Эта власть сделала меня сильной. Впервые я ощутила себя в центре настоящей жизни, почувствовала себя важной и нужной людям. Мне нравилось облегчать боль, нравилось утешать и успокаивать. Работа захватила меня. Я выслеживала радостные проблески жизни, любящие взгляды сына на мать, мужа на жену, ласковые улыбки детей, обращенные к дрожащим от страха родителям.

Я целиком отдавалась работе, она стала моей страстью. И я забыла про любовь – то поле, на котором я никак не могла выиграть. Утратила – к большому огорчению Эльзы – интерес к развлечениям и свободное время отдавала чтению.

Наконец‐то я, казалось, обрела покой, и длилось это состояние много месяцев. Пока не появился Лука.

Наутро после того, как мне приснился первый сон, я долго лежал в кровати и думал. Рылся в памяти, пытаясь оживить образ девушки, но лицо ее словно спряталось от меня, скрылось в складках ночи.

– Что с тобой? – спросила мать, когда я наконец вышел на кухню.

– Да все нормально, – буркнул я в ответ.

Она обменялась быстрым взглядом с отцом, словно делясь с ним недоумением. Но он только пристально посмотрел мне в глаза. У меня дома молчание порой значило больше, чем самый пристрастный допрос.

– Просто приснился странный сон, – признался я.

Мать облегченно вздохнула, узнав, какая ерунда меня заботит, отец отхлебнул кофе.

– Мы с твоим отцом едем сегодня навестить друзей, – объявила она, чтобы поскорей сменить столь пустую и ничтожную тему.

С тех пор как папа вышел на пенсию, мама неустанно приискивала занятия, которые могли скрасить его досуг. Таскала его на выставки, в кино, возила во всевозможные «прелестные уголки», подтягивала друзей и знакомых, с которыми можно было бы приятно провести время. Отец на все соглашался. Ему нужны были какие‐то новые ориентиры, он искал смысла в своей внезапной бездеятельности и доверялся жене, надеясь, что она поможет этот смысл найти.

Я, как обычно, опаздывал на работу. Метнулся к двери, затем вернулся, чтобы поцеловать родителей. Мама ласково погладила меня по щеке. Я крепко обнял ее и потом попрощался с отцом.

Весь день сон не шел у меня из головы. Я тосковал, меня томила какая‐то неясная тревога. После работы, встретившись с Жошем и Хлоей в «Итальянском кафе», я засомневался, стоит ли делиться с ними своими мыслями. Я не очень‐то склонен к откровениям, хотя эти двое – мои единственные настоящие друзья. По моему убеждению, все обстоятельства и события, связанные с любовью, дружбой и сексом, нужно переживать и обдумывать в одиночестве, это неотъемлемое свойство таких переживаний. Рассказав их кому‐то, ты совершаешь предательство. Предаешь и себя, и другого человека, к тому же выплескиваешь в никуда все богатство сопутствующих ощущений и эмоций.

Жош поселился на нашем этаже три года назад и превратил свою двухкомнатную квартирку в мультимедийную студию. Жош был типичный программист: скрытный, замкнутый, социально не адаптированный, свободно общаться он мог в основном с помощью клавиатуры своего компьютера, а в реальной жизни изъяснялся жестами, междометиями и расхожими фразами, ритмом напоминающими цифровые коды, которыми он виртуозно пользовался в виртуальной реальности. Казалось, что он просыпается и живет полной жизнью, лишь приникнув к экрану компьютера – он проводил так пятнадцать часов в сутки. Когда же он отлипал от экрана и выходил во внешний мир, вид его не слишком располагал к знакомству: кому понравится длинноволосый мрачный тип, расхлябанный и растрепанный, с недоверчивым взглядом сонных глаз. Мы с Хлоей были, пожалуй, его единственной связью с внешним миром – а по словам Хлои, и последним препятствием на пути к аутизму.

Но мне нравилось, что он так молчалив и нерешителен, что каждое его слово в разговоре кажется обдуманным и взвешенным. Мы были слеплены из одного теста. Из такого делают молчунов, угрюмцев и социопатов.

