Я буду вас ждать.

Я застыла в удивлении. Она погрузилась взглядом в мои глаза, словно желая проникнуть на самое дно.

– Вот и славно, – в конце концов произнесла я, не зная, как реагировать на такое неожиданное откровение. Затем, склонившись над ней, погладила ее по руке. – До скорого, Серена.

Она прикрыла глаза, в них читалась нежность.

Обернувшись, я заметила, что мсье Лучиани изо всех сил старается скрыть нахлынувшие чувства. Вздохнув, он с благодарностью улыбнулся мне.

– И что, ты вот так, с бухты‐барахты, в порыве эмоций возьмешь и бросишь работу?

– Не в порыве эмоций, а в душевном порыве.

– Скорее в порыве безумия.

Мы сидели на моей кровати, обе в пижамах. Я рассказала ей про встречу с Сереной, про мое решение, про переживания моего нового работодателя. Снимая макияж, Эльза обдумывала мой рассказ, задавала вопросы, вставляла замечания.

– И когда ты начинаешь?

– Если принять во внимание полагающийся мне оплачиваемый отпуск и отработанные дни, за которые больница мне еще не заплатила, думаю, дней через десять.

– Ты не слишком спешишь?

– Я попросила у него время на раздумье, но, когда увидела Серену, мне все сразу стало ясно. Я поняла, что нужна ей, и, пусть это покажется тебе странным, ощутила вдобавок, что и я в ней нуждаюсь.

– Да, в качестве подруги по дуракавалянию она должна быть очень и очень ничего.

– Я чувствую, что она может много мне дать.

– Только не рассказывай мне про ваши безумные девичьи междусобойчики, не то я буду ревновать.

– Знаешь, она словно какая‐то неизвестная часть меня самой, – объяснила я, скорее пытаясь найти слова для своих ощущений, чем убедить Эльзу.

– Спасибо, это так мило с твоей стороны, – сказала она, изображая обиду. – Я бы предпочла услышать нечто подобное о себе.

– Глупая ты, – ответила я смеясь, – делаешь вид, что не понимаешь.

– Нет‐нет, я все понимаю. Я годами таскаю тебя по вечеринкам, утешаю после неудачных романов, трачу свое хорошее настроение, чтобы как‐то расцветить твою печальную жизнь, и тут появляется незнакомка, один взмах ресниц – и она уже «часть тебя». Ну что ж, если надо быть парализованной и умирающей, чтобы заслужить твою дружбу, я сдаюсь, – съязвила Эльза, широким жестом швырнув в меня ватку, пропитанную кремом для снятия макияжа.

– Ты правда думаешь, что я совершаю глупость?

– Если бы я обладала даром предупреждать глупости, мы обе давно уже были бы замужем и имели кучу детишек.

– Побудь хоть минутку серьезной, Эльза, – взмолилась я.

– Ладно. Нет, на твоем месте я бы воспользовалась подвернувшейся возможностью. Вместо того чтобы возиться с целой кучей больных, ты будешь заниматься одним человеком. Тебе будут хорошо платить. Будешь проводить дни в шикарном дворце. А если этот человек обещает тебе помощь в образовании и трудоустройстве…

– Да, по крайней мере он так говорит…

– А какой он, этот мсье Лучиани? – спросила она.

– То есть?

– Ну, чисто внешне.

– Ему на вид лет пятьдесят.

– Красавец мужчина в годах или старая развалина? Типа Ричарда Гира или нашего консьержа?

– А к чему этот вопрос?

– Разведенный, богатый, нежный, тоскующий… Я уже вижу себя в роли утешительницы.

– Какая ты противная, фу!

– Так как?

– Не буду отвечать.

– Ладно, как хочешь. Я и так сейчас все узнаю.

Она выпрыгнула из кровати, схватила ноутбук и набрала в Гугле «Лучиани».

– Ого, а старик‐то вполне ничего! Красавец итальянец, раскаявшийся мафиозо, типаж равнодушный мачо, я обожаю таких!

– Как ты можешь…

– Только не говори, что тебе это не пришло в голову!

– Мне это не пришло в голову! – возмутилась я.

– Да, кстати сказать, в этом вся разница между нами.

– Но ему пятьдесят лет!

– Ну и что? Мне как раз это и нужно. Зрелый мужчина, уверенный в себе, который прожил целую жизнь и мою молодость будет воспринимать как подарок, как последний шанс, будет ценить меня, как драгоценность, юную и прекрасную. Ну… по крайней мере юную.

