Как раз в тот момент, когда он заканчивал это письмо, ему принесли образец новой государственной печати, и он решил, что Кларе Цеткин будет интересно полюбоваться ею. Ленин сам ее придумал и очень этим гордился. В постскриптуме он приписал: «Мне только что принесли новую государственную печать. Вот отпечаток. Надпись гласит: Российская Социалистическая Федеративная Советская Республика. Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»

Ленин был как ребенок, играющий с новой игрушкой. Он сам создал новое государство, и теперь надо было найти для него подходящее название. Странное это было название. Никогда до этого ни одно государство не именовалось хоть чуточку похоже на то, как окрестил свою страну Ленин. Тут описательные прилагательные громоздились одно на другое, и казалось, вся структура того гляди посыпется, превратясь в бессмыслицу. Ленину, похоже, и в голову не приходило, что на самом деле государство, созданное им, не было ни социалистическим, ни федеративным, ни республиканским; к тому же поскольку Советы лишены были реальной власти, то вряд ли было уместно именовать его советским. Со временем кое-какие из прилагательных выпадут, и даже слово «Российская» исчезнет, поглощенное анонимным понятием «Союз Советских Социалистических Республик». Но в ту пору Ленина гораздо больше тешил лозунг «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!». Этот лозунг укреплял его дух в трудные часы испытаний, он веровал в него и ждал, когда же начнется всемирная революция. Все то лето он напряженно следил за событиями в Германии, где, по его прогнозам, должна была вспыхнуть революция, которой тем не менее так и не суждено было состояться.

Вся активная жизнь и деятельность Ленина-революционера были пронизаны исключительно одной идеей — идеей власти. Природа власти, то, как ею можно пользоваться, ее особые свойства, границы возможного и невозможного; как порой власть скрывает свою истинную суть, притворяясь скромницей или пялит на себя мантии, ей по праву не принадлежащие, — все это для Ленина составляло предмет неиссякаемого интереса, тщательного и скрупулезного изучения. Что его совершенно не интересовало, так это внешние атрибуты власти. Придворные церемонии мало занимали его, разве что как ушедшая в прошлое история. Он воспринимал их как спектакли, как зрелищные средства воздействия старой власти на верноподданных. И уж никогда он не испытывал ни малейшего желания, облачившись в пышные одежды, проследовать со свитой в триумфальной процессии. Его мысли поглощало другое — абсолютная точка приложения власти как точного хирургического инструмента, без всяких декоративных выдумок и прикрас. Он хотел только такой власти, и он ее получил — власть в чистом виде, полную, безграничную, во всем ее величии.

Придя к власти, Ленин никак не изменил привычный для него образ жизни. В изгнании Ленин чрезвычайно много читал. Теперь, когда он в Кремле, почти всегда в распорядке его дня три или четыре часа отводились для чтения. В ссылке Ленин не расставался с книгой даже во время еды. На кухню, где хозяйничала Крупская, он обязательно приходил с книгами. Тогда же были заведены занятия иностранными языками. Для них ежедневно отводилось определенное время. Ровно час каждый день, отложив все дела, Ленин занимался гимнастикой. Еще час посвящался просмотру корреспонденции и ответам на письма. Его жизнь в Кремле мало чем отличалась от жизни в Лондоне, Париже или Цюрихе. До конца своих дней он оставался человеком привычки.

Власть не изменила его. Ведь он пользовался ею большую часть своей зрелой жизни. Как вождь революционного движения он испытывал силу власти на своих соратниках и прибегал к ней для борьбы с противниками. Власть над небольшой кучкой людей тешит так же, как власть над целой империей. Он давно уже знал, что такое держать власть в своих руках.

