Он знал, что этот союз вызовет в части козачества резкую оппозицию, даже возмущение; знал, что поляки используют этот шаг в своей агитации против него; предвидел и то, что татары не ограничатся военной добычей и станут разорять Украину. Но все это отступало на задний план в сравнении с прямыми выгодами союза. Богдан умел приносить жертвы во имя достижения той цели, которая представлялась ему важнейшей в данный момент. Так поступил он и сейчас.

Это был шаг мудрого и трезвого политика. Последующие события оправдали этот шаг. Однако они оправдали и худшие опасения Хмельницкого: татары стали чинить насилия над «союзной» Украиной. Богдан любой ценой стремился к победе над поляками. Но разоряемые татарами жители не могли понять всей глубины и сложности его замысла. Поэтому к огромной популярности, которую завоевал вскоре Богдан в широких массах, примешалось и горькое чувство обиды и разочарования. Такие настроения у части населения были понятны — они отражали чувства тех, на кого в наибольшей мере пали издержки длительной, тяжелой, но в конечном счете победоносной борьбы. Однако у Хмельницкого имелось достаточно воли и характера, чтобы противостоять им и не отступать от своего замысла.

Но мало было решиться на союз с татарами. Предстояло осуществить его. Момент был очень удобен для целей Хмельницкого. Население Крыма страдало от неурожая, мурзы и простые наездники стремились к войне: на войне можно было набрать яссырь. Приглашение татар козаками, сулившее богатую добычу, должно было особенно соблазнить их в этих условиях.

К тому же как раз в указанный период поляки отказались платить обычную дань. Коронный канцлер Оссолинский сообщил крымскому хану:

«Да будет Вашему Ханскому Высочеству ведомо, что вы имеете дело с королем, который умеет охранять свой народ, а не платить дань». Чтобы подкрепить это заявление, Александр Конецпольский (предпринял в октябре 1647 года поход против крымских татар.

Все это благоприятствовало плану Хмельницкого.

В марте 1648 года его послы появились в Крыму. Хан встретил их милостиво, одарил кафтанами и стал обсуждать проект совместных действий.

Польское правительство встревожилось. Была пущена в ход сложная дипломатическая машина: в Константинополе пригрозили, что если татары соединятся с козаками, то польское войско обратит свое оружие против турок. Из Константинополя прибыл в Крым курьер с советом воздержаться от войны с Польшей.

Крымский хан Ислам-Гирей III поступил лукаво: он не выступил сам, но передал Хмельницкому, что тот может пока договориться с перекопским мурзой Тугай-беем, самым отважным и воинственным из всех крымских мурз.

Тугай-бей с четырехтысячным отрядом двинулся в Украину. Переправившись через Днепр, он остановился на Бузулуке. Хмельницкий в это время выехал в Сечь[68].

На этот раз ему не указали оттуда обратного пути. По выражению летописца, «все войско, зостаючее на Запорожу, пристало и Хмельницкого себе за старшого приняли».

Со времени поспешного отъезда Богдана из Сечи прошло немного времени. Но в этот короткий срок Богдан проделал хитроумный маневр, плоды которого теперь мог пожинать.

Он разослал по Запорожью своих приверженцев, которые повели искусную агитацию. Видную роль в этой агитации играла теперь похищенная у Барабаша грамота: агенты Хмельницкого всюду повествовали, что король выдал «привилий» на восстановление козацких вольностей, «на робление челнов на море мимо ведомости гетманов коронных» (на постройку морских челнов без разрешения польских гетманов) и что вообще этим «привилием» козакам разрешалось бороться за свои права.

Козаки враждовали с панами и шляхтичами, однако королевскую власть они еще уважали. Весть о том, что Богдан владеет королевским разрешением на бунт против панов, произвело большое впечатление. Ей тем легче поверили, что хотели верить.

