– Как долго их промучили, прежде чем расстрелять? – снова стал допытываться Джим.
– Боюсь, намного дольше, чем тебя, – признался Смайли.
– Боже праведный, – сказал Придо. Носовым платком, вытащенным из рукава, он вытер пот, блестевший у него на лице, если это вообще был пот.
– Да, так насчет разведданных, которые Хозяин надеялся получить от Штевчека… – как можно мягче напомнил Смайли.
– Вот об этом-то они и спрашивали меня во время допроса.
– В Саррате?
Джим отрицательно помотал своей косматой головой:
– Там, – и кивнул куда-то в направлении холмов. – Они знали, что эта операция разработана Хозяином от начала до конца. Я ничем не смог убедить их, что она моя. Они только смеялись в ответ.
И снова Смайли терпеливо ждал, когда Джим будет готов продолжать.
– Штевчек, – сказал Джим. – У Хозяина был какой-то пунктик в отношении его: с помощью Штевчека мы получим ответ, с помощью Штевчека мы получим разгадку. «Какую разгадку? – спрашивал я. – Какую такую разгадку?» У него был с собой портфель, эта его старая черная папка для нот. Достал оттуда какие-то таблицы, схемы, там и сям помеченные его почерком. Цветными чернилами, карандашами. «Шпаргалка для тебя, – говорит он. – Здесь все об этом субъекте, с которым тебе предстоит встретиться». Там была выстроена вся карьера этого Штевчека, год за годом: он провел меня через все военные академии, медали, через его жен. «Он любитель лошадей, – говорит Хозяин. – Ты ведь и сам любишь покататься верхом, а, Джим? Кое-что общее между вами неплохо бы запомнить». Я подумал: «Забавно, наверное, сидеть в Чехии, когда на тебя устроят облаву, и болтать о том, как правильно объезжать породистых скакунов». – Он немного неестественно засмеялся, и Смайли ничего не оставалось, как засмеяться в ответ.
– Назначения, помеченные красным, касались работы Штевчека в Москве, по вопросам взаимодействия. Зеленым была отмечена его служба в разведке. У него везде, оказывается, была своя рука. Четвертый человек в чешской армейской разведке, главный спец по вопросам вооружения, секретарь комитета национальной безопасности, военный советник какого-то ранга в Президиуме, начальник англоамериканского отдела в военной разведке Чехословакии. Потом Хозяин перешел к тому отрезку в середине шестидесятых, когда Штевчек во второй раз был в Москве, и там было примерно поровну помечено красным и зеленым. Официально он был направлен в группу по вопросам взаимодействия вооруженных сил стран Организации Варшавского Договора в чине генерал-полковника, но Хозяин сказал, что это просто прикрытие. В этой группе делать ему было нечего. Его настоящая работа была в английском отделе Московского Центра. Он действовал под оперативным псевдонимом Минин, и его задача заключалась в том, чтобы согласовывать направления работы чешской разведки с Центром. «Это просто бесценный клад для нас, – сказал Хозяин. – Что Штевчек действительно хочет продать нам, так это имя „крота“ Московского Центра, работающего в Цирке».
Это может быть всего одно слово, подумал Смайли, вспомнив Макса, и снова почувствовал прилив какого-то смутного опасения. В конце концов, он знал, все будет так, как и должно было быть: имя «крота» Джералда, пронзительный вопль в темноте.
– «Это гнилое яблоко, Джим, – сказал Хозяин, – оно перепортит все остальные». – Джим продолжал говорить не останавливаясь. Его голос стал жестче, и вообще он весь как-то посуровел. – Хозяин все рассказывал о том, какую он проделал работу, каждый раз возвращаясь назад и двигаясь затем в другом направлении, применяя метод исключения, изучил всех и теперь оказался почти у цели. Осталось всего пять возможных кандидатов, сказал он. Только не спрашивай, как именно он до этого докопался. «Это один из нашей верхней пятерки, – сказал он. – Как пять пальцев на руке». Он налил мне, и мы сели, как парочка школьников, играющих в войну и придумывающих систему паролей и шифров. Мы воспользовались этой детской считалкой – «Кузнец, Скорняк…». И вот, значит, сидим мы так, пьем этот дешевый кипрский херес, которым любил угощать Хозяин, и продумываем всякие ситуации. Если я даже не смогу выбраться, говорит он, если после моей встречи со Штевчеком начнется какая-то возня, если мне придется уйти в подполье, одно слово ему, Хозяину, я обязан передать любым способом. Если нужно, пусть я даже приеду в Прагу и напишу это слово мелом на двери посольства или позвоню нашему резиденту в Праге и прокричу ему в трубку это слово. Кузнец, Скорняк, Солдат, Моряк.
