Что означало для государственной службы блокирование доходности постов, показывают некоторые цифры по XVIII веку, эпохе относительного, тем не менее, спада цен на должности. В достатке парижского парламентского дворянства стоимость должности составляла в среднем 23,44 % по расчетам Ф. Блюша (30,9 % — в начале карьеры и 14,3 % — в конце). Должность младшего советника между 1748–1750 годами стоила от 35 до 40 тыс. ливров, секретаря советника — 34,5—36 тыс., субститута — 25–30 тыс., председателя дознаний и кассаций —185–172—200 тыс. ливров. И все-таки из сопротивления кооптации homines novi,[110] приносящих свежие деньги от конторки и товара, цена парламентских постов вопреки или в силу придаваемого им престижа, была в 4–5 раз меньше, чем такса на аноблирующие должности, единственно по причине гораздо более либерального отношения короля. Между 1748 и 1750 годами должность хранителя мостов и дорог Франции стоила 595 тыс. ливров, должность генерального финансового откупщика в Кане можно было получить за 484 тыс. ливров, королевское секретарство при великом канцлере ордена Почетного легиона (аноблирующее первой степени) — за 105–185 тыс. ливров, финансовое интендантство (должность, возводящая в достоинство) — за 200 тыс. ливров. и в самом низу лестницы: 12 тыс. ливров за должность комиссара короткой мантии в Париже, 9 тыс. ливров — за адвоката в королевском совете, 7,5 тыс. ливров — за инспектора полиции. В конце правления Людовика XIV, несмотря на неоднократные драконовские сокращения, годовая сумма государственных рент достигла 86 млн. ливров, что составляет половину теоретических доходов государства и намного превышает сумму реальных поступлений в трудные 1700–1715 годы, т. е. 55 млн. в год в среднем. Сумма долга составила около 2 млрд. Два миллиарда и, возможно, один миллиард официально — вот конечное назначение коммерческих барышей, на остальное покупают сеньории. Круг замкнулся. Государство на континенте обходится дорого, но за неимением пролива — Фронда и Тридцатилетняя война доказали это — оно вполне оправдывает свою цену.

Великая амбиция Кольбера состояла в том, чтобы отвратить французскую буржуазию от государственных соблазнов. В своих письмах он обрушивается «вперемешку на безделье, милостивые даяния, паломничество, прерывающие работу праздники, монастыри, рантье, чиновное сословие». И делает это до того яростно, что Юбер Люти высказывается так: «Можно понять, насколько экономист в нем грезил обществом кальвинистской нравственности, скрижалями отринутых ценностей и насколько он отчаялся в обществе одновременно католическом, дворянском и лелеющем старину».

Вот почему благодаря остракизму, которому она подверглась, протестантская буржуазия стала во Франции и в сети Убежища единственным сектором французской буржуазии, вынужденным по необходимости оставаться в рамках торговли, финансов и банков.

Следует серьезно остерегаться анахронизма. Роль банка оставалась скромной. Поначалу, на заре XVII века он обеспечивал путем эмиссии переводных векселей международные обмены, после распространения он начал дополнительно в Амстердаме и Лондоне, а затем постепенно и на континенте предоставлять коммерции краткосрочный кредит от учета векселей, в основном же размещал государственные бумаги, служил посредником между не имеющими кредита государствами и небезосновательно пугливыми искателями ренты, — таковы были ограниченные масштабы роли этого привилегированного сектора торговли: торговли деньгами. Банк XVII–XVIII веков практически никак не участвовал в промышленности. Финансирование английской промышленной революции XVII века осуществлялось, если вспомнить, почти исключительно за счет самофинансирования.

Как прекрасно доказал Люти, французский банк конца XVII века и в XVIII веке был протестантским, опирающимся на солидаризирующую общность «диаспоры» XVI века и Убежища XVII века. Означает ли это, что французские буржуа так называемой реформированной церкви, покорные некоему призванию кальвинистского предопределения, как того хотелось бы Максу Веберу, или — логичнее — тому аскетическому труду, что вывел их вперед, не позволяя слишком приблизиться к Аркадии должностей, — означает ли это, что они полностью и окончательно повинуются буржуазному призванию к торговле, к конторке, к служению экономическому росту?

