В 9 часов вечера «Аврора» дала залп холостым зарядом, за ней холостыми залпами откликнулись пушки Петропавловской крепости. Ответом был шквальный пулеметный огонь со стороны дворца. В течение часа продолжалась перестрелка между осажденными и отрядами, штурмовавшими дворец. И те и другие, стреляя в темноте, опустошили тысячи пулеметных лент; почти все очереди били мимо цели, люди страдали только от шальных пуль. Было убито девять человек из дворцовой охраны и шесть матросов. Таков был общий счет жертв изнурительно долгой осады Зимнего.

Во дворце потухли огни. Министры, все еще уповавшие на подкрепление с фронта, которое они ждали к утру, удалились в малую столовую рядом с Малахитовым залом, чтобы поразмыслить над непостижимостью обрушившихся на страну злоключений. А в это время артиллеристы Петропавловской крепости ради забавы дали несколько залпов по Зимнему настоящими снарядами, повредив часть карнизов и разбив кое-где окна. Звон разбитого стекла отчаянно-жалобным плачем разнесся над Невой, подобно последнему крику умирающего. Томительно тянулись часы под грозные раскаты пушечной канонады. Временами слышались пулеметные очереди. На Дворцовой площади красногвардейцы грелись у костров. К полуночи пожаловала делегация членов Петроградской городской думы. Они пришли к Зимнему с намерением умереть вместе с правительством. Во главе процессии выступал градоначальник Петрограда с фонарем и зонтиком в руках. Красногвардейцы преградили им дорогу и заставили повернуть назад.

В час ночи красногвардейцы и матросы начали проникать в Зимний, бесшумно крадясь по паркетным полам коридоров под великолепными хрустальными люстрами. В кромешной тьме они разбрелись кто куда, потерявшись в бесконечном лабиринте коридоров. Но вслед за ними шли и шли другие. В темноте раздавались выстрелы, местами происходили стычки с юнкерами, последними защитниками Зимнего. Казаки и женский батальон давно бежали. В два часа десять минут ночи в малую столовую ворвался Антонов-Овсеенко, один из трех руководителей штурма Зимнего дворца, и от имени Военно-революционного комитета арестовал сидевших там министров. Они ожидали, что арестовывать их будет человек, по облику которого можно сразу определить матерого революционера, бунтовщика. Внешность Антонова-Овсеенко совсем не вязалась с этим образом. у него было тонкое, бледное, как мел, лицо, длинные редкие волосы и бородка. На носу у него были очки, а на голове — широкополая фетровая шляпа, небрежно сдвинутая назад со лба. Днем он упал в лужу, и на его одежде засохла грязь. Словом, он больше напоминал поэта или этакого «падшего ангела». Антонов-Овсеенко швырнул шляпу на стол и, обратившись к министрам, начал задавать им вопросы, рассеянно поправляя прическу гребешком. Он не спал тридцать шесть часов и дошел до полного изнеможения. Силы у него были на пределе.

Час спустя все министры были под конвоем препровождены в Петропавловскую крепость. Осада была снята.

Под рокот пушек «Авроры» и Петропавловской крепости в Актовом зале Смольного открылся 2-й Всероссийский съезд Советов. Председателем съезда был избран Каменев. В президиум съезда вошли четырнадцать большевиков, семь эсеров, три меньшевика и один представитель от группировки, возглавляемой Горьким. В зале стоял чудовищный крик. Казалось, кричат все одновременно. Страшно негодовали умеренные социалисты; они считали, что большевики не смели устраивать государственный переворот, спекулируя полномочиями Петроградского Совета. Выражая свой протест, они прекрасно понимали, что уже не в силах ничего изменить. Большевики нагло шли напролом, не желая ни с кем делиться властью, которую им удалось тихой сапой захватить за какие-то одни сутки с помощью ловких маневров. Съезд открылся в 10.40 вечера и затянулся до утра.

А Троцкий с Лениным все еще лежали, растянувшись на полу в неуютной мрачной комнате, где не было ни столов, ни стульев и вообще никакой мебели. Кто-то постелил им на пол одеяло, а одна из сестер Ленина принесла подушки. Смертельно уставшие после всех треволнений прошедшего дня, они лежали без сна и не могли заснуть — до того взвинчены были их нервы. В какой-то момент до того Ленин, посмотрев в окно, увидел красногвардейцев и солдат, гревшихся у разожженных костров. Теперь, вспомнив увиденную им картину, он вдруг произнес: «Замечательное зрелище — вооруженный рабочий бок о бок с солдатом у костра», — и снова замолчал. Немного погодя он спросил: «А что, Зимний еще не пал? Это уже становится опасным». Время от времени Троцкий посылал гонца узнать, как разворачивается задуманная им операция взятия Зимнего дворца, который, даже оставшись практически без обороны, упорно не желал сдаваться.

