Я был поражен до глубины души. Если мои романы в свое время и снискали какую‐то популярность, она была явно не из тех, что переживет пятилетнее молчание. К тому же, даже если человеку и запомнилась моя работа, откуда ему знакомо мое лицо: я ведь старался не показываться читателям?

– Разве я ошибся? – спросил он, внимательно всматриваясь в мое лицо.

– Нет, нисколько.

– Хе‐хе, – довольно хмыкнул он. – Мне очень понравился ваш первый роман. Очень сильно написано, и такой необычный стиль!

Короткая пауза, последовавшая за этими словами, без слов сказала мне, что второй роман вызвал у него много вопросов. Я почувствовал благодарность за его безмолвную искренность.

– Но как вам удалось узнать меня?

– У меня совершенно феноменальная память, – ответил он, гордо подняв голову.

– Да, но мое лицо… На книгах не было фотографий… И в прессе тоже…

– Зато фотография была на сопроводительном документе, который ваше издательство рассылало в книжные магазины! – торжествующе парировал он, словно ждал этого вопроса.

Старик явно наслаждался моим недоумением и даже хрипло хохотнул от избытка чувств.

– Я никогда не забываю лиц. Помню всех тех, кого хоть раз в жизни встречал. А также все имена и фамилии. Значит, вы пришли по поводу объявления?

– Да… Но оно, должно быть…

– Я повесил его неделю назад. Я больше не справляюсь в одиночку. Мне нужна небольшая помощь, особенно во второй половине дня. Я старею, силы уже не те. Не хватает проворства. Согласны на такую работу?

– Ну как… конечно, согласен! Но я не знаю, справлюсь ли я. Я не слишком‐то большой знаток литературы. Читать, конечно, люблю, но у меня разрозненные и несистематизированные знания…

– Я вас принимаю, – прервал он мою сбивчивую речь. Вид у него был радостный, он довольно потирал руки. – Какое счастье: в моем магазине будет работать настоящий писатель! Если в вашем образовании есть какие‐то пробелы, я здесь для того, чтобы их восполнить! Писатель – продавец в моем магазине! Я и мечтать о таком не мог!

Он сиял и подскакивал на месте, как ребенок.

– Меня зовут Гилель Эдинберг, – сказал он, протягивая мне руку.

– А меня…

– Рафаэль Скали, я знаю, – смеясь, перебил он.

– Нет. Рафаэль Скали – мой псевдоним. А настоящее имя Иона Ланкри.

– Псевдоним? – задумчиво повторил он. – Я тоже в свое время пытался сменить имя. Ну, значит, Иона. Иона, кстати, означает голубь. Но вы это наверняка знаете. Символ свободы, символ мира. Добро пожаловать, Иона. И пойдемте, осмотрим мои владения.

Его костлявая хрупкая кисть опустилась на мое плечо, чтобы дружелюбно подтолкнуть меня вперед, и я увидел на его предплечье татуировку.

Это был номер.

Я очутилась перед особняком, стоящим на тихой красивой улочке, прилегающей к авеню Ваграм. Сверилась с адресом: точно, он. Табличка на портале гласила: «Вилла “Венеция”».

Как только я позвонила в дверь, камера в саду повернулась в мою сторону. Механический голос попросил меня представиться, потом пригласил войти. На крыльце меня ждал какой‐то мужчина. Он стоял, сложив руки на животе – приветливое выражение на гладко выбритом лице, безупречно отглаженный костюм, – а потом преисполненным радушия жестом пригласил меня в дом.

Я застыла, пораженная роскошным убранством комнаты, в которую он ввел меня: огромные двери, высокий потолок, картины на стенах, широкая мраморная лестница. Одна эта комната была раз в пять больше, чем вся моя квартира.

– Меня зовут Клод. Я мажордом мсье Лучиани.

– Это я с вами разговаривала по телефону?

Он с достоинством кивнул.

– Мсье Лучиани ждет вас, – сказал он затем, приглашая меня следовать за ним.

Мы пошли по лестнице, чтобы подняться на второй этаж, прошли коридор с несколькими дверями, за которыми, очевидно, были комнаты. Я старалась охватить взглядом все детали, чтобы оценить стиль этого дома – столь же помпезный, сколь и какой‐то случайный. Словно хозяева безуспешно пытались замаскировать свое стремление выставить богатство напоказ. Пышно, но бездушно.

