Никогда в жизни не выслушивал столько поздравлений Миколка! Расхваливали его на все лады — славного машиниста бронепоезда, смелого партизана, верного сына большевика.

А на следующее утро диктовали немецкому генералу свою волю победители — рабочие и партизаны. Диктовал и Миколка. А генерал расхаживал за своим длинным столом мрачнее тучи. Куда весь гонор делся! Проучили его рабочие, а еще крепче проучила революция в Германии, вот и чувствовал он себя побитым, как собака.

Весть о революции в Германии дошла наконец и до немецких солдат. И расхаживая у большого окна, генерал видел, как его солдаты, солдаты старой императорской армии, гуляют по улицам. Солдаты-завоеватели. Солдаты-рабы. Сегодня они пожимали руки рабочим, братались с красноармейцами, они были заодно с этим народом…

А он уже и не существовал для них, суровый и строгий генерал. Отныне он — никто! Да откуда ж ему быть кем-то, когда вынужден выпрашивать, унижаясь, вагоны для своих офицеров, чтобы добраться до Германии. И у кого выпрашивать! Перед кем унижаться!

А рабочие и партизаны посмеиваются:

— Вы бы, ваше превосходительство, может, пешочком как-нибудь! А солдат мы довезем до самой границы…

Но вмешался в разговор дед Астап — он не очень любит шутки шутить, когда важные дела решаются:

— Дать им вагоны! Пускай поживее выметаются с нашей земли…

А десятки поездов, тысячи вагонов — с хлебом, со скотом, с награбленным народным добром — вытянулись на станции, заняв все пути. И не видать больше генералу чужого добра, как не видать ему своих собственных ушей.

Сорвались генеральские планы!

И до чего ж прав был Миколкин отец, когда говорил сыну на паровозе:

— Не можем мы не победить! И — победили.

Нельзя иначе славному Миколкиному рабочему племени.

Соберите всех ребят нашего двора, и все они в один голос подтвердят, что никто не может сравниться в знании воздушной Стихии и авиационного дела с Янкой. Янка по силуэту угадывает марку самолета, пролетающего в поднебесье, без запинок называет наперечет имена знаменитых летчиков и знает разницу между навигацией и аэронавигацией. Одним словом, авиация для него — открытая книга. Я уж не говорю о таких именах, как братья Райт, Монгольфье, Можайский, Блерио, Уточкин, Нестеров, — всех и не перечислишь, пожалуй. Не знать, кто они такие и какие подвиги совершили, значит, быть в Янкиных глазах совершенно никудышным человеком.

Из-за этих самых братьев Райт возникали у Янки всякие недоразумения с бабушкой Ариной. Только примется он расписывать на все лады отвагу первых авиаторов, как старушка, туговатая на оба уха, тут же полезет со своими пересудами, примется метать громы и молнии:

— С чего это ты, Янка, тех Райтовичей расхваливаешь? Проходимцы они — и все тут!

У Янки глаза на лоб лезут от таких бабкиных слов.

— Каких Райтовичей? При чем тут Райтовичи?

— Все при том же! Знаем мы их, Райтовичей: под нами живут, рядом с квартирой дворника… Как не знать! Райтовичи? Жулье, да и только…

— Одно дело Райтовичи, а другое — братья Райт, бабушка! Рядом с дворником, и правда, хулиганы и лоботрясы живут; а те — смелые воздухоплаватели. Слышите, бабушка? Воз-ду-хо-пла-ва-тели! Рай-ты! Ясно?

— Заладил: «Райты — смайты»! Да они, поди, всем во дворе опостылели, — стояла на своем бабушка Арина.

— Так то ж Райтовичи, и не про них вовсе речь идет, — с отчаянием в голосе твердил Янка.

— За какие ж такие доблести ты их хвалишь? — не унималась Янкина бабушка.

