Растерявшись, она не знала, что сказать. Они поцеловались, и он ушел.

Утром, когда он проснулся, мамочки уже не было дома. Пока он спал, мамочка успела положить на его стул рубашку, галстук, брюки, пиджак и, разумеется, подштанники. Невозможно было нарушить этот двадцатилетний обычай, и Яромил с горечью смирился с ним. Но в это утро, когда он увидел сложенные светло-бежевые подштанники с широкими болтавшимися штанинами, с большим разрезом на животе, почти громогласно призывавшим помочиться, его обуяло победоносное бешенство.

Да, на этот раз он встал, как встают навстречу дню, великому и решительному. Взял подштанники, растянув их в руках, осмотрел внимательно, почти с любовной ненавистью; потом сунул конец штанины в рот и стиснул зубы; эту же штанину схватил правой рукой и резко рванул ее; услыхал звук рвущейся материи; отбросил разодранные подштанники на пол с одним желанием: пусть лежат там, пока их не увидит мамочка.

Потом он надел желтые трусики, приготовленную рубашку, галстук, брюки, пиджак и вышел из дому.

На проходной он предъявил удостоверение личности (как принято при входе в большой дом, где помещается Корпус национальной безопасности) и стал подниматься по лестнице. Взгляните, как он идет, как следит за каждым своим шагом! Он идет, словно несет на плечах всю свою судьбу; он поднимается по лестнице, словно всходит не на верхний этаж здания, а на верхний этаж собственной жизни, откуда увидит то, чего до сих пор не видел.

Все было благосклонно к нему; когда он вошел в канцелярию, его встретило лицо бывшего однокашника, лицо дружеское; оно радостно улыбалось ему; оно было приятно удивленным; оно было веселым.

Сын школьного привратника сказал, что приход Яромила очень радует его. И душу Яромила залило блаженство. Он сел на предложенный стул и впервые по-настоящему почувствовал, что сидит здесь лицом к лицу со своим однокашником, как мужчина с мужчиной; как равный с равным, как стойкий со стойким.

Они немного поболтали о том о сем, как болтают товарищи, но для Яромила это была лишь приятная увертюра, во время которой он с нетерпением ждал, когда поднимется занавес. «Я хочу тебе сообщить нечто очень важное, — сказал он наконец серьезным голосом. — Я знаю одного человека, который в ближайшие часы удерет за границу. Мы должны что-то предпринять».

Сын школьного привратника, насторожившись, задал Яромилу несколько вопросов. Яромил быстро и точно отвечал на них.

«Это дело весьма серьезное, — сказал сын школьного привратника, — я не смогу решить его сам».

Он повел Яромила по длинному коридору в другую канцелярию, где представил его пожилому мужчине в штатском; представил его как своего товарища, и пожилой мужчина тоже по-товарищески улыбнулся ему; они вызвали машинистку и занялись протоколом; Яромил должен был указать все точно: как зовут девушку; где она работает; сколько ей лет, откуда он знает ее; какая у нее семья; где работал ее отец, где работают ее братья, ее сестры; когда она сообщила ему о предстоящем побеге брата; что представляет собой этот брат; что Яромил знает о нем.

Яромил знал о нем много, девушка часто рассказывала о брате; именно по этой причине он счел дело весьма серьезным и поспешил вовремя проинформировать обо всем своих товарищей, своих соратников по борьбе. Надо сказать, что брат ненавидит наш строй; а это так печально! Ведь он вышел из совершенно скромной, бедной семьи, но, поскольку работал шофером у одного буржуазного политика, душой и телом стал на сторону людей, что строят козни против нашего государства; да, Яромил может подтвердить это с полной уверенностью, потому как его девушка передавала ему взгляды брата абсолютно точно; он охотно стрелял бы в коммунистов; Яромил очень хорошо представляет себе, что ее брат будет делать, очутившись в эмиграции; Яромил знает, что его единственная страсть — уничтожить социализм.

