Так не бывает на самом деле, и все они – ложь. Но именно в этой лжи кроются возможности обогатиться, подчинить себе других. Путая окружающих, создавая свои доказательства, всегда можно извлечь из этого прибыль. Только ради прибыли образовалось несколько путей Христа. Направо, или налево. На самом-то деле он всегда шел прямо. Только, поди, попробуй обнаружить этот путь. Папа лжет, лгут святые отцы в Константинополе, лгут муслимские толкователи – и все довольны. Государства поддерживают их всех. Одних больше, одних меньше. Якобы для блага. Но благо это – всего лишь ненужное никому богатство.

– Почему ненужное? – удивился Стефан.

– Голый в этот мир ты приходишь, голый и уходишь. Все нажитое оставляешь здесь. Душа берет с собою только совесть. А бывает ли совесть чиста ото Лжи, попирающей Истину?

Наконец, у Стефана появилась возможность спокойно ознакомиться с книгой о рыцаре Артуре. Вообще-то и раньше он нет-нет, да и листал старые страницы, но толку было мало: ожидая каждый миг какого-то подвоха со стороны окружающих, не больно-то что и откладывалось в голове. Готская рунопись требует внимания и сосредоточенности. А паломник, хотя и не владел способностью читать замечательную книгу, но мог здорово анализировать выявляющиеся намеки и недомолвки. К тому же до самой Хунгарии им было по пути.

День был не торговый, но все равно под крепостными стенами Олонца собралось достаточно много всякого народу. Никто просто так не болтался, у всех были какие-то свои неотложные дела. Около стоявшей наособицу кузницы отец Илейки невольно устроил маленькое представление. Несколько человек: поочередно оба подмастерья, кузнец, потом и сам хозяин разогнутых подков – старались выгнуть прямые полосы, бывшие некогда формою под лошадиные копыта.

Мастеровые люди очень рассердились – их-то сила была общепринятым эталоном человеческой мощи.

– Олле-лукойе, – кипятился кузнец. – Да никто не сможет такое учинить, если уж и мне не удалось.

– Это точно, – посмеивался отец. – Никто. Только парень-малолетка.

– Ты кого слабаком называешь? – насупились оба подмастерья, мышцы у каждого превратились в бугры, готовые разорвать рубаху по всем швам.

– Себя, себя, – примирительно махал руками отец. Он, в который уже раз, сам попытался загнуть непокорные железяки. Перехватывался и так и эдак, пыхтел и напрасно тужился. Лоб покрывала испарина, но дело не делалось. А ведь всегда легче сгибать по старому следу, если до тебя это уже кто-то проделал.