Хотя разница в возрасте у них и была в семь лет, он всегда был готов утешить ее, пока она росла, превращаясь из ребенка в юную девушку. До недавних пор она нуждалась в нем как ни в ком другом. Теперь сестра вышла замуж и всей душой тянулась к другому человеку, к своему Ранульфу.

Помимо воли, движимый глубоко спрятанными чувствами, пробившимися сквозь толстую броню, в которую он заковал свое сердце, Гильберт протянул руку, чтобы открыть дверь, но сразу же опустил ее. Болью отозвалась в нем мысль об обмане Грей.

Она сделала из него дурака. Использовала для достижения своих целей, думая только о себе. Такая же, как все Чарвики.

Сочувствие отступило перед краем пропасти отчаяния. Сжав кулаки, Гильберт ушел.

– Тогда я сам отволоку ее! – гневный голос Гильберта разносился по коридору, извещая о стремительном приближении барона к комнате владельца замка задолго до того, как его сапоги загрохотали по деревянному полу.

Услышав голос лорда Бальмейна, Грей оглянулась через плечо на дверь, прежде чем снова заняться суетой во дворе замка. Она набросила на плечи одеяло и наклонилась вперед, высунувшись из окна, с которого сняла промасленное полотно. Легкий ветерок подхватил ее распущенные волосы и бросил их на лицо.

Грей заложила непокорные пряди за уши и снова принялась смотреть на вереницу слуг, снующих между кухней и главной башней с подносами, нагруженными всякими яствами, от которых к окну поднимались соблазнительные запахи. Она попыталась отвлечься от грустных мыслей, отгадывая, какие блюда готовились там, но быстро утратила интерес к этому занятию, к которому не располагало и мрачное настроение.

Стоило поднять глаза, как взгляд упирался в сооружение, поднимавшееся на месте разрушенной башни. Хотя новая башня была еще далека от завершения, возводилась она с необыкновенной быстротой. Это был настоящий подвиг. Со времени пожара прошла всего неделя.

Грей могла только догадываться, какие изменения ждут Медланд, когда наступит весна и начнется полная перестройка замка. Однако мысли о том, что сама она этого уже не увидит, больше не причиняли боли, так как девушка приняла судьбу с удивительным для нее самой смирением. Раздумывая обо всех ужасных происшествиях, случившихся с ней после отъезда из аббатства, Грей перестала считать монастырь таким страшным местом, каким он казался ей раньше.

Благодарение Богу, ее оставили в покое со всеми ее переживаниями, дали время прийти в себя, пока заживало израненное лицо. И все же эти дни были нелегкими.

Больше потери будущего, мелькнувшего впереди ярким пятном, больше, чем отстраненность Гильберта, и больше, чем принудительное возвращение в аббатство, причиняла страдания попытка отца уничтожить ее. Первое время она боролась с этим ужасным воспоминанием, но в конце концов снова нашла в себе силы пережить те минуты во всех хватающих душу подробностях.

Теперь Грей была рада, что решилась воспроизвести в памяти события той ночи, какую бы боль это ей не причинило, потому что она смогла ясно увидеть, что за человек ее отец. Да, он был ей отцом, но не более того. Он никогда не был отцом во всем значении этого слова и никогда им не будет. Злобный человек, порождение дьявола, в родстве с которым обвинял свою дочь. Поистине он сошел с ума, но это обстоятельство не снимает с него вины за то, что он пытался сделать с ней.

Эти раздумья освободили Грей от наивности, которая едва не стоила ей жизни. Никогда больше, поклялась себе Грей, не станет она подвергать себя подобной опасности, не станет проявлять такую доверчивость.

С душевными переживаниями Грей справлялась сама, в то время как раны телесные врачевала знахарка по имени Люси, женщина, которая приехала из Пенфорка, замка Бальмейнов, вскоре после пожара. Она оказалась довольно добродушной, но Грей замкнулась в себе и отвечала на ее расспросы, только если кивка головы было недостаточно.