— Вот попробуй поговори с ней! — сокрушался Янка и не мог сдержаться, чтобы не попрекнуть бабку несознательностью и отсталостью. — Вы бы лучше свои чулки-платки вязали, а не лезли в споры, раз ничего не знаете! Сбросить бы вас разок с парашютом, узнали б тогда, что такое воздухоплаватель…

— И-и, внучек, скажешь такое: парашюты-шуты! Нашел, чем пугать! Ты меня без парашюта-шута твоего сбрось на землю, тогда еще, может, я и испугаюсь малость. Нынче вон, внучек, и девчонки с парашютами прыгают. А мне-то подавно бояться нечего: сам, поди, знаешь, сколько годов у меня за плечами. Разного навидалась на своем веку. А чем старше человек, тем он опытнее, а значит, и смелее…

— Так уж и смелее! — недоверчиво усмехался Янка, а сам все думал, как бы это в отместку покрепче досадить бабке.

Парашютом бабушку Арину, пожалуй, и в самом деле не удивишь и не застращаешь. Как-никак сын ее, то есть Янкин отец, служит в авиации, летчик. Про парашюты старушка наслышалась вдосталь и давно примирилась с ними, хотя особого доверия к этим «зонтикам» и не питала.

Наконец Янка отыскал-таки слово, которым можно враз отомстить бабке и за братьев Райт, и за полное пренебрежение к авиации.

— А вы, бабушка, несознательная, вот. Вы в церковь в прошлом году ходили. В церковь!

Цель была достигнута. Бабушка, вооруженная вязальными спицами, перешла в контратаку:

— А ты — сознательный? А кто, скажи мне на милость, кота чуть не загубил? А кто хотел казнь учинить над живым существом?

Признавайся-ка! Ага, лыжи навострил, убегаешь! То-то же… «Несознательная». Гляди, какой сознательный отыскался…

Когда разговор приобретал такой оборот, Янке не оставалось ничего другого, как поскорее скрыться с бабушкиных глаз, улизнуть на улицу и тем самым положить конец воспоминаниям о трагическом происшествии с белым пушистым котом Васькой. Бабушкин любимец славился на весь двор своей красотой, да и сам Янка, если уж начистоту говорить, одно время считал его своим приятелем и очень гордился Васькиными пушистыми растопыренными усами. И с чего это взяла бабушка, будто Янка желал погибели коту? Разве когда-нибудь он этого хотел? Как можно даже подумать об этом, не только говорить во всеуслышанье!

И все-таки лучше уклониться от неприятной ссоры с бабушкой Ариной из-за Васьки: уж больно щекотливый вопрос, кто и в чем тут виноват. К тому же у бабки есть счет к Янке не за одного только кота, — про кота мы расскажем после, — она, чего доброго, еще припомнит внуку и тот пресловутый зонтик. И простыни — целых три простыни! Попали они в руки Янке и были таковы…

Дался же ему этот зонтик! По первое число всыпала тогда ему бабушка, досталось и от папы, когда он вечером вернулся из полета и узнал о чрезвычайном происшествии.

— Ну, рассказывай, рассказывай о своем полете! — все говорил отец, пряча от Янки улыбку.

Пусть бы он допытывался, пускай ругал бы и стыдил на чем свет стоит, — это еще куда ни шло. Янка все снес бы, стерпел. А то спрашивает, а сам вот-вот рассмеется. А потом как расхохочется на всю квартиру, так что и на балконе, и во всем дворе, наверно, слышно. Янке — хоть ты сквозь землю провались.

Да и впрямь конфузная история вышла с этим зонтиком. Тогда Янка только-только вплотную занялся парашютным делом и впервые попытался свободно лететь в воздухе.

Было это с год тому назад, когда исполнилось Янке восемь лет. Со сверстниками, мальчишками своего двора, задумал Янка соорудить или просто где-нибудь присмотреть парашютную вышку. Каждый день ребята сходились все вместе под старым кленом и судили-рядили, как бы это все побыстрее устроить.

Не терпелось Янкиным приятелям побывать в воздушном просторе. И проектов было — хоть отбавляй. Первый — приспособить высокую грушу. Второй — воспользоваться фонарным столбом. Третий проект — прыгать прямо с береговой кручи над Днепром: это же совсем рядом с домом…

И все проекты приходилось отклонять. Прыгать с груши — опасно: дерево вымахало порядочное, в ветвях запутаться можно в два счета. Взбираться на столб и вовсе неудобно, да к тому же под столбом асфальтовая мостовая. Как на нее приземлишься?! Приасфальтишься — костей не соберешь… Ну, а с обрыва прыгать и подавно страшно, хотя вслух об этом никто не сказал.