Она глубоко вздохнула.

– Ты нас познакомишь?

– Даже и не рассчитывай.

– И она называет себя моей подругой! – вскричала Эльза, притворяясь оскорбленной.

– Да, наша дружба – самое дорогое, что есть у меня.

– Ух, как это славно! – воскликнула она, смягчаясь. – Знаешь, когда я умираю от горя, то каждый раз, когда меня бросают, то есть примерно раз в неделю, лишь одна мысль не дает мне окончательно погрузиться в пучину мрака. Я говорю себе, что я все‐таки, наверное, совсем не так плоха, если такая девушка, как ты, выбрала меня в свои подруги и не бросает ни при каких обстоятельствах.

Я протянула Эльзе руку, и она свернулась клубочком возле меня.

– Не сомневайся, мы отличные девчонки, – шепнула я ей.

Она вновь села на кровати:

– А можно, я поставлю музыку?

– Если хочешь, но, пожалуйста, ради всего святого, не твою любимую.

– Ну давай Азнавура! – предложила Эльза, словно не расслышав моих слов.

– Нет, опять тоску наведет, сердце заноет…

Она протянула руку к проигрывателю:

– Ладно, вот эта тебе точно нравится: «Опять она мне снилась…»

– Ой, нет, пожалуйста, только не эту…

Я не успела закончить фразу, как раздались первые ноты фортепьяно.

Поскольку я один раз похвалила этот шлягер семидесятых годов, она решила, что это – моя любимая песня. Мне действительно нравился ее старомодный романтизм, нежные голоса, сливающиеся в один и славящие любовь. Обычно ее прослушивание сопровождалось у нас с Эльзой целым ритуалом. У каждой была своя определенная роль, мы разыгрывали пантомиму, сопровождая слова песни утрированными жестами и страстными гримасами, чтобы нас не одолела тоска, чтобы прогнать нахлынувшую грусть.

Эльза пропела первый куплет, используя швабру в качестве микрофона, принимая вычурные позы. Я не могла сдержать смех, хотя наблюдала это зрелище далеко не в первый раз. С Эльзой мне повезло в жизни. Близкая подруга – любящая, искренняя и веселая. Сестра, что уж там говорить.

Второй куплет я уже исполняла вместе с ней.

Мало того что теперь у меня была возможность оплачивать текущие расходы, новая работа показалась мне истинным счастьем, до того она была приятна. Мсье Гилель отнесся ко мне с большим уважением. Как же: в его распоряжении появился настоящий писатель, и он счел, что настал его звездный час, что теперь у него появился мощный козырь в соперничестве с соседним большим книжным супермаркетом, который распространил свою гегемонию на все окрестные улицы. Мсье Гилель придумал себе призрачную конкуренцию с этим гигантом и приводил массу примеров того, как сперва оказывался жертвой этого безжалостного механизма, но затем, в результате ему одному заметных событий, неизменно выходил победителем.

– Я никогда не уступлю, – говорил он, гордо вздергивая подбородок. – Им меня не одолеть! Я окончу свои дни на рабочем месте, здесь, и меня вынесут из нашего магазина вперед ногами, а вместо лепестков роз благодарные клиенты будут забрасывать гроб страницами любимых книг!

Я сомневался, что в знаменитом торговом доме хотя бы раз слыхали о нашем магазинчике, но не лишал старика уверенности, что готов бок о бок с ним биться до последней капли крови на этой беспощадной войне.

Моя работа заключалась в том, чтобы читать и классифицировать романы. Когда к нам приходила новая книга, она откладывалась на отдельный столик, пока ее не прочитает кто‐нибудь из нас двоих или же кто‐то из числа клиентов магазина, пользующихся доверием мсье Гилеля. Прочитанная книга сопровождалась специальной карточкой и отправлялась на полки. Рецензирование романов было совершеннейшей синекурой. По сути дела, мсье Гилель установил способ классификации, руководствуясь логикой одновременно прекрасной и странной. По его мнению, в первую очередь ценность представляло основное ощущение от романа, тот след, который он оставляет в душе читателя. «Не важно, к какому жанру отнесут книгу наши модные издательские дома. Ставить книги по алфавиту – этот принцип оставим занудным прагматикам. Мы должны в первую очередь думать о читателях, об их желаниях, об их чувствах. Потому что мои клиенты приходят не за детективом или за научно‐фантастическим романом, но скорее за некоторым ощущением, за раздумьем. Они вступают с книгами в определенные взаимоотношения».