Во время разговора Кристоф хранил молчание, но, услышав слова Максена о казни, поднялся с места, повернулся лицом к брату:

— Ты мне не брат, ты не похож на него, — и вышел из комнаты прихрамывая.

По лицу Пендери-старшего пробежала тень, но какие чувства обуревали его, сказать было трудно.

Спустя некоторое время Райну приковали к ножке кровати и оставили одну — Максен вышел ужинать в зал. Отодвинув поднос с едой, она села в кресло, накрылась одеялом, думая о том, какие перемены принесет эта ночь. Текли минуты, сливавшиеся в часы мучительных раздумий, и вот, наконец, в полночь заявился хозяин замка.

Шагая по гулкому каменному полу, он подошел к узнице и, не говоря ни слова, глядел на нее сверху вниз.

Напряженное молчание нарушила Райна:

— Вы нашли того, кто подбросил кинжал?

Рыцарь клацнул зубами:

— Нет, но найду.

— Что вы хотите за свободу саксов?

Норманн возвышался над нею, словно каменная глыба, холодная и мрачная, и лишь блеск глаз выдавал в нем присутствие жизни.

— Правду, Райна, — дохнул он ей в лицо винными парами. — Начните говорить правду, а я, возможно, начну проявлять милосердие.

Ясно, что он хочет узнать не только имя человека, подбросившего ей кинжал, но и того, кто убил Томаса.

— Я не знаю, кто заколол вашего брата. Клянусь, не знаю.

Пендери посмотрел ей в глаза:

— Я почти верю вам.

Его искренность удивила ее:

— Правда?

— Почти.

Конечно, ничего из ряда вон выходящего не произошло, но все-таки это было лучше, чем ничего.

— Максен, — начала было она, от волнения забыв, что ей запрещено называть его по имени, — проявите великодушие.

Похоже, Пендери не придал никакого значения ее непочтительному обращению к нему.

— Я уже принял решение!

Он подошел к постели и начал раздеваться. Его жестокая неуступчивость подлила масла в огонь, который был зажжен еще Томасом, но стал угасать после его смерти. Никто и никогда не злил ее так! Отбросив одеяло, она встала и, гремя цепью, подошла к нему.

— Вы думаете, вы единственный, кто потерял? — дрожащим от гнева голосом спросила Райна.

Надев рубашку, норманн повернулся к ней:

— Предупреждаю вас, — прохрипел он. — Я слишком много выпил и слишком мало ел, поэтому убирайтесь в свое кресло, иначе я укрощу ваш неуместный гнев в своей постели.

— Неуместный? — взорвалась Райна, не задумываясь о том, что своим криком разбудит спящих за ширмой рыцарей. — Значит, вы имеете право возмущаться, а я нет?

Смело подойдя к постели, она дерзко вскинула голову:

— Вы потеряли двух братьев и оставили обитель, где раскаивались в совершенных злодеяниях. Разве я виновата в этом? — она невесело рассмеялась. — У вас еще есть родители, сестра, даже страна, что вам не принадлежит, а у меня нет ничего, Максен Пендери. Все, что мне было дорого, отнято — два брата, мать, отец и моя земля. У меня нет ничего, даже права на жизнь. Вы его отобрали и превратили меня в рабыню.

Одно выражение на его лице сменялось другим, но она словно бы и не замечала этого.

— Разве мне не знакомо чувство мести? — продолжала девушка. — А я ведь могла пустить в ход кинжал! Лишить вас жизни, как вы завтра утром собираетесь лишить жизни невиновных саксов.

— Хватит, я наслушался вас до отвала, — глухо проговорил Максен.

— Возможно, но я еще не закончила.

— Нет закончили.

Схватив ее за руку, рыцарь подтолкнул саксонку к креслу и силой усадил в него.

— Если вы поднимитесь или скажете хоть еще слово, то горько пожалеете об этом.

Она, войдя в раж, вскочила с кресла: норманн толкнул ее на сиденье и, положив руку на плечо, пригвоздил саксонку к месту.

— Подумайте об этом, Райна.

Он наклонился к ней так, что оказался носом к носу:

— Подумайте!

Вскоре гнев, бушевавший в ее душе, затих, словно огонь, погашенный порывом урагана, и девушка как-то обмякла. Ей хотелось плакать. Может, со слезами уйдут обида и гнев? Но… не заплакала.