Польские власти приняли свои меры: они расставили посты по всем дорогам, чтобы препятствовать приливу людей к Хмельницкому, начали разоружать крестьян, усиленно ловили и немилосердно казнили разосланных Богданом агентов или просто «смутьянов», ведших «кламливые»[69] речи; русскому населению в городах и селах было запрещено собираться в кучки; если заставали сборища в домах — будь то даже вечеринка или свадьба, — то всех присутствующих жестоко пороли. Но эти меры не приводили к успеху: наученные горьким опытом былых экзекуций, жители показывали вид смирения; козаки лицемерно осуждали тех, кто бежал к Хмельницкому. Но это была обманчивая покорность.

Сердца у всех кипели злобой. То и дело какой-нибудь бродячий музыкант или идущий по обету монах тайно от польских лазутчиков собирал крестьян и разжигал их яростными речами.

«Поругана вера святая! — восклицали агитаторы Богдана. — Униаты стоят с ножом над шеею. Над просьбами нашими сейм глумится. Нет ничего, чего бы не решился с нами сделать шляхтич. А что творят жолнеры! Под предлогом укрощения непокорности ходят по селам и часто целые местечки истребляют дотла, как будто замыслили истребить весь род наш…

Все эти речи находили себе живой отголосок. «Нетрудно было взволновать козаков, — писал польский историк: — как соловью пенье, так им мятежи были свойственны».

Понимал и Потоцкий, что затравленным козакам «свойственны» мятежи. Не довольствуясь прежними мерами, он издал универсал: «Оповещаем всех и приказываем, чтобы те, которые бежали с Хмельницким, равно и те, которые ушли к нему после, воротились в свои жилища в надежде прощения своих проступков; а если кто осмелится бежать в Запорожье, тот за свою вину отвечает имением и жизнью жены и детей».

Угроза не осталась на бумаге; паны начали претворять ее в жизнь. Однако и эта варварская мера не помогла. Тот же Потоцкий заявил королю, характеризуя создавшееся на Украине положение:

«Не было ни одной деревни, ни одного города, в котором бы не раздавались призывы к своеволию и где бы не замышляли на жизнь и имущество своих панов и державцев».

Широкие отклики, которые нашел среди украинского народа призыв Богдана, возымели результат. Влияние Хмельницкого в Сечи значительно возросло. Старшúна вынуждена была считаться с этим. Когда Богдан приехал, ему устроили торжественную встречу. «Когда кошевой узнал о выезде Хмельницкого из Крыму, — пишет летописец Величко, — то стянул с лугов, веток и речек все войско низовое запорожское, конное и пешее, объявивши, что есть необходимость для пребывания их в Сечи, а для чего, того не сказал до возвращения Хмельницкого на кош».

Богдан привез с собою несколько татар — делегатов Тугай-бея. Они должны были во всеуслышание подтвердить готовность перекопского мурзы сражаться против Польши вместе с козаками. «Когда перед заходом солнца… прибыл Хмельницкий из Крыму до Сечи, — продолжает Величко, — имея с собой четырех татар значных, от Тугай-бея приданных, тогда атаман кошевой со своею атаманьею куренною радостно его приветствовали. Когда ужк уведомились от него о склонности ханской помогать козакам, тогда старшúна решила, чтобы на завтрашний день войско конное, — а пешее уже все было в Сечи, — по полю и лугам близко к Сечи пребывающее, собрать».

Рада, на которой обсуждался вопрос о союзе с татарами, была очень бурная. Но в конце концов точка зрения Хмельницкого возобладала, и его самого стали рассматривать на Сечи как «старшого»[70].

Спустя три дня Хмельницкий выступил из Сечи навстречу польскому войску. В пути он ежедневно получал крупные пополнения. Из близлежащих районов Украины, куда проник слух о происходящих в Сечи событиях, качали притекать волонтеры. Многие из них приходили вооруженными.

Из своей многочисленной дворни паны составляли дружины, используя их главным образом при отражении татарских набегов. Экономя таким образом, на военных расходах, паны не разоружили дворню; больше того, они стремились, чтобы «хлопы» не забывали военной выучки. Но так как дворовые крестьяне ненавидели в большинстве случаев своих господ в такой же мере, как и крестьяне, проживавшие в селах, то при всяких внутренних волнениях паны не могли полагаться на дворовых. Один из крупнейших магнатов, Иеремия Вйшнсвецкий, содержал 10 тысяч вооруженных дворовый. Но про него первого поляки сказали: