Когда подсчитали голоса, большевики испытали еще один удар. За программу эсеров было отдано 237 голосов, и только 136 — за декларацию большевиков. Объявили перерыв. Большевики лихорадочно совещались, решая, как им быть дальше. Ровно в час ночи они вернулись в зал и объявили, что выходят из Учредительного собрания.
Перед тем как отбыть в Смольный, Ленин написал записку, которую передали Анатолию Железнякову, крепкому молодому матросу, начальнику караула. В записке говорилось: «Предписывается товарищам солдатам и матросам, несущим караульную службу в стенах Таврического дворца, не допускать никаких насилий по отношению к контрреволюционной части Учредительного собрания и, свободно выпуская всех из Таврического дворца, никого не впускать в него без особых приказов. Председатель Совета Народных Комиссаров В. Ульянов (Ленин)».
Это было началом конца. Следующие несколько часов депутаты, выступая, еще пытались кому-то что-то доказывать. Вскоре из зала ушли и левые эсеры. Чернов продолжал вести собрание, а матросы с солдатами на галерке продолжали забавляться, целясь в него сверху из револьверов и ружей. В четыре тридцать утра Железняков влез на трибуну, похлопал Чернова по плечу и сказал:
— Пора заканчивать. Приказ от народного комиссара!
— Какого народного комиссара? — спросил Чернов.
— Больше здесь оставаться нельзя. Через минуту погасят свет. И кроме того, караул устал.
Чернову не так просто было заткнуть рот. Он крикнул в лицо матросу:
— Депутаты тоже устали, но они не могут отдыхать, пока не выполнят обязанностей, возложенных на них народом. Они еще должны обсудить земельную реформу и устройство будущего государственного правления.
Затем очень быстро, зная, что время на исходе, он прочел проект новой земельной реформы, который мало чем отличался от советского декрета о земле, обнародованного Лениным сразу после Октябрьской революции. В нем также отменялась частная собственность на землю и вся земля объявлялась достоянием государства. Матросы орали: «Хватит! Убирайтесь отсюда!» Чернов предложил еще одну, последнюю резолюцию: монархия должна быть упразднена, и в России необходимо ввести республиканскую форму правления. Резолюция была принята единогласно. В 4.42 утра Железняков снова похлопал Чернова по плечу, давая понять, что его терпение истощилось. Через мгновение погас свет. Жалкая горстка людей, освещая себе дорогу то и дело гаснувшими от сквозняка свечами, боязливо пробиралась гулкими коридорами к выходу из дворца, принадлежавшего когда-то князю Г. А. Потемкину-Таврическому. Оказавшись на холодной, сырой улице, затянутой ночной дымкой, многие ожидали, что тут же будут расстреляны охраной, — но время репрессий и массовых кровавых расправ еще было впереди.
Так закончилась история с Учредительным собранием.
В ту ночь или на следующее утро Ленин записал свои впечатления об Учредительном собрании. Оно представлялось ему как сборище мертвецов, передвигавшихся наподобие сомнамбул в полумраке зала; их губы шевелились, произнося слова, давно потерявшие всякий смысл. Никто из них не понимал, считал Ленин, что самое главное было защитить революцию пролетариата, получившего власть с оружием в руках. Чернов заявил, что не должно быть гражданской войны и саботажа, но революция, возражает ему Ленин, невозможна без гражданской войны, а если говорить о саботаже, то можно смело предположить, что такие, как Чернов и Церетели, пойдут на все, чтобы саботировать революцию. Так было во времена всех великих революций прошлого: в XVII веке — в Англии, в XVIII — во Франции и в XIX — в Германии. «Я потерял понапрасну день, мои друзья», — писал Ленин, цитируя известное латинское изречение. Чувствовалось, как он огорчен и обеспокоен; возможно, он догадывался, что потерял больше, чем один день.