Она смотрела, как рыцарь, подойдя к факелу, погасил его и лег в постель. Она осталась сидеть, молча глядя в темноту и обреченно дожидаясь рассвета.

Со смотровой площадки замка, расположенной на верху стены, столпившиеся во дворе саксы показались Райне темным островком. Не было у них вождя. Некому было ободрить людей, обреченных на смерть. Надежды нет. Рыцари, окружившие смертников, полны решимости. До ночи все саксы будут умерщвлены. Одно утешение — после своей смерти они избавятся от норманнского владычества.

Сухими от скорби глазами она взглянула на виселицы и отвернулась. Какая жестокость в том, что ее заставили стоять на высокой площадке, у всех на виду, рядом с палачом, и смотреть на казнь. В эти минуты она особенно остро осознала, как непростительно ошиблась в Максене. В этом человеке не осталось ни капли жалости. Хозяин замка стал говорить:

— Битва при Гастингсе закончилась полным поражением саксов. Король Вильгельм стал монархом. А вы бросили свои семьи, очаги, нивы. Вы польстились на несбыточные обещания. Эдвин Харволфсон ради своих целей, не задумываясь, пожертвует вашими жизнями. За эти два года вы убили немало норманнов…

Внизу послышался гневный ропот.

— Я предлагаю вам нечто другое, — продолжал Лендери.

Шагнув вперед, Этель поднял кулак и потряс им:

— Что ты можешь нам предложить, норманнский дьявол? Пляску смерти на виселице?

— Жить или умереть — это зависит от вас, — продолжал Максен.

Хорошо ли она расслышала? Может, что-то не поняла, или Пендери просто играет словами?

— Если вы пойдете за Эдвином, — говорил рыцарь, — ваша участь решена. Если дадите слово, что опять построите дома, вернетесь к сохе и плугу, я сохраню вам жизнь.

В толпе пленных прокатился недоверчивый гул. Райна попыталась понять Максена, старалась заглянуть в его глаза и прочитать в них ответ, но Пендери не поворачивал головы, стоял к ней в профиль.

— Но сначала, — опять заговорил он, и люди внизу замолчали, — те, кто согласны жить со мной в мире, должны это доказать. Нужно воздвигнуть стены, — рыцарь махнул рукой в сторону незаконченного каменного сооружения, опоясывающего внутренний двор.

— Сподвижники Эдвина пусть останутся на месте, — распорядился рыцарь, а те, кто хочет жить под моей защитой, — отойдите налево.

Видя нерешительность саксов, он добавил:

— Делайте выбор.

Но они топтались на месте, глядя то на болтающиеся петли виселицы, то на хозяина замка. Но несколько саксов, опустив головы, вышли из толпы и пошли в левую сторону. Им пытались загородить дорогу, бросали гневные упреки в лицо, но они не остановились.

Глядя на них, Райна молила Бога, чтобы он вразумил ее соплеменников. Словно вняв ее молитве, женщины и некоторые мужчины отошли в левую сторону двора. Несгибаемых сторонников Эдвина, среди которых был Этель, осталось лишь пять.

Знаком приказав рыцарям увести бунтовщиков, Максен повернулся к ней.

— Не понимаю, — сказала она, — почему вы это сделали?

— Уверяю, вы тут ни при чем, — твердо ответил Пендери и, обойдя ее, собрался уйти.

Но для чего и для кого он это сделал?

— А остальные? — бросила она ему вдогонку. — Что будет с ними?

Максен остановился, но не повернулся к ней:

— Они сделали свой выбор.

В напряженной позе норманна, в его неподвижности, крепко сжатых кулаках, глухом голосе — во всем была одновременно злоба и боль.

— Они люди Эдвина, и поступить с ними следует подобающим образом.

С этими словами он ушел.

Спасибо ему, что пощадил пленников! Спасибо за милосердие — хоть оно и небезгранично. Пятеро саксов станут жертвами его мести. Но когда это произойдет? Почему Максен не отправил их на виселицу, а решил выждать?

Утром Райна проснулась от прикосновения его пальцев к своей лодыжке: рыцарь снимал железное кольцо. Он объяснил, что узница пойдет с ним на смотровую площадку, чтобы собственными глазами видеть то, что произойдет. Во время этой долгой прогулки он и словом не обмолвился о своих истинных намерениях, и она ожидала самого худшего.