В своей книге «Записки из Мертвого дома», вспоминая, как он отбывал срок сибирской ссылки, Достоевский писал, что, несмотря на тяготы арестантского бытия, которые выпали на его долю, он всегда с благодарностью будет вспоминать те годы. Именно там он по-настоящему познал русский народ и восстановил душевное равновесие. Впоследствии Ленин произнесет похожие слова, вспоминая свою сибирскую ссылку. Будучи на положении ссыльного в глухом, уютном таежном селе, он за все три года не испытывал никаких притеснений, никакого над собой насилия. Ему была предоставлена полная свобода жить, как ему вздумается, и заниматься, чем ему угодно. Он будет вспоминать эти годы в череде самых счастливых лет своей жизни.
10 февраля 1897 года власти вынесли окончательное решение по его делу. Он приговаривался к ссылке сроком на три года с отбыванием ее под надзором полиции в восточной части Сибири. Однако сообщать ему об этом решении не спешили, и он провел в тюрьме еще две недели. Наконец он был вызван к прокурору, где и узнал, какое ему назначено наказание. Он вздохнул с облегчением. Еще бы, его могли приговорить к каторжным работам или к длительному тюремному заключению. Так что он легко отделался. Через несколько дней он еще более воспрял духом, когда узнал, что его матери удалось выхлопотать для него другое место ссылки. Теперь он должен был проследовать на поселение в южную часть Сибири, а не в восточную, где он бы пропал от холода. Вдобавок к этому ей удалось добиться того, чтобы ему разрешили ехать в ссылку на свои деньги с комфортом, а не в арестантском вагоне с другими осужденными, да еще под конвоем вооруженной охраны. Мария Александровна даже загорелась мыслью самолично сопроводить его в ссылку, но он отговорил ее, убедив в том, что это нешуточное дело в ее возрасте и с ее слабым здоровьем.
Надо сказать, что пенитенциарная система в царской России отличалась сравнительной мягкостью. На сборы в далекое путешествие поездом в глубь России ему было дано три дня. Выйдя из тюрьмы, он сразу же сел в поезд и поехал в Москву, к своей семье. В Москве он побыл с родными, посетил знаменитую Румянцевскую библиотеку, где подобрал себе для работы необходимые материалы, и даже успел побывать на нелегальном собрании. У него осталось довольно неприятное впечатление от него. К своему ужасу, он обнаружил, что за те почти полтора года, что он провел в камере-одиночке, марксизм претерпел постороннее вторжение: его чистота была заменена менее радикальными теориями некоего Эдуарда Бернштейна, который считал, что рабочее движение добьется значительно большего успеха, если будет бороться за экономические права рабочих с помощью профсоюзов, а не путем революции. В ленинском понимании сторонники Бернштейна были тронуты тленом мелкобуржуазных, обывательских представлений.
Отправляясь с московского вокзала в Сибирь, он был больше похож на путешественника, желавшего прокатиться на восток, чем на ссыльного. К тому же выезжал он не один. До Тулы его сопровождала мать с двумя сестрами. Никакого вооруженного конвоя при нем не было, и его принимали за обыкновенного пассажира. Он вез с собой около сотни книг, чемодан, битком набитый одеждой, и тысячу рублей денег наличными. Согласно инструкциям он должен был доехать до Красноярска и по прибытии туда ждать дальнейших указаний. Раньше, когда ему приходилось ездить в поезде на большие расстояния, дорога утомляла его; он, бывало, жаловался, что трехдневная поездка из Самары в Петербург «окончательно измотала» его. Как ни странно, путешествие на восток не только не утомило его, наоборот, ему было интересно, он был захвачен, — может быть, оттого, что он очень крепко спал ночами, а днем с удовольствием смотрел в окно, любуясь проплывавшими мимо красотами природы. Его письма домой были полны теплых слов любви к близким. В дороге он пребывал в отличном настроении.
В поезде он встретил молодого революционера, который тоже направлялся в изгнание. Его фамилия была Крутовский. Ленин спросил его, что с ними будет, когда они приедут в Красноярск. Тот ответил, что почти наверняка они проведут несколько дней в городе и будут иметь возможность насладиться благами цивилизации, пока их, в конце концов, не отправят в какие-нибудь глухие деревушки. Где-то поблизости от Красноярска находилась, по словам Крутовского, известная библиотека, и это еще больше порадовало Ленина. Он был совершенно счастлив, что встретил соратника-революционера; однако немного беспокоился, что их слишком быстро увезут из города. Он писал матери:
«Благодаря беседе с Arzt’om[13] (Крутовским. — О. Н.) мне уяснилось (хотя приблизительно) очень многое, и я чувствую поэтому себя очень спокойно: свою нервность оставил в Москве. Причина ее была неопределенность положения, не более того. Теперь же неопределенности гораздо менее, и потому я чувствую себя хорошо».