Это верно лишь отчасти. Парижский банк — в начале XIX века скажут «женевский банк» — был на службе короля. И до и после эксперимента Лоу, эксперимента, который он перенес без особого ущерба, протестантский банк оставался на службе государства. Звезда поменяла хозяев. Туртон и Гине в момент отмены Нантского эдикта, звезда Самуэля Бернара во время Войны за испанское наследство, до и после Лоу, менее значительная роль Исаака Фелюссона, Кроза, семейств Андре, Буасье, Буе, Бита, Лаба,Троншен. и финальное восхождение Неккера. Было бы несправедливо сводить их деятельность единственно к служению Генеральным штатам. Гугенотские банкиры сыграли решающую роль в распространении благоприятных условий для международной торговли, они представляли собой наиболее активные элементы французской колонии в Кадисе; таким образом, их роль в развитии крупной американской торговли, пополнявшей монетные средства Европы, значительная в 1730-е годы, вырастает еще больше при Гарнье, Моле и Дюма около 1740–1750 годов. Столь же важной была роль группы женевских гугенотских банкиров в расцвете производства часов. Но за деревьями следует видеть лес. Именно на службе Генеральных штатов и особенно в деле мобилизации капиталов Франции и Европы, дружественной и враждебной, гугенотский банк совершил свои великие дела.

Довольно характерно для этой важнейшей среды гугенотского банка семейство Фелюссон. Происходящее из Сен-Симфорьен-ле-Шатель, под Лионом, оно относится к первому женевскому Убежищу XVI века, как и их родственники Дегуты и Батье де Баль, купцы, фабриканты шелка, хозяева тростилен. они и в Женеве слишком долго оставались верны фамильной традиции производителей шелка. Женевская ветвь, слишком долго приспосабливавшаяся, пребывала, следовательно, в упадке в конце XVII века, когда Исаак обеспечил ей на долгое время блестящее положение в финансах и банковской сфере. Родившийся в 1698 году, единственный сын (четверо живых детей при восьми умерших в раннем возрасте) Теофиля-второго и Жанны Гине, Исаак покинул Женеву в семнадцать лет, за год до смерти отца. От единоверцев-родственников к единоверцам-друзьям, упорно работая как приказчик и посредник, Исаак приобщился к деловой среде, изучил немецкий в Базеле, голландский — в Амстердаме (им он владел лучше, чем французским), английский — в Эксетере у Бидуэлла, лондонского единоверца кузенов Гине. Фелюссон обеспечил свое состояние во времена системы Лоу.

Убежища сыграли главную роль в формировании французской разновидности европейского Просвещения в сознании эпохи.

Разве положение меньшинства, толкавшее протестантскую буржуазию к обособлению в делах и подвигавшее ее на неустанное приращение своего богатства, фактически не отрезало ее от государства и его соблазнов? Парадоксальным образом, нет. Опорой короля Франции были католические чиновники и протестантские банкиры. Удивительное в конечном счете разделение труда, обнажающее важный факт структурного свойства.

Построение государства остается крупнейшим экономическим деянием классической Европы.

Банк и государство — нет ничего более чувствительного к флуктуациям конъюнктуры.

Разве не парадокс — помещать рассмотрение конъюнктуры, т. е. движения в чистом виде, в заключение раздела, посвященного более ригидным структурам? Парадокс, в сущности, кажущийся. Колебательное движение — это еще и способ отрицания движения. Структурные сдвиги обеспечивает только непреодолимая тенденция на повышение. Колебательные движения всегда совершаются вокруг одной оси. Очевидно, неподвижность экономики Старого порядка лучше всего проявляет себя в устойчивом характере колебаний.