По-мужски деловито вся троица закончила протокол, и пожилой приказал сыну школьного привратника мигом организовать то, что требуется. Когда в комнате они остались вдвоем, пожилой, поблагодарив Яромила за помощь, сказал, что, если весь народ будет столь же бдителен, как Яромил, наше социалистическое отечество окажется для врагов неприступным. И затем добавил, что был бы рад, если бы их встреча была не последней. Яромил, конечно, сам хорошо знает, сколько повсюду врагов у нашего государства; Яромил вращается на факультете в студенческой среде, по-видимому, знаком и с некоторыми людьми из литературных кругов. Да, мы знаем, что в большинстве своем это люди порядочные; но среди них встречается и немало вредителей.

Яромил восторженно смотрел в лицо полицейского; оно казалось ему красивым; испещренное глубокими морщинами, свидетельствовало о трудной мужской жизни. Да и он, Яромил, был бы очень рад, будь их встреча не последней. Он не желает для себя ничего другого; он знает, где его место.

Они подали друг другу руки и обменялись улыбками.

С этой улыбкой в душе (прекрасной морщинистой улыбкой мужчины) покидал Яромил здание полиции. Он стоял на ступенях, спускавшихся к тротуару, и смотрел, как солнечное морозное утро занимается над крышами города. Вдохнув холодного воздуха, он почувствовал, как его переполнила мужественность: всеми порами она рвалась наружу и хотела петь.

Сперва он решил было сразу пойти домой, сесть за стол и написать стихотворение. Но, сделав два-три шага, повернул в другую сторону; не хотелось быть одному. Ему казалось, что его черты за прошедший час затвердели, шаг окреп, голос огрубел, и он возмечтал, чтобы эта перемена в нем была замечена. Он пошел на факультет и завязывал со всеми разговор. Никто, правда, так и не сказал ему, что он иной, чем был прежде, но солнце продолжало светить и над трубами города все еще возносилось ненаписанное стихотворение. Он пошел домой и заперся в своей комнатке. Исписал несколько листов бумаги, но оставался не очень доволен.

Он отложил ручку и предался грезам; грезил о таинственном пороге, который должен переступить мальчик, чтобы стать мужчиной; ему казалось, что он знает название этого порога; и название ему было не любовь, а долг. О долге писать стихи трудно; какой образностью должно загореться столь строгое слово? Но Яромил знал, что именно образность, разбуженная этим словом, станет новой, небывалой, неожиданной; ведь он имел в виду не долг в старом понимании, предписанный и навязанный извне, а долг добровольный, продиктованный мужеством и достоинством человека.

Эти раздумья наполняли Яромила гордостью, ибо благодаря им он набрасывал свой собственный, совершенно новый портрет. Он вновь возмечтал, чтобы его поразительное превращение было увидено, и поспешил к рыжуле. Было около шести вечера, и она должна была давно прийти домой. Но квартирный хозяин доложил ему, что она до сих пор не вернулась из магазина. Дескать, полчаса назад ее искали какие-то двое мужчин, и ему пришлось сообщить им, что его жиличка до сих пор не вернулась.

У Яромила было вдосталь времени, чтобы побродить взад-вперед по улице, на которой жила рыжуля. Вскоре он заметил двоих мужчин, похаживавших по улице, как и он; Яромил сообразил, что, вероятно, это те двое, о которых творил хозяин; потом он увидел, что с противоположной стороны подходит рыжуля. Не желая обнаружить себя, он вошел в ворота одного дома и наблюдал, как его девушка быстрым шагом направляется к своему дому и исчезает в нем. Потом он увидел, как оба мужчины последовали за ней. В растерянности он не находил в себе сил сдвинуться с места. Примерно минуту спустя из дому вышли все трое; только теперь Яромил заметил, что чуть в стороне от дома стояло авто; двое мужчин вместе с девушкой сели в него и уехали.

Яромил понял, что оба господина с наибольшей вероятностью полицейские; кроме ледяного испуга он ощутил и возвышающее изумление: то, что он совершил утром, было настоящим поступком, по мановению которого все вещи вокруг пришли в движение.

На другой день он поспешил к рыжуле, чтобы застать ее сразу же, как только она вернется с работы. Но хозяин сказал ему, что, с тех пор как девушку увезли те два господина, домой она не возвращалась.