Мальчик посмотрел на цирюльника, стоявшего рядом с мессером. Взгляд его все еще был темен, но мальчик сомневался, что мысли цирюльника обращены к произошедшему между ними. Мальчик прожил с ним бок о бок два года, не расставаясь ни на день, и хорошо его знал. Он догадывался, в чем причина. Самолюбие. Цирюльник страдал от того, что вынужден уступить свои ножи другому. Мальчик мог подробно разглядеть каждый из них. Ножи лежали там, внизу, блестящие и обоюдоострые. Кто-то аккуратно и красиво разложил их на белой скатерти маленького столика, стоящего возле трупа. Сегодня роль цирюльника сводилась к тому, чтобы подавать мессеру ножи, которые тот просил. Из хирурга его низвели в подавальщики. Он будет наблюдать за вскрытием с близкого расстояния, будет даже причастен к нему, но мальчик уже понял: для цирюльника в отличие от большинства людей вскрытие — это не развлекательное зрелище. Суть вскрытия для него заключалась в рассечениях, в порезах, в дроблении костей. Это захватывающее и поучительное приключение пальцев. Танец ножей. Если что и стоило труда, так это ощущение вспарываемых ножом тканей, а не возможность увидеть скрытое под ними. Уязвленное самолюбие и зависть разглядел мальчик во взгляде цирюльника, покорно стоящего за спиной своего учителя.

Вскрытие длилось пять часов, пока не наступила темнота. Мальчик спустился с лестницы, когда они приступили к голове и глазам. Он не хотел видеть, как будет уничтожено ее лицо. Он пошел к себе и лег спать. Заснув, он видел сны, от которых свербило в носу.

Когда вечером дверь в его каморку рывком отворилась, мальчик не сразу сообразил, что сон кончился и в его каморку ломится явь. Цирюльник воспользовался его замешательством. Он прыгнул вперед и рукой зажал мальчику рот.

— Что ты делал с трупом, щенок? — прошептал он.

Мальчик не мог ответить — цирюльник слишком плотно стиснул его губы.

— Все, все осквернено. Труп предназначен для ножей. Всегда только для ножей. К нему не прикасаются так, как ты прикасался. Что на тебя нашло? Твоя мать говорила, будто в тебе сидит дьявол. Долгое время я думал, что она ошибалась и на самом деле это ангел-хранитель, но, похоже, она все-таки оказалась права.

Свободной рукой он схватил мальчика за горло и стал его душить. Тот вытаращил глаза и в льющемся через окно слабом свете луны увидел, как по щеке цирюльника скатилась слеза — или ему только показалось? Сначала у мальчика закружилась голова. Потом ночь прорезал яркий свет, и снова опустилась тьма, еще чернее прежней.

— Счастье снова меня оставило, — где-то во тьме произнес цирюльник.

Мальчик ощутил, как его трясет и покачивает. Тряска то прекращалась, то начиналась снова. Блеснула первая мысль: «Я спускаюсь под землю, это дорога в ад». Затем ожили его веки. Он несколько раз непроизвольно моргнул, пока веки не начали снова ему повиноваться. Когда моргание закончилось, он стал смотреть. Увидел, что лежит на двуколке. Впереди, спиной к нему, сидел цирюльник и правил ослом. «Значит, мы вместе спускаемся в ад», — подумал мальчик. Он начал озираться, стараясь рассмотреть темные пейзажи. Они ехали по знакомой дороге. Оказалось, дорога ведет вовсе не в геенну огненную, но от того места, куда они направлялись, до нее было рукой подать.

Чтобы спастись, мальчик должен был лежать неподвижно и дышать как можно реже и незаметнее. Он так и делал. Двуколка наконец завернула за угол стены и остановилась на задворках Кладбища невинных. Пока цирюльник копал ему могилу у стены, он лежал не шевелясь. Когда могила показалась цирюльнику достаточно глубокой, он вернулся к двуколке и взялся за мальчишку. Большой и сильный мужчина стащил его с телеги за волосы, будто он не человек, а звериная туша. Мальчик стиснул зубы, чтобы не закричать. Затем цирюльник пинками катил его по земле до могилы и ногами столкнул в яму. Мальчик упал на спину и прикрыл рукой лицо. Цирюльник торопился и сразу начал забрасывать яму землей. Мальчик посчитал себя счастливцем — благодаря темноте он смог прикрыть рот рукой и сохранить немного воздуха для дыхания. Скоро наступила кромешная тьма, а на грудь легла страшная тяжесть. Мальчик прислушивался. Наконец упала последняя лопата земли. Ему тоже досталась неглубокая могила. Он мог расслышать, как цирюльник садится на двуколку и хлещет вожжами осла.

Когда все звуки над ним стихли, мальчик пошевелил рукой, лежащей на лице и слабее всего прижатой землей. Он развернул ее ладонью вверх и начал копать. Земля подалась и тут же засыпала ему все лицо. Его внезапно охватила паника. С каждым вдохом в легкие попадало немного земли, а толща над ним все тяжелее налегала на грудь, понемногу выдавливая из него жизнь.

