Книга Бернштейна, а затем и «Кредо…» подрывали уверенность Ленина, пусть даже не очень твердую, в незыблемость его политической платформы. Последние месяцы ссылки его словно подменили. И куда делся смуглый здоровяк и хохотун? Он стал мрачным, нетерпимым, постоянно раздражался, плохо спал; жирок, накопленный за период ссылки, с него сошел. Мучаясь бессонницей, он просиживал ночи напролет, строил планы будущей революционной борьбы, придумывая все новые и новые аргументы против позиции «экономистов», которых он намеревался разбить в пух и прах. Как они смели не понять, а возможно, наоборот, слишком хорошо понимали, что они пренебрегли основными принципами марксизма? Партия распалась, но ничего, он ее снова соберет. Он будет издавать свою газету за границей и тайно переправлять в Россию. Ему помогут и этом сотни надежных, преданных подпольщиков. Этот орган будет выходить для избранных, кто пойдет за ним, Лениным, для тех, кто ему полностью подчинится; ведь только в себе самом он видел вождя, способного вести за собой партию; с другими партиями и их последователями ему не по дороге, разве только в порядке исключения, — если они будут покорны его воле.

Похудевший, измученный, терзаемый неотвязными мыслями, он то целыми днями мерил шагами комнату, то бесцельно бродил по лесам. Срок его ссылки заканчивался в феврале 1900 года, а у Крупской годом позже. Это время она могла бы оставаться в Шушенском, если бы он был с ней. В противном случае ей пришлось бы отбыть в Уфу. Он избрал второе, настолько ему не терпелось окунуться в борьбу. Для него тут выбора не было.

Наконец он получил официальное разрешение вернуться на жительство в европейскую часть России. Пришло время расставаться. Все свои нехитрые «сокровища» они поделили между Минькой и Пашей. Оскар Энгберг подарил Крупской на память небольшую брошь в виде книги с именем Маркса на обложке, — он вырезал ее своими руками. Елизавета Васильевна взяла на себя упаковку домашней утвари, а Ленин увязывал в стопки книги. Пришли попрощаться деревенские. Не обошлось без напутственных слов и возлияний, а затем отбывающие направились в Минусинск, где им снова предстояло прощаться, но на этот раз с революционерами, остававшимися в ссылке. Там они должны были захватить с собой Старкова с женой, как и Ленин, возвращавшихся на европейскую территорию России. Одной из остановок на их пути должна была стать Уфа, где Крупской и ее матери надлежало задержаться еще на год.

В Минусинске не было ни речей, ни тостов, — революционеры народ не сентиментальный, им не до того. Возок был доверху забит книгами. Закутавшись в длинные тулупы и обувшись в теплые валенки, женщины заняли свои места в санях. Ленин почему-то от тулупа отказался, но руки прятал в муфту, позаимствованную у Елизаветы Васильевны. И так день за днем, ночь за ночью, останавливаясь только на постоялых дворах, чтобы сменить лошадей, покрывая сотню за сотней километров, они неслись в санях по замерзшему Енисею. Ночами им путь освещала полная луна. Это путешествие по скованной зимним сном реке словно было продолжением блужданий по заколдованному царству.

Для Ленина годы ссылки прошли как в блаженном забытьи, прерываемом иногда кошмарами. Настанет время, и он навсегда забудет Шушенское. Когда в 1921 году ему было предложено в анкете ответить на вопрос: «Где в России вам приходилось жить?» — он ответил: «Только в Поволжье и в столицах». Как будто в его жизни никогда не было ни Шушенского, ни той дороги в санях по зимнему Енисею.

Теперь, когда Ленин был на свободе, он окунулся в подпольную деятельность как человек, долгое время лишенный единственной мыслимой для него среды существования. Прежде он был по сути агитатором, выступавшим перед небольшими группами рабочих; под покровом темноты он переходил из дома в дом, чтобы встретиться с очередной своей аудиторией, а за ним по пятам следовала полиция. Тот период миновал. Перед ним уже была другая задача — издавать свою революционную газету, способную зажечь сердца рабочих, пробудить в них классовое сознание.

