Суда, собственно, не было. Бадаевцев вывели в тюремный двор и зачитали обвинительное заключение.

А на другой день, в тот же тюремный двор вывели всех заключенных из всех камер. Их загнали в дальний угол, к самой стене, отгородили двойной шеренгой конвоя. В центре двора выстроили в ряд закованных в кандалы бадаевцев. За спиной у каждого — автоматчик. Возле самых ворот — судьи, жандармы, тюремная администрация.

Яша стал рядом с Бадаевым. Возле него — Шестакова, Хорошенко, Межигурская…

— Похоже, они нас боятся, — тронул Яша локтем локоть Бадаева. — Стали у самых ворот, чтобы, в случае чего, сподручней драпануть было.

— Правильно, Яша, — ответил Бадаев, — фашисты трусливы, как и все иные преступники.

Рыжеватые усы и борода, отросшие в тюрьме, делали лицо Владимира Александровича еще более мужественным и непреклонным. Яша знал, что на всех допросах палачи не добились от Бадаева нужных им признаний. Не узнали даже его настоящей фамилии, даже имени. Он гордился, что судьба свела его с этим человеком, с настоящим чекистом, дзержинцем, о которых он много читал и слышал от отца. Гордился тем, что стоит рядом с ним перед лицом врага, и совсем не тревожился, что сейчас прочитает судья.

Председатель военно-полевого суда, худощавый, небольшого росточка человечек, разодетый, как гусарский корнет из оперетты, взобрался на табуретку, чтобы его было видно всем заключенным, вздел очки, боднул воздух прилизанной, как у телки, головой, писклявым голосом прочитал приговор.

Переводчик еле успевал называть фамилии обреченных:

— Бадаева Павла Владимировича — к смертной казни;

— Волкова Семена — к смертной казни;

— Гордиенко Якова — к смертной казни;

— Мелана Петра — к смертной казни;

— Шестакову Тамару — к смертной казни;

— А мы другого и не ждали! — на весь двор крикнула Тамара. Стоявший сзади охранник ткнул ее в спину дулом автомата. Яша Гордиенко и Шурик Хорошенко одновременно обернулись и, шагнув к автоматчику, загородили собой Тамару.

А от ворот, с табуретки, продолжал верещать судья:

— Музыченко Николая…

— Музыченко Ивана…

— Шилина Григория…

— Шевченко Павла…

— Межигурскую Тамару…

— Шлятова Михаила…

И после каждой фамилии — смертная казнь… смертная казнь… смертная казнь…

Судья опустил руку с приговором, продолжая что-то говорить по-румынски.

— Все осужденные, — сказал переводчик, — имеют право подать ходатайство о помиловании на имя его величества короля Румынии Михая.

Судья слез с табуретки и вместе с переводчиком подошел к Бадаеву:

— Предлагаю заявить о вашем согласии подать прошение о помиловании.

Бадаев с презрением посмотрел на судью и сказал, отчеканивая каждое слово:

— Мы — на своей земле! И у врагов пощады не просим!

Это были последние слова, сказанные Бадаевым палачам.

— Пощады не прошу! — вслед за ним ответил Яша Гордиенко.

— Пощады не прошу! — вскинула голову Тамара Шестакова.

— Не прошу!

— Не прошу!

— Не прошу пощады! — покатилось от осужденного к осужденному.

— По закону вам дается двадцать четыре часа на обдумывание ответа, — сказал судья, свернул в трубку приговор и пошел к воротам.

— Яшко, — легонько толкнул плечом Гордиенко Бадаев. — Ты подашь прошение о помиловании.

— Я сказал, не прошу помилования! — ответил Яша.

— Ты подашь прошение о помиловании, Яшко, — настойчиво повторил Бадаев. — Ты среди нас один несовершеннолетний, может быть, тебе поэтому повезет. Надо, чтобы кто-то из нас остался в живых. Когда придут наши, ты должен будешь рассказать и о павших, и о предавших. Это мое последнее тебе задание. Понял?

— Но я не могу, дядя Володя…

Судьи ушли. Конвоиры загоняли в камеры узников. Автоматчики уже подталкивали прикладами к дверям тюрьмы осужденных на смерть. Спорить было некогда. Бадаев повернулся всем корпусом к Гордиенко:

— Я — командир. Я именем Родины приказываю тебе, Яков Гордиенко!

Только Ионеску и Курерару знали о том, что одновременно с прошением Якова Гордиенко о помиловании в Бухарест пошло конфиденциальное письмо начальнику центральной секретной службы Эуджену Кристеску.

В последнюю ночь июня Молодцова-Бадаева и Тамару Межигурскую воровски, тайком от заключенных вывели палачи из тюрьмы и расстреляли в степи. Яшу бросили в одиночную камеру на четвертом этаже центральной тюрьмы.

Снова разрешили свидания — два раза в неделю. Но Нина нашла способ чаще видеться с братом.

Через дорогу от тюрьмы стояло разбитое во время бомбежки и заброшенное многоэтажное здание. Взрывом обрушило почти все внутренние перегородки и часть междуэтажных перекрытий. Осталась только коробка дома да на самом верху угловая комната, выходящая разрушенной стеной на тюрьму. Нина забиралась в эту комнату по остаткам лестничной клетки и провисшей арматуре и, пользуясь семафорной азбукой, как это делают матросы в открытом море, передавала Яше приветы родных и городские новости. Каким чудом взбирался Яша к своему крошечному зарешеченному окну под самым потолком — Нина не знала, но иногда она видела в темном проеме тюремного окна смутные очертания его лица и кисти руки, сигналящей: спасибо, все хорошо.

В четверг 30 июля на свидании Яша попросил, чтобы Нина не задерживалась.

— Иди домой, Нина, сразу же, — устало сказал Яша. — Передай, что мне хорошо, что я очень спокоен… И еще, сестренка, береги себя, я верю в твое счастье… Иди, Нина, мне хорошо, я сегодня хочу спокойно поспать.

Как ни ласково говорил с ней Яша, как ни убеждал, что ему хорошо, слова его вызывали тревогу и слезы.

Нина пришла домой. Мамы не было, ушла, наверное, к тете Домне, матери Саши Чикова. Нине было очень тоскливо в пустой квартире и, чтобы не раскиснуть и не расплакаться, она достала из тайника Яшины письма, разложила их перед собой, перечитывала, словно училась по ним Яшиной стойкости, Яшиному мужеству и выдержке.

После смертного приговора Яша снова готовился к побегу, теперь уже из центральной тюрьмы, в записках просил передать оружие, черную одежду, чтобы была незаметной ночью, самогон и водку для надзирателей и охраны.

К этой записке была приложена вторая, побольше. Но Яша сложил ее вдвое и склеил хлебным мякишем, чтобы даже Нина не прочитала.

Нина до этого только однажды видела Лену Бомм — высокую, стройную, с глазами, как лесные озера, то синими, то зелеными. Знала, что она сестра Яшиного друга, Фимки. Больше ничего.

Нина сходила в Красный переулок, но Лены дома не застала.