Но разгребать землю он не бросил. Напротив, паника заставляла его копать быстрее и яростнее. По счастью, земля оказалась рыхлой, а путь наверх — коротким. Сначала одна рука оказалась на поверхности, потом другая; теперь он мог расширить туннель и видеть над собой звездное небо. Вдохнув свежего воздуха, он непроизвольно закашлялся. Изо рта посыпалась земля и камушки, а легкие с каждым вдохом жадно впитывали свежий воздух. Прошло онемение и покалывание, которое он чувствовал во всех членах. Голова перестала кружиться. В первый раз с тех пор, как наступили сумерки, он почувствовал себя полностью проснувшимся.

Может быть, он и в самом деле проснулся только сейчас, а до этого ему снился кошмар? Может, это не земля на него давила, а тяжелые шерстяные покрывала мессера Алессандро? Он принялся ощупывать руками, что под ним. Да нет, земля. Все случилось наяву. Как гром с ясного неба грянула над ним беда. Он впал в немилость, и цирюльник в припадке ярости, как это с ним бывало, сразу, без всякого предупреждения, попытался его убить. Мальчик лежал и думал о том, что же такого он сделал сегодня с трупом, почему это вызвало у цирюльника припадок сумасшедшего гнева. Он ничего не понимал. Он же только до нее дотронулся, и все. Он только представил себе, что это мама и он может вернуть ее к жизни. Если бы цирюльник знал, как он по ней скучает, он бы так не разозлился. Или нет? Должно быть, это все желтая желчь, подумал мальчик. А что же еще?

Той осенью выпало мало дождя. Земля оставалась сухой и рыхлой. И это спасло его от жестокой смерти там, внизу. Он снова начал копать руками. Ему понадобилось много времени, чтобы откопать грудь и живот, но когда он закончил, освободить ноги оказалось сущим пустяком. Живой мертвец поднялся из могилы. Он вспомнил песенку, которую цирюльник насвистывал, когда они в последний раз были здесь, на кладбище. Пророчество, которого никто из них не понял, или цирюльник давно решил с ним расправиться?

Он немного постоял, вглядываясь в темноту могилы. Затем развернулся и направился к дороге. Выйдя на дорогу, он пошел прочь от Падуи, все дальше и дальше. Он брел всю ночь. На перекрестке он выбрал дорогу не в Венецию, а в сторону от моря. Только с рассветом он прилег на обочине, чтобы вздремнуть. Когда он проснулся, было далеко за полдень. Разбудил его человек в сером балахоне. Он и раньше видел на дорогах нищенствующих монахов и знал, что они за люди.

— Похоже, ты ушел очень далеко от дома, — сказал серый брат и посмотрел на него весело и участливо.

Тронхейм, сентябрь 2010 года

Когда раздался телефонный звонок, Одд Синсакер только что поднялся к себе в кабинет, вернувшись от Сири Хольм.

По дороге в кабинет он ни с кем не останавливался поболтать, только кивал и бросал «привет» там, где не получалось проскользнуть незаметно. Зато в голове у него шел длинный и путаный разговор. Он только что нарушил неписаное и не знающее исключений правило уголовного расследования: никогда не вступать в интимные отношения со свидетелем в деле об убийстве, каким бы невинным этот свидетель тебе ни казался. Проходя мимо деревянных домов Мёлленберга, он призывал на свою голову бессчетные проклятия. Но как ни велика была его досада, удивление оказалось сильнее. Все случилось так неожиданно. Непредвиденно. Это на него совсем не похоже. Поскольку Сири Хольм, конечно, угадала. Обычно в таких делах у него больше чем достаточно самоконтроля, чтобы не совершать убийственных для карьеры поступков. А в этот раз он просто махнул на все рукой и дал себя соблазнить. Он, Одд Синсакер, следователь-стоик и примерный семьянин с многолетним стажем, который до сего дня не ложился в постель ни с кем, кроме собственной жены и далекой подруги юности, вдруг позволил верховодить собственному члену. Как такое могло произойти? А хуже всего то, что ему это, кажется, понравилось. Она вела его так заботливо и нежно, словно они тысячу лет знакомы и ей известны его пристрастия лучше, чем его жене. В то же время все ее действия отличались странной безликостью. У него не возникло ни одной догадки, почему она вдруг решила его соблазнить и заняться бурным сексом на заваленном хламом диване. Не было никаких оснований считать, будто она воспылала к нему страстью или хотя бы что он нравится ей больше, чем первый встречный. Трахаясь, она словно оказывала ему услугу. Точно увидела: ему нужна сексуальная разрядка — и сочла своим долгом помочь. Такая вот бойскаутская помощь для взрослых. Смешно, честное слово. Какая освобождающая мысль. Ведь он, очевидно, состоит не в столь уж интимных отношениях со свидетельницей, как может показаться со стороны. Сири Хольм, бесспорно, дама интересная во многих отношениях, но он мог побиться об заклад, что, когда они встретятся в следующий раз, она будет вести себя как ни в чем не бывало. Скорее всего останется объективным свидетелем. И свидетелем очень важным, как подсказывала ему интуиция. На роль подозреваемой она абсолютно не подходит. Верно? Или он опять рассуждает не той частью тела?