«Предыдущие строки были написаны 9 ноября 1918 г. В ночь с 9 на 10 получены известия из Германии о начавшейся победоносной революции сначала в Киле и других северных и приморских городах, где власть перешла в руки Советов рабочих и солдатских депутатов, затем в Берлине, где власть тоже перешла в руки Совета.
Заключение, которое мне осталось написать к брошюре о Каутском и о пролетарской революции, становится излишним».
Для Ленина это был момент наивысшего триумфа. Слова словами, но ведь сбылось же то, о чем он говорил; неоспоримая железная логика событий доказала, как неправ был Каутский. Вот-вот пламя революции охватит всю Европу, а это значит, что все его прорицания, основанные на тщательном изучении марксистской теории, оказались верными. Крупская рассказывает, что Ленин в те дни был на вершине блаженства, он сиял, улыбался, разъезжал с митинга на митинг по всей Москве с речами, в которых приветствовал германскую революцию. «Те дни были самыми счастливыми в его жизни», — писала Крупская.
Он столько времени мечтал об этой революции, по его мнению, неминуемой. Она должна была защитить и вместе с тем упрочить его собственную, российскую революцию. И, по правде говоря, для германской революции он сделал не так уж мало. В своей замечательной записке Свердлову и Троцкому в октябре он уверял их в том, что Россия образует братский союз с революционной Германией. Он был готов послать в Германию хлеб и военную помощь, чтобы поддержать там революцию. «Все умрем за то, чтобы помочь немецким рабочим…» — объявил Ленин. В Германии сложилась революционная ситуация, а значит, — во-первых, надо собрать в десять раз больше зерна для своей страны, ну и для немецких рабочих; во-вторых, по всей стране надо призвать в армию в десять раз больше новобранцев. «Армия в 3 миллиона должна быть у нас к весне для помощи международной рабочей революции». Все в этой записке Ленина выдаает его крайнее возбуждение. Дрожащей рукой он подчеркивает наиболее важные, с его точки зрения, слова, а заканчивает свое послание требованием, чтобы эта «резолюция» была передана по телеграфу всему миру, «всем», «всем», «всем».
Увы, он жестоко ошибся. Действительно, моряки германского флота взбунтовались, но, разоружив офицеров и водрузив красный флаг над своими кораблями, они не знали, что им делать дальше. Революционный пыл угас, мятеж захлебнулся. То же самое произошло и в Берлине, где полиция тихонько перехватала всех вожаков. Да, был, пожалуй, момент, когда казалось, что недовольство, вспыхнувшее на военных кораблях «Тюринген» и «Гельголанд», разожжет революционное пламя по всей Германии, но пламени не получилось, разве что искра, да и та потухла.
В последующие несколько недель Ленин жадно просматривал все газеты, ища новых признаков долгожданной революции, и когда в январе 1919 года в Берлине спартаковцы во главе с Карлом Либкнехтом и Розой Люксембург восстали, он снова объявил о европейской революции. Спартаковцы продержались десять дней, восстание было подавлено германскими войсками. Вожди немецких рабочих, Карл Либкнехт и Роза Люксембург, были растерзаны в полицейском участке. Ленин скорбел о смерти Либкнехта и не слишком огорчался, что погибла Роза Люксембург. Еще бы, ведь она осмелилась критиковать его за развязанный им кровавый террор, за его диктаторский нрав и нежелание считаться с мнением других, даже если оно не так уж сильно расходилось с его собственным. Это она говорила, что жизнь при Ленине превратилась в «жалкое подобие жизни» и что люди под его гнетом превратились в скотов, не способных самостоятельно мыслить, подчинились власти «кучки партийных начальников, обуянных неукротимой волей и неограниченной жаждой эксперимента». Как и педантичный Каутский, она считала, что революция в России поражена смертельным недугом, порожденным страшными ошибками вождя.