Хотя Грей не видела Гильберта с того утра после ночного пожара, он каждый день присылал слугу с приглашением присутствовать за обеденным столом. И каждый раз она отклоняла приглашение. Грей понимала, что лишь оттягивает тот момент, когда он в любом случае увидит ее, отправляя в аббатство, но ей нужно было время. Теперь шаг за шагом Гильберт Бальмейн приближался к ее убежищу, и роковой момент приближался вместе с ним.

Испустив долгий покорный вздох, Грей крепче вцепилась в концы наброшенного на плечи одеяла, но не отошла от окна. Она снова устремила взор на возводившуюся башню, когда дверь широко распахнулась без какого-либо вежливого стука. Однако это было бы излишней изысканностью манер, подумала Грей, продолжая смотреть во двор. Барон уже заявил о своем приближении шумом и грохотом.

Придерживая одеяло одной рукой, другой она оперлась об амбразуру окна; подбородок девушки покоился на ладони этой руки, в то время как в мыслях обдумывался вопрос о том, можно ли обучить хорошим манерам человека, подобного Бальмейну. Погрузившись в столь серьезные размышления, она чуть не забыла, что сам объект раздумий нетерпеливо ждет рядом.

Гильберт без лишних колебаний решил уведомить Грей о своем присутствии, раз уж она решила притворяться, будто не замечает его, так как его терпимое отношение к отказам этой девицы спуститься в холл уже напоминало тонкую нить, готовую вот-вот порваться. Ему надоела эта игра, и он решил положить ей конец.

– Леди Грей, – резко обратился Бальмейн к девушке, в несколько шагов пересекая комнату и останавливаясь за ее спиной. – Кажется, я должен кое-что объяснить. Это была не просьба присоединиться ко мне за обедом, а приказ.

Собираясь дать отпор, Грей набрала свежего воздуха в легкие, прежде чем выпрямиться и оглянуться через плечо на Бальмейна. Она удивилась, как высоко приходится поднимать глаза, чтобы встретиться с его пристальным взглядом. «Не стал ли он еще выше?» – подумала она с тайной усмешкой. Нет, сделала Грей вывод, окинув молодого человека взором с головы до ног и не обращая внимания на трепет в груди. Это лишь иллюзия волнения, вызванная близостью барона Бальмейна.

Вздохнув, Грей снова отвернулась к окну и оперлась подбородком о руку.

– Я уже поела, – прошептала она, кивая на столик, где стоял поднос, принесенный утром.

– Да, и очень мало, как мне сказали, – отрезал Гильберт. Он взял ее за ту руку, на которую она опиралась, и отвел от окна.

Нелегко было удержаться и не упасть прямо на эту широкую грудь, если приходилось еще придерживать одеяло, но Грей удалось устоять на ногах.

– Где твоя одежда? – последовал вопрос.

– Все, что у меня есть, на мне, – и ответ соответствовал действительности. Грей попыталась высвободиться, но безуспешно.

Глаза Гильберта скользнули по одеялу, и, прежде чем Грей догадалась о его намерениях, он сдернул это прикрытие, и Грей осталась в одной тонкой рубашке, которая позволяла видеть формы ее стройного тела. Попытка Гильберта унизить ее не заставила Грей смутиться и оставила равнодушной. И все-таки из скромности она обхватила себя руками.

– Учитывая то, что ты мне уже показывала почти все и скрывать больше нечего, думаю, твоя застенчивость совсем не к месту, – напомнил Бальмейн, окидывая ее взором.

Опустив руки, Грей вздернула подбородок и смело встретилась взглядом со своим противником.

– Но я не обнажалась перед вами, барон Бальмейн, – смело заявила она.

Гильберт был застигнут врасплох неожиданным утверждением, но быстро нашел что ответить.

– В самом деле? – удивился он, вкладывая едкую иронию в это слово, в то время как искорки вызова сверкали в его глазах. – А кто же тогда соблазнял меня у водопада?

Грей пристально смотрела на его руку, ухватившую ее за запястье, потом перевела взгляд на его лицо.

– Он не назвал мне своего имени, – сказала она. – Но тот человек ничем не выказал, что обладает таким черным сердцем, какое бьется в вашей груди, барон Бальмейн, – пожав плечами, она покачала головой: – Нет, он не был похож на вас.