В Красноярске выяснилось, что никому до него нет дела, там он был предоставлен самому себе. Крутовский посоветовал ему разыскать некую Клавдию Попову, обычно помогавшую революционерам, этапированным через Красноярский край. Два месяца он жил у нее в доме. Он разыскал ту самую знаменитую библиотеку; находилась она недалеко от города и принадлежала купцу Юдину. В ней насчитывалось восемьдесят тысяч томов разных изданий; помимо книг, там хранились подшивки газет и журналов, начиная аж с XVIII века. (Позже эта коллекция будет приобретена Библиотекой Конгресса в Вашингтоне. Ныне она составляет основу фонда литературы по славистике, собранного этой библиотекой.) Купец-миллионер тепло встретил Ленина и предоставил ему великолепные условия для работы. Но спустя несколько дней он был весьма удивлен, когда молодой человек перестал являться в читальный зал. В письмах матери Ленин писал, что боялся навлечь беду на купца. На самом деле у него просто не было настроения заниматься. Он наслаждался свободой. Подолгу гулял, совершая прогулки на большие расстояния. Иногда по пути заходил в городскую читальню, чтобы просмотреть московские газеты, которые приходили сюда с опозданием на одиннадцать дней. Иногда, по настроению, он посещал роскошное пятиэтажное здание юдинской библиотеки, хотя там было крайне мало книг, отвечавших его интересам: по экономике и статистике, о рабочем движении.
Пришла весна, стремительная и шальная, настоящая русская весна. Волнение переполняло его настолько, что после часовой прогулки его сразу же обволакивала приятная дрема. Писем из дома не было. Крутовского уже услали с этапом в Иркутск, и тут вдруг Ленин почувствовал одиночество и отчасти даже тревогу. Он боялся, что затишье связано с какой-то угрозой для него.
Но наконец-то, 16 апреля, на красноярский вокзал прибыл поезд с остальными осужденными. Это были те, кто не мог заплатить за собственный проезд по железной дороге. Ленин узнал об их прибытии и ожидал на вокзале. Сопровождавшему заключенных конвою было отдано распоряжение не разрешать им вступать с кем-либо в разговоры, даже запрещалось стоять близко к окнам. Но, как потом вспоминал Л. Мартов, многим из них все-таки удалось, усыпив бдительность охранников, подойти к Ленину, перекинуться с ним несколькими словами и пожать руку. На следующий день или через день-два Ленин опять увиделся с ними. Охрана не обращала внимания на полноватого молодого человека в меховой шапке и шубе, похожего на местного купца. К его вящему удовлетворению, он даже ухитрился обстоятельно побеседовать с Н. Е. Федосеевым, которого отрядили выполнять роль носильщика. После этого арестанты проследовали в места своей ссылки. Что касается Ленина, то 17 апреля, прожив целый месяц в Красноярске, он прослышал о том, что его хотят отправить в Минусинск. Как ни странно, это известие он получил не от местного полицейского начальства, а неофициально от Я. М. Ляховского, осужденного по делу Петербургского «Союза борьбы…». Ленин был вне себя от радости. Он сообразил, что ему предстоит пробыть в Красноярске еще несколько дней, потому что была пора весенней распутицы, дороги были размыты, а пароходы по Енисею еще не ходили. Оба города, Красноярск и Минусинск, стояли на Енисее, и он полагал, что его скорее всего отправят в Минусинск по реке. Прошла еще неделя, и он уже точно узнал, где ему предстояло провести годы ссылки. Примерно в пятидесяти километрах южнее Минусинска находилось село Шушенское; туда-то и должны были его доставить. Без всякого сомнения, через родню и знакомства Марии Александровны в Петербурге были приведены в движение соответствующие рычаги власти, потому что и на этот раз он оказался в привилегированном положении. Места к югу от Минусинска славились как «Сибирская Италия». Ни один из ссыльных революционеров, арестованных одновременно с ним, не был туда направлен. Мартова и Ванеева услали в Туруханск, на север, Старков, Кржижановский и Лепешинский обосновались в Минусинске. Дело в том, что во всех бумагах и ходатайствах, направляемых в высшие инстанции его матерью, говорилось, что ее несчастный сын страдает от туберкулеза и ему предписан умеренный климат, поэтому Шушенское — единственное подходящее для него место. Бумага что, она все стерпит.