Еще до того как Роза Люксембург возглавила движение спартаковцев, в одном из своих трогательных и печальных писем из тюрьмы она писала: «Wir sind alle Tödten auf Urlaub» — «Мы все смертники, только нам дана временная отсрочка». На протяжении всей своей профессиональной революционной деятельности она придерживалась твердого убеждения, что революции должны быть чужды зверство и насилие. Да, во время революции бывают жертвы, люди гибнут, и каждый революционер должен быть готов к смерти. Но главное в революционере — его гуманность, его сочувственное отношение к людям. Через собственные страдания он должен научиться понимать страдания других. Ленин и Роза Люксембург были абсолютно полярны во всем: Ленин — не знавший чувства жалости, сухой и высокомерный раб собственных теорий; Роза Люксембург — человек с горячим и щедрым сердцем, так любившая людей, что у нее порой слезы навертывались на глаза, когда она смотрела на прохожих на улице. Ей чудилось в них что-то ангельское, а разве можно истязать ангелов, проверяя на них свои теории? Это не укладывалось в ее голове.
В ту зиму Ленину пришлось вынести немало испытаний. Он страдал от ран, которые нанесла ему Фанни Каплан. К физическим страданиям прибавилась и душевная мука. Радужные надежды, связанные с революцией в Германии, рухнули. В России начинал свирепствовать голод. В его письмах и речах того времени звучит необычная для него неуверенность.
Крупская, выхаживавшая его, слегла сама — сказалось страшное переутомление, она просто измучилась. У Крупской была базедова болезнь. Ей удалили часть щитовидной железы, приостановив ее развитие, но тут ее симптомы проявились с новой силой. Вдобавок врачи установили, что у нее больное сердце. Лицо ее страшно отекало, распухали лодыжки; она превратилась в уродливое подобие самой себя. Было решено послать ее отдохнуть в школу для детей, которая находилась в Сокольниках. Крупская обожала детей. Рассудили так, что в тиши парка, окруженная детишками, вдали от беспокойной жизни, где только и говорят о политике, она окрепнет и поправится. В лесной школе в Сокольниках Крупская провела конец декабря и январь.
Ленин скучал по жене, ему не хватало ее, и он каждый вечер ездил к ней в школу. 19 января, в Крещение по православному календарю, Ленин приехал к ней позднее обычного. В дороге его и спутников задержало приключение. Москва утопала в снегу, темнело. Как всегда, машину вел Гиль. Позади него сидели Ленин, Мария Ильинична и Чербанов, телохранитель Ленина, у которого на коленях стоял кувшин с молоком — подарок Ленина Крупской. Чербанов держал его очень бережно. Они уже были недалеко от Каланчевской площади, когда человек в военной форме, неизвестно откуда взявшийся, скомандовал им: «Стой!» Гиль нажал на педаль газа, вильнул в сторону, и человек остался позади. Ленин обеспокоенно спросил, в чем дело. Гиль, не придавая значения эпизоду, сказал, что, наверное, это был пьяный. Но, как оказалось позже, это был не пьяный. Когда они въезжали в Сокольники, им снова преградили дорогу — на этот раз шесть или семь вооруженных людей. Как передает эту историю Гиль, инстинкт ему подсказывал, что надо ехать вперед, прямо на них, не останавливаясь. Но Ленин, приняв преградивших им путь людей за военный патруль, велел ему остановиться. Однако уже в следующий момент он понял, что оказался в руках бандитов. Один из них дернул его с силой за рукав и грубо вытащил из машины. Марии Ильиничне и Чербанову тоже было приказано вылезти из машины, но почему-то бандиты не обратили внимания на шофера. Гиль был вооружен, но он не мог сообразить — стрелять или не стрелять. Выстрелив, он мог подвергнуть опасности жизнь Ленина. Два бандита стояли рядом с Лениным, а третий его обыскивал. Он нашел в карманах его пальто небольшой браунинг, который Ленин по привычке всегда носил с собой, и бумажник, где было удостоверение на его имя. Мария Ильинична, не выдержав, закричала:
— Да как вы смеете его обыскивать?! Вы что, не узнаете Ленина? Где ваш ордер на обыск?
— Нам не нужны ордера! — сурово ответил ей один из бандитов. — Мы имеем на это право!
«Мы имеем на это право!» — слова, которые должны были зловещим эхом отозваться в сознании Ленина. Сколько раз он сам произносил их в прошлом, и еще не раз произнесет потом.
