– Ну, и в чем на сей раз дело? Заманивает Ирландию в ловушку, проводит отвлекающий маневр, так, что ли? Господи! Как он мне надоел!

* * *

Свет в фургоне погас, но Смайли все продолжал рассматривать его размалеванную крышу. «Как они живут? – не переставал удивляться он. – Где они берут воду, деньги?» Он пытался постичь, как они решают бытовые вопросы своей отшельнической жизни в Сассекс-Гарденс: вода, канализация, свет… Энн бы УЖ точно это вычислила, как, впрочем, и Билл. Факты. Какие факты у нас на руках?

А факты таковы, что одним благоуханным летним вечером, незадолго до появления «Черной магии», Джордж неожиданно вернулся из Берлина и обнаружил у себя дома на Байуотср-стрит следующую картину: звучала запись Листа, на полу гостиной растянулся Билл Хейдон, а Энн сидела в противоположном комнаты в халате и без косметики. Обошлось без скандала, все трое вели себя довольно естественно что, впрочем, давалось им с трудом. По словам Билла, он заскочил по пути из аэропорта, только что прилетев из Вашингтона; он утверждал, что Энн была уже в постели и ей пришлось встать, чтобы впустить его.

Действительно, жаль, что пришлось добираться из Хитроу на разных машинах.

Когда Билл ушел, Джордж спросил: «Что ему было нужно?» Энн ответила:

«Жилетка, в которую можно поплакаться. У Билла проблемы с девушками, ему захотелось излить душу», – пояснила она.

– В Вашингтоне есть некая Фелисити, которая хочет ребенка, а в Лондоне некая Джен, у которой он уже есть.

– От Билла?

– Одному Богу известно. Во всяком случае, не Биллу.

На следующее утро Смайли нечаянно выяснил, что Хейдон вернулся в Лондон не вчера, а два дня назад. После этого случая Билл стал демонстрировать нехарактерную для него учтивость по отношению к Смайли, тот отвечал ему взаимной подчеркнутой вежливостью, что обычно бывает, когда дружеские отношения между людьми только завязываются. Через некоторое время Смайли заметил: всем все уже известно. И он до сих пор поражался, с какой быстротой это произошло. Он предполагал, что Билл просто-напросто кому-то похвастался, скорее всего Бланду. Если слухи верны, то Энн нарушила сразу три своих собственных правила. Хейдон был из Цирка, к тому же входил в число «своих» – этим словом она называла не только близких, но и самых отдаленных родственников. И в том и в другом случае он не должен был иметь доступ в ее «круг общения». А в-третьих, она приняла его на Байуотер-стрит, чем грубо нарушила здешние представления о приличиях.

В очередной раз найдя утешение в одиночестве, Смайли ждал, что Энн сама что-нибудь скажет. Он перебрался в комнату для гостей, а по вечерам подолгу засиживался на работе, чтобы не быть в курсе ее приходов и уходов.

Постепенно до него стало доходить, что она глубоко несчастна. Она похудела, утратила свой привычный вкус к жизни, и если бы он не знал ее, он был бы готов поклясться, что ее преследуют угрызения совести, даже чувство омерзения к самой себе. Когда он был ласков с нею, она от него отстранялась; она не выказала никакого интереса к рождественским покупкам, у нее начались приступы изнурительного кашля, который, как он уже знал, был верным признаком ее депрессии. Если бы не операция «Свидетель», они бы уехали в Корнуолл раньше. А так им пришлось перенести поездку на январь; к тому времени Хозяин умер, Смайли лишился работы, весы окончательно склонились не в его пользу, и Энн. к его горькому разочарованию, крыла карту Хейдона все новыми и новыми, без устали вытягивая их из своей нескончаемой колоды.

Что же все-таки случилось? Она сама прервала этот роман? Или это сделал Хейдон? Почему она никогда не говорила об этом? И стоило ли вообще придавать какое-то значение одному из множества подобных эпизодов? В конце концов он махнул на все рукой. Как только он пытался вызвать в памяти лицо Билла Хейдона, оно будто все время ускользало от него, как чеширский кот, оставляя вместо себя лишь улыбку. Он знал только, что Билл каким-то образом причинил Энн глубокую боль, и это было самым большим из всех его возможных грехов.

