Уиллоуби не понравилось, как Трой держит себя с генералом. Очень уж просто. Увалень, да и только. Оставь такого наедине с красивой женщиной, он и то поленится пальцем шевельнуть.

— И это вы называете «держать дорогу открытой»? — спросил генерал.

Всякий прямой ответ Фарриш мог использовать для целого потока обвинений. Трой вильнул в сторону.

— Сейчас в городе генерал де Жанненэ, сэр, — сказал он, давая понять, что теперь оба командующих могут сами разрешить проклятый вопрос.

— Знаю, — сказал Фарриш. — Я с ним поговорю. — За этим слышалось: «И надеру ему уши и спущу с него шкуру». — Кто здесь знает по-французски?

И Крерар и Уиллоуби сделали шаг вперед. Толстая физиономия Уиллоуби выражала неподдельную преданность.

— Э, да я вас помню, вы листовку выпускали, — сказал Фарриш. — Какого черта вы околачиваетесь в этой паршивой дыре? В Париж хотите, а?

— Да, сэр, — сказал Уиллоуби. — Если вы нас возьмете с собой…

— Мы должны встретиться здесь с полковником Девиттом, — пояснил Крерар.

— Девитт! — Фарриш стукнул правым кулаком по левой ладони. — Эх, как мал свет, а? — Он захохотал, и Уиллоуби расплылся в улыбке. — Мы же с ним хорошо знакомы и давно. Ну, как он? Пошли, пошли, господа. Вы тогда неплохо поработали с этими бумажками — и пленные были — помню, помню! Мы покажем этому французу. — Он двинул ногой парту. — Прикажите убрать этот хлам, капитан Трой.

Крерар задержался на минуту.

— Капитан Трой! Если сюда зайдет полковник Девитт, будьте добры, скажите ему, где мы.

— Идем, идем, мистер! — крикнул Фарриш.

И он исчез, как комета, хвост которой являли собой Уиллоуби, Каррузерс и Крерар.

Сержант Лестер нырнул под учительский стол и выудил бутылку. Он протянул ее Трою.

— Уф! — Трой вытер лоб, потом поднял бутылку. — За то, чтоб подольше поспать!

Сержант с грустью следил за быстро убывающей влагой.

— Лестно видеть генерала, — сказал он, — а еще лучше, когда его нет.

Сражение между Фарришем и де Жанненэ началось по старинке, с рекогносцировки. Оба до поры до времени приберегали главные силы.

Де Жанненэ, уже принявшийся за третью бутылку сидра, предложил стаканчик Фарришу. Тот вежливо поблагодарил и в ответ предложил сигару.

— Переводите, — сказал он Уиллоуби: — Я давно мечтал познакомиться с генералом, наслышан о его бранных подвигах, ну и всякая такая мура, сами знаете.

— Знаю, — сказал Уиллоуби. — Я юрист. — И залился соловьем.

Француз слегка поклонился всем корпусом. Он ответил комплиментом на комплимент, однако добавил, что сожалеет о не вполне благоприятных обстоятельствах, при которых состоялось их знакомство.

— Почему же? — сказал Фарриш, которому хотелось выяснить, много ли де Жанненэ известно об общем плане наступления. — Вы можете следовать за нами в Париж. Эта операция явится образцом единства и согласованности в действиях союзников.

На самочувствии де Жанненэ уже начало сказываться огромное количество поглощенного им сидра. Он высоко ставил требования этикета; ему не хотелось прерывать этот важный разговор, а чтобы сократить его, приходилось высказываться с нежелательной прямотой.

— Согласованность и единство! — сказал он. — Превосходно, я согласен. Правильно! Но порядок, порядок будет иной, господин генерал! Вы будете следовать в Париж за нами; и я считаю, что соответствующие приказы нужно дать немедленно. Время не терпит, а положение наше в Рамбуйе невыносимое.

Вот наглец, подумал Фарриш.

— Невыносимое! — сказал он. — А по чьей милости оно невыносимое? Чьи машины забили дорогу? Меня-то не было, когда это случилось, а вы здесь уже сколько времени сидите. У вас что, глаз нет? Не видите, какая получилась мишень для немцев?