В течение тринадцати часов — целых тринадцати часов! — в долгожданном российском парламенте звучали свободные речи, а Ленин сидел, тихонечко слушал и наблюдал. Больше он никогда такого не допустит. Никаких вольных разговорчиков, отныне и навсегда. А если вдруг кто-то и вздумает возразить, его голос потонет в дружном осуждении большевиков за несогласие с линией партии. Старая монархическая власть канула в вечность, но родилась новая, куда более суровая и жестокая.
Ленину оставалась лишь формальность — подписать акт о роспуске Учредительного собрания, то есть единым росчерком пера приговорить его к смерти и привести приговор в исполнение. На следующий день ближе к полуночи в Смольном состоялось заседание ВЦИК. Не все его члены были большевиками. Едва собравшись, они стали выяснять: кто дал приказ стрелять в безоружных демонстрантов? Почему было распущено Учредительное собрание? Когда Ленин шел по проходу, чтобы занять место в президиуме, старый эсер депутат Крамеров встал и с высоты своего двухметрового роста на весь зал крикнул: «Да здравствует диктатор!» Крамеров очень рисковал. Ленин хладнокровно наблюдал, чем все кончится. Наконец зал начал успокаиваться. Ленин стоял, засунув руки в карманы, и смотрел на людей. В его карих глазах горел недобрый огонек, — он оценивал происходившее.
То, что он затем сказал, он говорил уже много раз, но впервые как победитель. Прежде всего он сделал экскурс в 1905 год, когда Советы возникли; затем перешел к Октябрьской революции, когда они возродились и взяли власть, не оставив места для Учредительного собрания, которое всего лишь продолжило дело Временного правительства. «Российская революция, свергнув царизм, должна была неизменно идти дальше, не ограничиваясь торжеством буржуазной революции, ибо война и созданные ею неслыханные бедствия изнуренных народов создали почву для вспышки социальной революции. И поэтому нет ничего смехотворнее, когда говорят, что дальнейшее развитие революции, дальнейшее возмущение масс вызвано какой-либо отдельной партией, отдельной личностью или, как они кричат, волей „диктатора“». Чернов сказал, что Советы развяжут гражданскую войну и саботаж. Ленин, продолжая свою речь, ответил на это, что то и другое неизбежно; он как будто даже радовался, что без этого не обойдется. «…Социалистическая революция не может сразу быть преподнесенной народу в чистеньком, гладеньком, безукоризненном виде, не может не сопровождаться гражданской войной и проявлением саботажа и сопротивлением».
Дальше он заговорил об Учредительном собрании, избегая касаться главных вопросов. «Народ хотел созвать Учредительное собрание — и мы созвали его. Но он сейчас же почувствовал, что из себя представляет это пресловутое Учредительное собрание. И теперь мы исполнили волю народа, волю, которая гласит: вся власть Советам». Если он пытался таким образом оправдаться, то это было слабое оправдание, поскольку народу вовсе не дали возможности почувствовать, «что из себя представляет это пресловутое Учредительное собрание», хотя народ так его хотел: миллионы голосовали за него.
Несколько раньше Ленин сформулировал проект декрета о роспуске Учредительного собрания. Он и был принят ВЦИК. С того дня и поныне в России власть осуществляет диктатура[51].
Но временами призрак почившего Учредительного собрания тревожил душу Ленина. Возвращаясь мыслью к нему, он рассуждал о нем как о чем-то давно минувшем, из доисторической эпохи; и тут же принимался горячо доказывать, что только диктатура является высшей формой демократии и что Учредительное собрание необходимо было запретить, иначе эта высшая форма, диктатура, была бы невозможна. Когда Каутский, немецкий марксист, написал книгу, в которой обвинял диктатуру пролетариата в том, что она уничтожила истинно представительную власть, Ленин разразился в его адрес уничтожающей критикой, называя Каутского прихвостнем буржуазии, ожидающим от нее подачки за свою верную службу. Неужели Каутский забыл простой закон Маркса, в котором говорится, что с развитием демократии буржуазный парламент все больше попадает в зависимость от биржи и банкиров? Или он уже не помнит, как борются с забастовщиками, как линчуют негров? Всякий раз, когда Ленин пытался оправдывать роспуск Учредительного собрания, он почему-то впадал в скандальный тон.
