Впервые за свою жизнь Киннисон был серьезно ранен, и ему стало плохо. Но, находясь почти в бессознательном состоянии от чудовищной боли, которой отзывался во всем теле каждый звук несмолкавшего стаккато, Киннисон все же ухитрился дотянуться правой рукой до кнопки своего нейтрализатора. Ведь он падал в инерционном режиме, и до дна, насколько ему помнилось, было метров десять - пятнадцать: если он не хотел "приземлиться" в инерционном режиме, нужно было поторапливаться. Он нажал кнопку, но нейтрализатор не заработал. По-видимому, в пылу сражения что-то в нем повреждено. Индивидуальный двигатель также безмолвствовал. Сбросив с руки пристегнутую к рукаву скафандра перчатку, Киннисон, превозмогая боль, попытался добраться до внутреннего выключателя, но не успел и с грохотом рухнул на груду обломков, упавших на дно шахты чуть раньше и даже не успевших достичь равновесного состояния. Сверху на него обрушился град мелких осколков, стучавших по наружной оболочке его скафандра.

То, что груда обломков еще не успела занять равновесное положение, было на руку: словно гигантская подушка, она смягчила удар при "приземлении". Однако падение в инерционном режиме с высоты в сорок футов, даже несколько смягченное, было весьма чувствительным. Киннисон с грохотом упал. У него было такое ощущение, будто на него одновременно обрушилась тысяча кофров. Волны невыносимо острой боли захлестывали все его существо, кости трещали, и плоть, казалось, отделялась от костей, и помутившимся разумом Киннисон ощутил, как на него нисходит спасительное забвение.

– Но в то же время где-то внутри, сначала расплывчато и туманно, но чем дальше, тем явственней и определенней пробуждалось какое-то не поддающееся определению, неизвестное и непознаваемое нечто, сделавшее его тем, что он есть. Кинписон ощутил вдруг, что он жив, а пока Носитель Линзы жив, он не теряет надежды. Нужно действовать, во что бы то ни стало действовать. Прежде всего нужно остановить утечку воздуха из скафандра. У него в кармане с инструментами есть скотч, и ему нужно заклеить многочисленные мелкие пробоины в скафандре и сделать это быстро. Левая рука как обнаружил Киннисон, совсем не двигалась. По-видимому ее основательно повредило при падении. Каждый вдох, даже совсем неглубокий, вызывал острую боль в груди. По-видимому, одно или несколько ребер сломаны. К счастью, вкуса крови во рту не было, значит, легкие были целы. Правой рукой он мог двигать, хотя она была словно чужой или деревянной. Киннисон мог заставить ее двигаться только колоссальным усилием воли. Собрав все свои силы, он высвободил из рукава правую руку, непослушную и словно налитую свинцом, с трудом заставил ее проскользнуть внутрь скафандра и нащупать среди залитых, кровью углублений и выпуклостей карман, где хранились различного рода мелочи. Прошла целая вечность, прерываемая вспышками ослепительной боли, прежде чем ему удалось открыть карман и извлечь оттуда скотч.

Стиснув зубы, он из последних сил заставил свое изломанное, раздавленное, искалеченное тело поворачиваться с боку на бок, наклоняться и откидываться, пока он одной рукой заклеивал дырки в скафандре, через которые со свистом выходил драгоценный воздух. Каждую дыру нужно было найти и быстро, а главное плотно, заклеить. Заделав последнее отверстие, Киннисон почувствовал, что силы его на исходе. Боль несколько утихла: испытываемые им муки были настолько невыносимы, что нервная система не выдержала непосильной нагрузки и заблокировала болевые сигналы.

Сделать предстояло еще очень многое, но для этого нужны были силы, а их у Киннисона больше не было. Нужен был отдых. Даже его железная воля не могла заставить пошевелиться выдержавшие чудовищную нагрузку мышцы до того, как они немного передохнут и оправятся.