Распаляя в себе благородный гнев — и лишь изредка замолкая, чтобы дать время Крерару и Уиллоуби в чуть более мягкой форме перевести его речь, — он мысленно подыскивал довод, которым мог бы выбить козырь из рук у француза. Фарриш прекрасно знал, что право на стороне де Жанненэ, а сам он находится в Рамбуйе без всяких на то оснований. Где-то, далеко от фронта, политики сговорились, что первыми в Париж войдут французы.

И вот откопали этого де Жанненэ с допотопными залатанными танками, которым не устоять перед мало-мальски приличной противотанковой обороной, и подарили ему триумф, ради которого воевали американцы, воевал генерал Фарриш!

— Если случится несчастье, — крикнул Фарриш, — вы отвечаете!

Де Жанненэ почесал свой длинный нос. Сейчас он был похож не на генерала, а на конторщика, страдающего несварением желудка. Да, в течение нескольких часов он был старшим по чину во всем Рамбуйе, так что формально упреки Фарриша справедливы. Но де Жанненэ был почти уверен, что американец бушует неспроста; его цель — скрыть самое главное: что Фарриш задумал незаконно пролезть вперед. И де Жанненэ решил сохранить хладнокровие.

— Господин генерал, — сказал он. — Я — разумный человек. Я, как и вы, старый солдат. Я подчиняюсь приказам и никогда не действую самовольно.

Фарриш раздавил в пальцах свою сигару и бросил ее в стакан. Де Жанненэ заметил, что слово «приказы» задело его за живое.

— Я получил приказ преследовать и бить противника, где бы я его ни встретил, — сказал Фарриш. — И я буду преследовать его до самого Парижа.

— На Париж открыта всего одна дорога, — возразил де Жанненэ. — Вот эта самая дорога, через Рамбуйе. Вы выбрали легкий способ преследования.

Фарриш встал со стула.

— О черт! А почему эта дорога открыта? Потому что я ее расчистил, вот почему!

— Еще бутылочку! — крикнул де Жанненэ. Он ерзал на стуле и напряженно хмурился, стараясь побороть действие сидра. — Садитесь, господин генерал.

Но Фарришу казалось, что он нащупал способ обойти француза. Правда, он не посчитался с решением политиканов — он вырвался вперед, достиг Рамбуйе, и еще бы немножко, выгадай он несколько лишних часов, проскочил бы через этот городишко прямо к Парижу. Де Жанненэ помешал ему, но де Жанненэ не на что опереться, — у него нет ни настоящего правительства, ни территории, ни промышленности, есть только скопище добровольцев. Он и живет, и ест, и воюет, и снабжается милостью Англии и Америки — главным образом Америки, — и нечего с ним деликатничать.

— Так что же вы хотите? — спросил он, снова опускаясь на шаткий стул кафе «Монтобан». — Чтобы я вас пропустил в Париж и позволил вам вообразить, будто вы выиграли войну? Да кто вы такие, черт побери? Мы воюем беспрерывно с самых берегов Нормандии. Одна моя дивизия потеряла шесть тысяч солдат, и для чего? Чтобы ваши колымаги первыми въехали в Париж?

У де Жанненэ побелел кончик носа.

— Генерал Фарриш, — сказал он и добавил, обернувшись к Уиллоуби: — Прошу вас, господин майор, переведите это как можно точнее… Генерал Фарриш, мой народ воевал значительно дольше, чем вы. Чтобы не сложить оружия, я бежал из своего отечества. Я пожертвовал своей семьей. Я прошел половину Африки с солдатами, одетыми в лохмотья, изнемогавшими от голода и жажды. Как и вы, мы с боями пробились к Парижу, и я прошу вас не забывать об этом.

Уиллоуби старательно переводил. Интонациями своего маслянистого голоса он, где мог, подчеркивал резкость де Жанненэ. Ему так хотелось, чтобы Фарриш стер француза в порошок — и ради себя и ради Америки. Уиллоуби начинал постигать, что такое национальная гордость.

Речь де Жанненэ привела Фарриша в бешенство. Бедным родственникам нечего соваться в гостиную.

— А где бы вы сейчас были, — проговорил он, устремив на француза грозный взгляд, — где бы вы были, если бы не мы? Пеклись бы, как черти у какого-нибудь озера Чад? Все ваше оружие получено от нас, все снаряды, которые вы выпустили, изготовлены нами, все пайки, которые вы поедаете, отняты у наших солдат, а теперь вы хотите вырвать у нас из рук победу? Бросьте вы эти шутки! Мы союзники — пусть. Но и среди союзников каждый должен знать свое место.