Клод провел меня через богато обставленную гостиную и трижды постучал в одну из дверей. Пропустил меня в просторный кабинет и вышел, закрыв дверь за собой. Я увидела высокого немолодого человека с резкими чертами лица и квадратным подбородком. Это и был мсье Лучиани.

– Роберто Лучиани, – представился он, протягивая руку и глядя на меня в упор большими черными глазами.

– Лиор Видаль.

– Спасибо, что откликнулись на мое письмо.

– Довольно странное, между прочим, письмо.

– В самом деле? – спросил он, явно припоминая, что же написал в том письме.

– Выглядело как повестка. Нельзя не пойти.

– А, понятно. Мне жаль, что так получилось, простите.

– Вы так ничего и не сказали о том, в чем же заключается ваша пресловутая работа…

– Да, действительно. Дело в том, что это… как бы сказать… необычное предложение.

– Скажите сперва, как вы вышли на меня? Ваш управляющий говорил о каких‐то общих друзьях…

– Сейчас я вам все объясню. Пойдемте присядем.

Он провел меня в маленькую гостиную, изящную и удивительно уютную по сравнению с тем, что я видела до сих пор. Мы сели друг напротив друга.

– Дом вам не понравился, верно? – спросил он, пока я осматривала комнату.

– Ну… выглядит он, что называется, внушительно.

– Но нет уюта.

– В общем, да, – растерянно призналась я.

– Ничего удивительного. Жизнь постепенно уходит из этого места, – тихо произнес он. И вдруг показался мне ужасно грустным. – Еще несколько лет назад этот дом был живым, гостеприимным и уютным. Здесь жила счастливая семья. Сейчас я, видимо, единственный, кто видит этот дом таким, каким он был прежде, кто слышит раскаты смеха и гул голосов, наполнявшие его.

Он замолчал, словно вслушиваясь в эти умолкнувшие звуки.

– А чем мне нужно будет заниматься? – спросила я, пытаясь вернуть его к теме, которая волновала меня больше всего.

– О, простите меня, вы же ждете каких‐то объяснений, а я гружу вас своими переживаниями. Но мои откровения находятся в непосредственной связи с причиной вашего присутствия здесь.

– Как это?

– Вы, как мне известно, превосходная медсестра. И в этом качестве я бы хотел нанять вас на работу, – сказал он, и в голосе его вновь послышались командные нотки. Так, по моему представлению, разговаривают директора крупных предприятий.

– Медсестры для вас? Вы, как мне представляется, в добром здравии.

– Речь не обо мне, а о моей дочери, – объяснил он неожиданно мягко, пожалуй, даже робко.

– Для вашей дочери? А что с ней?

Лучиани на мгновение замолк, набрал воздуха в легкие, словно собирался с силами, чтобы произнести роковые слова:

– У нее тяжелое неврологическое заболевание. Оно распространяется на всю нервную систему и в конце концов разрушает ее.

Он бережно и опасливо говорил о ее болезни, словно боясь разбудить какое‐то проклятие, ухудшить дело неосторожным словом.

– На какой она стадии?

– На последней. Ей осталось несколько месяцев. Три, шесть… может, чуть больше. Я попросил, чтобы ее оставили дома, и установил в ее комнате все необходимое оборудование.

Он горестно обхватил руками голову, а потом проговорил внезапно дрогнувшим голосом:

– Она мой единственный ребенок, и каждый день я вижу, как она уходит все дальше…

– Кроме двигательных функций, что еще поражено?

– Она полностью парализована, не может разговаривать. Общается только с помощью специального устройства, которое работает от нажатия руки. Но редко. Говорит, что это ее утомляет. Но я думаю, что она просто больше не хочет…

– Почему?

– Чтобы я привыкал жить без нее, очевидно. Иногда она вечером пишет мне несколько слов. Каждый раз пытается меня подбодрить. Пишет, что не боится, что я не должен расстраиваться. Она еще думает о том, чтоб меня успокоить! – с грустной улыбкой ответил он.