Названы лишь некоторые авторские «патенты». По существу, «Машина различий» — самый настоящий каталог идей.

Изобретение велосипеда

Когда герои в пятый раз натыкаются на велосипед, висящий в прихожей дешевой квартирки на Рентон-Пасседж, поневоле придется вспомнить о том, что в нашей реальности велосипед в тот период еще не существовал (его прототипы, вроде «костотряса», не в счет). А также о том, что производство велосипедов предполагает развитие нескольких отраслей промышленности. А также о том, что публичная езда на велосипеде требует изменений правил этикета и поддержания общественного порядка. Весь роман пронизан мозаикой таких крошечных образов, каждый из которых заставляет вспомнить во всей полноте сложный механизм жизнедеятельности современного общества.

Принципы действия машины

Знание — сила. Более серьезная, чем отряд гвардейцев со шпагами. Научно-технический прогресс позволяет небольшой группе людей добиваться выдающихся результатов и занимать доминирующие позиции в обществе. Горделивый и амбициозный ум ищет и находит новые пути к власти. Машинное производство влечет за собой классовое расслоение общества и геополитическое переустройство мира.

Машина по производству социальных различий — неотъемлемая часть прогресса. Вот почему в центре внимания авторов находятся технологии господства и подчинения — психологические, внутриполитические и международные. Традиционная для киберпанка тяга к описанию маргинальных субкультур здесь соединяется с исследованием функций правящей элиты (многочисленные аналогии с образами сталинской эпохи, по-видимому, случайны и связаны со спецификой самого предмета исследования).

А вот история разностной машины Ч. Бэббиджа, изложенная в издательских комментариях, не относится к числу главных тем романа.

БРЕШЬ В ТВЕРДЫНЕ

Об этой книге писать непросто. Потому что в ней отражена судьба целого поколения. Первого послевоенного и последнего «предспутникового». Поклонники фантастики не просто зачитывались «Туманностью Андромеды» — они мечтали по ней и ею же разочаровывались. Учились реальной жизни, сравнивая ее с утопией Ефремова. Судьбе этой книги, пожалуй, можно позавидовать.

Насколько легче было писать о «Туманности Андромеды» лет десять — пятнадцать назад.

С тех пор многое пересмотрено. Что-то понято. В чем-то мы, надеюсь, разобрались, отказавшись от наивных иллюзий. Да и научная фантастика семимильными шагами ушла вперед, реально грозя оставить роман Ефремова на полке запылившейся классики, на которую все почтительно оглядываются, но взять, перечитать — все руки не доходят.

К счастью, с «Туманностью Андромеды» этого не произошло. Хотя сегодня вряд ли кто станет отстаивать идеи, еще недавно не вызывавшие и тени сомнения…

Сегодня мы отдаем себе отчет в том, что Эра Великого Кольца — скорее символическое братство разумных цивилизаций, нежели эффективный обмен информацией.

Поняли мы и то, что задача «радикального преобразования» человека остается планом утопическим. И чтобы построить описанный в романе мир гармонически развитых личностей, мир расцвета духовности, гуманизма и бескорыстия, нужно для начала где-то отыскать таких людей.

Сейчас, наверное, даже самому последнему идеалисту ясно, что не может быть всеобщей утопии, счастья для всех — единого, по раз и навсегда установленному проекту пусть даже гениального архитектора.

Это главный урок «Туманности Андромеды».

Хотя надо отдать должное и писателю: он оказался мудрее своих бесчисленных толкователей, в потоке дежурных славословий «прозевавших» тревожную ноту. Точнее, одну главу — про Острова Забвения.

Только подумать: в совершенной коммунистической утопии зарезервировано (резервация!) место для тех, кто желает вести себя асоциально, жить по-своему. Это не «добровольные лагеря для диссидентов», как выразился один из западных критиков, скорее — место сбора необычных личностей, не обязательно вызывающих общественное порицание.

Это лишь один пример того, сколько еще скрывает в себе книга Ефремова, в которой критики, философы и социологи вроде все уже разобъяснили до последней строчки.

Почти четверть века над книгой было распростерто незримое табу, охранявшее роман не только от разумной критики, но и от каких бы то ни было иных мнений, отличных от канонизированных. Целая команда бойких самозванцев, считавших себя душеприказчиками покойного автора, подвергала всю выходившую в стране фантастику своего рода идеологическим тестам на лояльность Учителю, делила ее на «ефремовскую» и, соответственно, «антиефремовскую».

История тем более несправедливая, что речь идет о «Туманности Андромеды». Ведь метали в ослушников громы и молнии не именем какой-нибудь конъюнктурной поделки, а книги-подвижницы! Революционной и дерзкой, в свое время взорвавшей сознание молодого поколения и самой поначалу испившей полную чашу того, что испокон веков положено еретичке…

Утопия была написана летом-осенью 1956 года — вслед только что закончившемуся XX съезду партии. И в следующем году отрывки ее опубликовала «Пионерская правда» (чем не свидетельство тогдашнего начальственного отношения к отечественной научной фантастике!); в январском номере сокращенный вариант начал печатать журнал «Техника — молодежи».

А закончилась публикация в ноябре, когда все в мире перевернулось вверх дном. Запуск первого спутника требовал нового взгляда на чересчур раскованные, по мнению многих, фантазии о далеком будущем.

После 4 октября 1957 года мир целиком вступил в свою поистине фантастическую эру. Отныне самые смелые, даже безумные идеи несли ореол осуществимости.

Год Спутника… Этого уже не вырвешь из памяти, так прочно они слились воедино в сознании первых читателей романа: начало космической эры и начало новой советской фантастики.

«Мысль о полете человека в космос, в иные галактики, занимала меня давно, задолго до того, как первый советский спутник вышел на свою орбиту, — вспоминал писатель в статье «На пути к роману «Туманность Андромеды», опубликованной в «Вопросах литературы» в 1961 году. — Однако более реальные очертания эта мысль обрела примерно лет десять назад. Я тогда прочел подряд десятка полтора-два романов современных западных, главным образом американских, фантастов. После этого у меня возникло отчетливое и настойчивое желание дать свою концепцию, свое художественное изображение будущего, противоположное трактовке этих книг, философски и социологически несостоятельных. Таким образом, подтолкнули меня к осуществлению давнего замысла побуждения чисто полемические».

Итак, первоначально роман под рабочим названием «Великое Кольцо» задумывался как произведение космическое. Одно это должно было встревожить теоретиков «ближнего прицела». Тем более решительно выламывался из навязанной традиции масштаб ефремовской фантазии, смело шагнувшей далеко за дозволенные пределы. Но мысли писателя все более занимали картины будущего устройства жизни на Земле — рождалась утопия. О таком жанре советский читатель, десятилетиями отлученный не только от западной литературы и философской мысли, но и от лучших образцов отечественной, просто забыл!

Тем не менее рождалась утопия не в «культурном вакууме». Автор вспоминал, что главным образом отталкивался от знаменитого романа Герберта Уэллса «Люди как боги». Правда, о многих других, не всегда явных, источниках умолчал. А ведь в «Туманности Андромеды» (как и в других книгах Ефремова, составивших на редкость цельное, единым образом организованное творчество) слышны отголоски многих учений и теорий. Работы французских философов — утописта Фурье и Тейяра де Шардена, русских — Чернышевского, Вернадского, Николая Федорова, научно-философское творчество великих естествоиспытателей Сеченова и Мечникова; создателей психоанализа Фрейда и Юнга, не говоря уже о философском наследии античности и древнего востока. И конечно, произведения западной научной фантастики, которую Ефремов знал в те годы, как никто другой.