"Интересно, много ли воздуха у меня осталось", - вяло подумал Киннисон, совершенно остраненно, как будто речь шла не о нем. Возможно, в баллонах воздуха совсем не осталось. Должно быть, заделка всех дыр в скафандре заняла не так уж много времени, как могло показаться, иначе воздух и в баллонах, и внутри скафандра давно бы кончился. Но сколько воздуха осталось, он не знал. Нужно было взглянуть на манометры.

Киннисон почувствовал, что не может не только пошевелиться, но даже повести глазами из стороны в сторону - такая слабость вдруг накатила на него. Откуда-то недалеко на него опускалась мягкая, все обволакивающая тьма, сулившая измученному телу покой и тишину. К чему страдать, казалось, призывала она, когда гораздо проще отдаться в ее ласковые объятья?

Киннисон не потерял сознания - слишком многое нужно сделать, слишком многое должно быть сделано. Нужно выбраться отсюда. Нужно вернуться на спидстер. Нужно во что бы то ни стало так или иначе вернуться к себе на Главную Базу! И Киннисон, стиснув зубы, чтобы не закричать от страшной боли при малейшем движении, вновь обратился к тем глубоко скрытым силам и ресурсам, о существовании которых в себе он даже не подозревал. Его лозунг был прост: пока в линзмене теплится жизнь, он не сдается. Киннисон был линзменом. Киннисон был жив. Киннисон не сдавался.

Усилием воли Киннисон вырвался из кромешной тьмы, которая волна за волной накатывала на его сознание, отринул обманчиво ласковые объятья забвения, заставил ту неуклюжую, содрогавшуюся от боли массу, которая была его телом, делать то, что, нужно. Наложил кровоостанавливающие повязки на раны, кровоточившие особенно сильно. В нескольких местах на теле оказались ожоги. Должно быть, на четырехколесной тележке был установлен излучатель. Но с ожогами Киннисон не стал ничего делать: у него для этого просто не было времени.

Кабель, питавший энергией портативный нейтрализатор, был перебит шальной пулей. Зачистить концы от изоляции было невероятно трудно, но Киннисону после многочисленных попыток удалось сделать и это. Еще труднее оказалось соединить концы. Как и все остальные коммуникации в космическом скафандре, силовой кабель был проложен без малейшей слабины, поэтому скрутить оголенные концы не представлялось возможным. Пришлось прикрутить к каждому из концов по короткому отрезку проволоки и скрутить свободные концы отрезков. Наконец и эта работа была завершена. Киннисон проделал ее в полубессознательном состоянии от боли, полагаясь скорее на доведенные до автоматизма руки, чем на свой замутненный разум.

О том, чтобы спаять концы, не могло быть и речи. Киннисон боялся обмотать концы изоляционной лентой, чтобы не нарушить и без того ненадежный контакт. Но у него в запасе оставалось несколько сухих носовых платков. Правда, до них еще нужно было дотянуться. Дотянулся! Обмотал платком скрученные концы проволок и, затаив дыхание, попытался включить нейтрализатор. О чудо из чудес! Нейтрализатор работал. Функционировал и маршевый двигатель.

Через несколько мгновений Киннисон уже взлетал, направляясь к входу в шахту. Миновав то место, где в стене зияло вырезанное им отверстие, Киннисон с удивлением обнаружил, что подъем, длившийся, как ему показалось, долгие часы, в действительности занял всего лишь несколько минут. Колесоиды уже хлопотали и суетились у отверстия, пытаясь завести временный пластырь и прекратить сильную утечку воздуха. Киннисон с тревогой взглянул на манометры. Воздуха пока было достаточно, разумеется, если он не будет мешкать.

И он не стал мешкать. Поторапливаться на Альдебаране I было совсем не трудно, так как атмосферы, которая тормозила бы полет, совсем не было. Пролетев пять миль в стволе шахты, Киннисон выбрался наружу. Хронометр, способный выдерживать даже всемеро большие нагрузки, чем те, которые испытал при падении Киннисона, подсказал ему, где следует искать спидстер, и через несколько минут Киннисон нашел свой корабль. Он заставил непослушную руку снова войти в рукав скафандра и пристегнутую к рукаву перчатку, потянул на себя затвор входного люка. Затвор легко подался. Створки люка открылись. Киннисон снова был на борту своего космического корабля.