Согласно предписанию властей ему не разрешалось жить в Санкт-Петербурге. Он выбрал Псков, город, в котором ему еще не приходилось бывать; Псков находился поблизости от Санкт-Петербурга. Ленин полагал, что отсюда ему будет не трудно при любой необходимости совершать поездки в столицу и обратно и всячески водить полицию за нос, каждый раз изменяя свой облик и выбирая самые неожиданные маршруты. В Петербурге у него были друзья; не где-нибудь, а в Петербурге должна была произойти революция. К тому же там действовали наиболее надежные подпольщики. По его замыслу они-то и должны будут взять на себя обязанность распространения основной массы революционных прокламаций, брошюр и газет, печатающихся за границей, по всей вероятности, в Швейцарии, где социал-демократическая партия имела свою типографию. Но в Пскове за ним усиленно следила полиция, и вылазки в столицу оказались делом не таким легким, как ему раньше казалось. В начале марта, еще по дороге в Псков из Сибири, ему удалось встретиться в Петербурге с Верой Засулич, приехавшей по поручению Плеханова обсудить издание нелегальной газеты. Загодя было решено, что главным редактором будет Плеханов, а в редакционную коллегию войдут Аксельрод, Вера Засулич, Ленин и Мартов; они же будут основными авторами нового партийного органа.

В те дни Вера Засулич уже не была той молодой, красивой женщиной, какой была в пору, когда дружила с Нечаевым. В возрасте двадцати девяти лет она стреляла в петербургского градоначальника Трепова, и ее имя напечатали крупными буквами газеты всего мира. С годами она растолстела, перестала за собой следить, небрежно одевалась и вдобавок страдала глухотой. Ей было около пятидесяти, но она выглядела старше своих лет; во внешности Засулич было что-то, что делало ее похожей на старуху-прачку из татарок — увы, с возрастом явственнее проступил монгольский тип ее лица.

Очевидно, Ленин провел в обществе Веры Засулич не более одного дня. Они обсуждали план издания газеты. Вера Засулич особенно была озабочена финансовой стороной дела и настаивала на том, что сбор средств, необходимых для издания газеты (а это были немалые деньги), должен осуществляться в России. Кроме того, они решали, какую из местных партийных организаций можно привлечь к этой затее. Для Ленина Вера Засулич была тем звеном, которое связывало его с Плехановым, основоположником русского марксизма, и одновременно с Нечаевым, создателем философии разрушения, которая будет владеть его сознанием всю оставшуюся жизнь.

Вернувшись в Псков, Ленин сделал вид, что взялся за ум и намерен заняться юридической практикой, оставив увлечение политикой. Он понравился князю Оболенскому, влиятельнейшему лицу в городе, и тот даже устроил ему встречу с местными адвокатами, — господин Ульянов должен был получить о них представление, прежде чем решит, с кем из городских законников он желал бы работать. Поначалу знакомство шло, как надо, но вот только Ленин не мог ни о чем говорить, кроме политики, и кончилось тем, что по какому-то поводу он произнес антиправительственную речь. Встреча была сорвана. Князя Оболенского это не слишком огорчило. Он продолжал знакомить Ленина с видными людьми города, и все единодушно пришли к заключению, что, несомненно, молодой человек со временем остепенится и станет образцовым законопослушным гражданином.

Но Ленин вовсе и не собирался остепеняться. В начале июня они с Мартовым, прихватив с собой несколько чемоданов, битком набитых нелегальной литературой, отправились в Петербург. Они задумали попасть в столицу окольными путями, через Гатчину и Царское Село, делая пересадку на каждой остановке. Все как будто получалось. Они даже успели передать весь свой груз по назначению еще до того, как приехали в Петербург. Ночевали они в квартире в Казачьем переулке, вполне довольные собой и успехом своего предприятия. Но утром, когда Ленин и Мартов вышли из дома, они были схвачены полицией. Им скрутили руки, чтобы они не могли выбросить из карманов или сунуть в рот и сжевать предположительно имевшиеся при них нелегальные бумаги, и доставили в отдельных каретах в участок.