Со вздохом вернувшись к порядком надоевшему карточному столику, Смайли продолжил изучение успехов Мерлина с момента своего вынужденного ухода на пенсию. При новом режиме Перси Аллелайна, как сразу заметил Смайли, в образе жизни Мерлина очень скоро произошло несколько благоприятных перемен. Это было своего рода вступление в пору зрелости. Прекратились ночные набеги на европейские столицы, поток информации стал более регулярным и не таким нервным. Поводов для головной боли, конечно, хватало. Нужда Мерлина в деньгах – хотя его требования никогда не переходили в угрозы – приняла постоянный характер, и в условиях устойчивого падения английского фунта крупные ассигнования в иностранной валюте принесли немало хлопот Министерству финансов. В один из моментов даже появилось предложение (которое, правда, так и не получило поддержки), что, «поскольку Мерлин выбрал именно нашу страну, ему следовало бы изъявить готовность взять на себя часть наших финансовых затруднений». Очевидно, Хейдон с Бландом пришли в ярость по этому поводу: Аллелайн с необычной для себя прямотой написал Министру буквально следующее: «У меня не хватит наглости снова заводить разговор на эту тему с моими людьми».

Много шуму было и из-за новой фотокамеры, которую в Отделе материально-технического обеспечения, затратив большие деньги, разобрали на части и вмонтировали в стандартный светильник советского производства. Этот светильник после долгих препирательств – на этот раз с Министерством внутренних дел – был переправлен в Москву с дипломатической почтой. Затем возникли проблемы с тем, как передать его по назначению. Московской резидентуре не полагалось знать личность Мерлина, как, впрочем, и не полагалось знать о содержимом лампы, которая к тому же оказалась настолько громоздкой, что не помещалась в багажник резидентской машины. После нескольких попыток светильник наконец с грехом пополам передали, но фотокамера так ни разу и не сработала, в результате чего Цирк вдрызг разругался с московской резидентурой. Пришлось Эстерхейзи взять модель попроще в Хельсинки и передать ее, как следует из докладной Аллелайна на имя Министра, «заслуживающему доверия посреднику, имеющему возможность без затруднений перевезти ее через границу».

И вдруг Смайли чуть не подбросило на стуле, " М ы г о в о р и л и с В а м и , – писал Аллелайн Министру в записке, датированной 27 февраля этого года. – В ы с о г л а с и л и с ь п р е д с т а в и т ь н а р а с с м о т р е н и е в М и н и с т е р с т в о ф и н а н с о в д о п о л н и т е л ь н у ю с м е т у р а с х о д о в п о " Л о н д о н с к о м у д о м у " и з б ю д ж е т а " Ч е р н о й м а г и и " .

Он прочитал это раз, затем еще раз, помедленнее. Министерство финансов выделило шестьдесят тысяч фунтов на приобретение дома в собственность и еще десять на мебель и прочее оборудование. Чтобы сократить издержки, Министерство выделило своих адвокатов для юридического оформления передачи прав на недвижимость. Аллелайн отказался раскрыть адрес. По той же причине разгорелся спор относительно того, на чье имя оформлять покупку. В этот раз министерство проявило твердость и его адвокаты даже составили договор таким образом, чтобы лишить Аллелайна прав на недвижимость в случае его смерти или банкротства. Но он так и не назвал адрес, впрочем, как и не представил никакого оправдания приобретению этого необычного и довольно дорогого приложения к операции, которая, по всем признакам, проводилась за рубежом.

Смайли с жадностью искал объяснения. Финансовые отчеты, как он скоро убедился, тщательно пресекали эти его попытки. Там содержалось только одно завуалированное упоминание о «Лондонском доме», и относилось оно к периоду, когда ставки возросли вдвое. Министр – Аллелайну: " Я п о л а г а ю , л о н д о н с к и й ф и л и а л п о – п р е ж н е м у н е о б х о д и м ? "