Хлоя была полной его противоположностью. Это была единственная девушка, для которой выражение «останемся друзьями», произнесенное во время разрыва в качестве некой паллиативной меры, предназначенной смягчить горечь расставания, обрело свой истинный смысл. Я познакомился с ней в университете. Волны длинных темных волос и зовущий взгляд темных глаз танцовщицы фламенко вмиг увлекли меня. Эта яркая, живая девушка, общительная и раскованная, не лезла за словом в карман и зачаровывала в университетском кафе многочисленных слушателей долгими тирадами, не стесняясь при этом в выражениях. Это не могло не привлечь моего внимания. В ней было все, чего не было во мне, и я решил, что она примирит меня с окружающим миром, станет мостиком между островком моего одиночества и бурлящим человеческим муравейником.

Мы были вместе месяца три. Мне они показались приятными, она, как призналась потом, чувствовала себя неважно. Если быть точным, одиннадцать недель я таскался за ней по выставкам и галереям, театрам и студенческим демонстрациям, стараясь подстроиться к бешеному ритму ее жизни. Я и не подозревал, что дни могут быть заполнены таким количеством разнообразных действий. Впрочем, она быстро поняла, что я всего лишь доброжелательный спутник, а большего от меня не добьешься, и решила со мной расстаться. Но, поскольку за время романа мы обнаружили некое родство душ, видеться мы не перестали. Со временем наша дружба только окрепла.

Хлоя опекала нас, ее умиляла наша наивность, ужасало наше нежелание взрослеть (в том смысле, который она вкладывала в это слово). Она считала, что мои неудачи с женщинами свидетельствуют о хронической незрелости, что они – следствие психологической проблемы, с которой мне следует разобраться.

«Ты бы вполне мог пользоваться преимуществами своей внешности и менять девушек как перчатки, но ведь тебя не интересуют амурные победы. При этом тебя вроде не назовешь робким и страстным романтиком. В общем, никак не могу понять, что же у тебя за отношения с женщинами. Почему бы тебе не попытаться обратить внимание на девушек вокруг? Ведь каждая интрижка бывает по‐своему чудесна». – «Каждая женщина – целый континент, неисследованная земля, а я не люблю путешествовать», – усмехался я в ответ. «Фигня какая! На самом деле ты просто сам не знаешь, чего хочешь!» – «Неправда: все потому, что я слишком хорошо знаю, что не смогу дать ничего хорошего девушке, которая со мной свяжется».

Жош явно был неравнодушен к Хлое. Он никогда ничего не говорил на эту тему, но исподволь бросал на нее быстрые взгляды, которые нетрудно было истолковать. Думаю, дружеские отношения его тяготили, ведь с каждым днем надежда на осуществление желаний становилась все призрачней. Если бы он сумел как‐то выказать свои чувства, он не преминул бы это сделать. Но, увы, он умел только слушать и преданно ждать. Хлоя говорила много, очень много, словно хотела занять словами все свободное пространство, которое оставляли мы с Жошем.

В этот день мы сидели в «Итальянском кафе». Я подождал, когда Хлоя доскажет анекдот, и, решившись наконец открыться друзьям, разом выложил им свой сон и все охватившие меня чувства – так, с нахрапа, было проще побороть робость и привлечь внимание Хлои.

Когда я закончил, Жош опустил глаза – его определенно смутило то, что обычная дружеская болтовня вдруг обернулась такими неожиданными откровениями. Хлою явно удивил мой рассказ, но у нее, как всегда, на все было свое мнение.

– Мать твою, что за кретинский сон?! – воскликнула она. – Ты меня пугаешь, Иона Ланкри.

– Я уже начинаю жалеть, что разоткровенничался. Просто скажи, что ты об этом думаешь?

– Что я думаю? Крышу у тебя рвет, Иона. Сам не понимаешь, что несешь!

– Ну а поконкретнее?

– Да все ясно как день! Ты страдаешь от эмоционального голода, поэтому во сне и появилась эта девушка. Это своего рода сигнал тревоги, который посылает подсознание: «Необходимо срочно задействовать эмоциональный потенциал, не то начнется депрессия». Когда у тебя в последний раз были какие‐то серьезные отношения с девушкой?