Аллелайн был Кузнец, Хейдон – Скорняк, Бланд – Солдат, а Тоби Эстерхейзи – Нищий. Мы не использовали слово «Моряк», потому что на слух оно очень похоже на «Скорняк». Ты был Попрошайка, – сказал Джим.
– Да ну, неужели? И как тебе все это понравилось? Вся эта затея Хозяина? Небось произвела впечатление?
– Чертовски глупо. Просто бред собачий.
– Почему?
– Просто чертовски глупо, – повторил Джим с характерной упертостью военного человека. – Подумать только, кто-то из вас – «крот»! Полный идиотизм!
– Но ты поверил?
– Да нет же! Господи праведный, ты издеваешься, что ли, почему ты…
– Но почему нет? Мы же всегда трезво рассуждали, что рано или поздно это произойдет. Мы всегда предостерегали друг друга: будь начеку. Мы перевербовали довольно много народу из других разведок: русских, поляков, чехов, французов. Даже как-то случайно одного американца. Почему нельзя перевербовать англичанина, в конце концов?
Чувствуя неприятие Джимом такой постановки вопроса, Смайли открыл дверцу и впустил немного холодного воздуха.
– Как насчет того, чтобы пройтись? – сказал он. – По-моему, глупо сидеть взаперти, если можно прогуляться.
Движение, как и предполагал Смайли, подействовало на Джима благотворно; у него снова развязался язык.
Они находились у западной оконечности плато, где росло совсем мало деревьев, а некоторые из них лежали срубленными. Им попалась покрытая инеем скамейка, но они не обратили на нее внимания. Стояла совершенно безветренная погода, и звезды хорошо были видны в ясном небе. Джим продолжил свой рассказ, и они стали прохаживаться бок о бок, то удаляясь от машины, то снова приближаясь к ней, причем Джиму приходилось постоянно подстраиваться под шаги Смайли. Иногда они останавливались и стояли плечом к плечу, вглядываясь в перспективу горной долины.
Сначала Джим рассказал, как он договорился с Максом и на какие пошел ухищрения, чтобы скрыть свою миссию от всего остального Цирка. Он пустил слух, будто у него появилась возможность попробовать «зацепить» одного советского шифровальщика в Стокгольме, который любит шататься по разным злачным местам; и потом он заказал себе билет до Копенгагена на свой старый псевдоним Эллис. Вместо этого, однако, он улетел в Париж, там поменял документы и превратился в Хайека, и в десять утра в субботу приземлился в Праге. Таможенный и пограничный контроль прошел как по маслу. В здании вокзала Джим еще раз проверил по расписанию время отхода своего поезда и затем решил немного погулять: у него в запасе было еще несколько часов, и он подумал, что неплохо бы, перед тем как ехать в Брно, устроить небольшую проверку на наличие «хвоста». В ту осень погода выдалась мерзкая и капризная. На земле уже лежал снег, и он продолжал идти не переставая.
В Чехии обычно не возникало проблем с обнаружением «хвоста», сказал Джим. Секретные службы не обременяли себя какими-то ухищрениями при уличном наблюдении, возможно, потому, что власти, по крайней мере в обозримом прошлом, не испытывали по этому поводу излишних комплексов. До сих пор, как сказал Джим, там пользуются приемами в духе Аль Капоне: вокруг жертвы высаживают целый десант из автомобилей и «уличных художников». Поэтому Джим и стал первым делом высматривать черные «шкоды» и прогуливающихся по трое коренастых типов в фетровых шляпах. На таком холоде было хотя и не намного, но все же труднее обнаружить подобные вещи: движение замедлялось, люди, наоборот, двигались быстрее, чуть ли не все закутывали лица шарфами, так что только носы торчали. Тем не менее у Джима не было никаких причин для беспокойства, пока он не дошел до вокзала Масарика, или Центрального, как чехи с удовольствием стали его сейчас называть. Но там у него появилось легкое подозрение – чисто инстинктивное, пока что не подкрепленное никакими фактами – в отношении двух женщин, стоявших перед ним в очереди за билетами.