В Актовом зале выступал Дан. Он вовсю разносил большевиков. В комнату, где отдыхали Троцкий с Лениным, вбежала сестра Ленина и сказала, что большевики зовут Троцкого — надо дать отпор Дану. Бледный, в черной шелковой блузе, с развевающимся галстуком Троцкий бросился в зал, чтобы одним ударом прикончить агонизирующего противника.

Он заявил, что умеренным социалистам всех мастей нет места в революции, что они уже сделали свое дело, и больше от них ждать нечего — они разобщены и не способны удержать власть. «Наша революция победила, — продолжал он. — И почему мы должны уступать вам победу ради какого-то общего согласия?» Когда он это говорил, в нем было что-то от режиссера, распределившего роли между артистами. В данной пьесе для умеренных ролей не оказалось. И тут он щегольнул своей излюбленной фразой: «Ступайте туда, где отныне ваше место — на помойке истории!»

И как ни странно, они его послушались. Умеренные социалисты покинули зал. Остались только левые социалисты-революционеры. Ушедшие со съезда партии раз и навсегда решили, что больше никогда не будут вместе с большевиками, которых они презирали, но и боялись. Они продолжат борьбу, выберут время и методы противостояния большевикам. Но время их кончалось, а методы борьбы были исчерпаны. Одержав победу на улицах Петрограда, большевики упрочили свои позиции. И как не раз бывало, этих завоеваний они добились явочным порядком.

Потом выступал Ленин. Это была речь человека в состоянии эйфории; победа словно опьянила его. Он сказал, что съезд, который уменьшился в количестве и теперь состоит исключительно из депутатов, поддерживающих большевиков, берет на себя всю полноту власти в России и становится государственным органом власти. Суханов, присутствовавший на съезде, описывает, как большевики ликовали, празднуя свою победу. Они устроили непрекращающиеся овации, перемежая их пением «Интернационала». Затем они снова вызывали Ленина, кричали «Ура!», бросали в воздух шапки. В память о павших на войне спели траурный марш. И опять разразились рукоплесканиями, кричали, бросали вверх головные уборы. Весь президиум во главе с Лениным, стоя пел; их лица горели, глаза сияли.

Ну наконец Зимний был взят, министры арестованы, в Актовом зале Смольного прозвучали последние речи. Вожди революции могли отойти на покой с чистой совестью и сознанием того, что на сегодня все дела сделаны и теперь революция должна следовать взятым курсом.

Было чуть больше половины четвертого утра. Ленин чувствовал ужасное переутомление. Накануне он почти не спал, да и всю неделю до этого сильно недосыпал. Ему почему-то не захотелось оставаться на ночь в Смольном, и он решил переночевать у своего друга Бонч-Бруевича, в его квартире в Песках, недалеко от Смольного. Теперь ему больше всего хотелось оказаться подальше от Смольного, где стоял невообразимый шум, — побыть в тихом, спокойном месте.

Бонч-Бруевич был солидный, полный господин, одна внешность которого внушала уверенность и покой. Он был на редкость немногословен. В нем не было ничего героического, на революционера он не был похож вовсе, скорее — на земского врача. Когда Ленин появился на пороге его квартиры, у него был вид человека, измученного до последней степени и крайне истощенного. Он даже не мог вспомнить, когда ел последний раз. Они скромно поужинали, и Бонч-Бруевич повел Ленина в свою спальню. Ленин наотрез отказывался занять постель хозяина, сказав, что не вправе пользоваться лучшей постелью в доме. Но его уговорили, и он подчинился. Спальня находилась в угловой комнате квартиры, далеко от гостиной. В ней стоял письменный стол, а на нем чернильница, бумага, некоторое количество книг. Тут все располагало к отдыху. Крупской постелили на диване в другой комнате, а Бонч-Бруевич улегся в комнате, смежной со спальней. Перед тем как лечь, он убедился в том, что его пистолет заряжен, и положил к себе поближе листок с номерами телефонов районных комитетов партии и товарищей, которым можно было бы сразу же позвонить, случись что.