Посетители, которым доводилось бывать тогда в Кремле, удивлялись тому, что не видели нигде знаков величия, а ведь Кремль был сердцем огромной империи. Никаких камергеров, возвещавших, что такому-то дозволено предстать пред Светлые Очи; ни кавалергардов на часах, ни трона. Они попадали в небольшую комнату, где в одном углу стояла пальма в кадке, в другом — книжные шкафы, и на стене висели географические карты. Пол был покрыт потертым ковром, а на окнах не было портьер. Письменный стол, небольшой стол для совещаний, покрытый зеленой хлопчатобумажной тканью, и вокруг него четыре обитых кожей кресла. И почти ничего, что внесло бы оживление в убранство этой комнаты, которая вполне могла сойти за кабинет директора училища в каком-нибудь заштатном городишке. При первом беглом осмотре только и приходило в голову, что хозяин кабинета имеет пристрастие к географии и общественным наукам и является противником легкомыслия и вольнодумства в любых проявлениях.

Получше приглядевшись, посетитель замечал нечто, свидетельствовавшее о том, что «директору» когда-то не чуждо было своеобразное романтическое отношение к жизни и, кроме того, он обнаруживал наличие красноречивых знаков власти, а именно — телефонов, которых было не менее пяти. Романтический аспект выдавал горельеф, висевший на стене напротив стола; к этому предмету мы еще вернемся, так как о нем следует поговорить подробнее. А сейчас займемся телефонами. Это важно, потому что в руке Ленина телефон превратился в непосредственный инструмент власти.

Когда телефон только входил в широкое употребление, те из русских, которые могли себе позволить телефон, приветствовали это замечательное нововведение. Но не Лев Толстой — телефон приводил его в ужас. Толстой предупреждал: «Берегитесь, вот придет Чингисхан и будет управлять по телефону». Сбылось, но в распоряжении «Чингисхана» был уже не один телефон, а целая батарея.

Три телефона стояли на столах, один висел на стене и еще один пристроился на подоконнике. В коридоре за дверью служба связи установила также телеграф. Ленинские телефоны не звонили, как все телефоны. Вместо звонка раздавался странный звук, что-то вроде жужжания. Когда Ленину звонили по телефону, которым он чаще всего пользовался, загоралась лампочка. Его телефоны работали прекрасно, а надо сказать, в России исправных телефонов было совсем мало. Ленинские телефоны часто осматривали и держали в надлежащем порядке. Ленин был довольно равнодушен ко всякого рода механизмам, но телефон приводил его в восхищение. Часы меньше интересовали его. Настенные часы в его кабинете редко показывали правильное время, несмотря на то, что часовщика вызывали постоянно; этот часовщик заводил и ремонтировал все часы, находившиеся в Кремле.

Итак, телефон и телеграф были теми средствами, с помощью которых Ленин правил. В то время пользовались так называемыми телеграфными машинками Хьюза, еще примитивной конструкции. Вдоль коридора, соединявшего жилые комнаты с кабинетом, было установлено в ряд множество таких аппаратов. Сюда приходили вести с фронтов, где шли бои, а также из всех городов, завоеванных большевиками. Полученные по телеграфу сообщения доставлялись Ленину на письменный стол, после чего он диктовал свои решения и приказы по телефону секретарю; и они тут же передавались по телеграфу. По оси: кабинет Ленина — коридор проходил главный нерв, обеспечивавший жизнедеятельность государства.

Несмотря на то, что большая часть распоряжений рассылалась телеграфом, Ленин обожал междугородные переговоры. Он испытывал почти личную симпатию к своей семейке телефонов, как к живым существам. Подметили, что, когда Ленин говорил по телефону, он чуть склонял голову набок, в сторону телефона, и искоса на него поглядывал. Так он обычно делал, когда беседовал с сидевшим рядом с ним человеком. Бывало, он скажет про телефон: «Сегодня не дурит», или: «Только что слышал вас прилично, а теперь звук куда-то исчезает». Если что-то случалось на линии, срочно вызывались инженеры, которые посылали монтеров устранять неполадки. Во время Гражданской войны то и дело выходила из строя линия, соединявшая Кремль с Харьковом. Ленин яростно кричал в трубку — беспомощность приводила его в бешенство. Он даже требовал, чтобы ЧК проверила, нет ли тут саботажа, и без конца посылал наркому почт и телеграфов записки, содержавшие приказы немедленно принять меры и исправить линию. Хотя у Ленина были установлены самые лучшие в России телефоны, но революция, война и зимние метели играли с проводами, как хотели.