Научная и картезианская Франция — это не исконная Европа. Картезианская Франция, но была ли таковой вся Франция? Даже весь город, увлеченный с 1673 по 1686 год операми Люлли, от «Кадмуса и Гермионы» до «Армиды» на либретто Кино и Тома Корнеля в декорациях Берена? Даниель Морне любил повторять, что «из 350 драматических произведений, поставленных в Париже с 1660 по 1669 год, по крайней мере половина была в радикальном несогласии с тем, что принято называть театром классицизма». Даже во Франции утвердившийся классицизм был элитарным, принадлежащим элите воли, мысли, власти и ума. Но такая элита везде, где бы она ни появлялась: во Франции, в Голландии, в Англии, — направляла мир к его новой судьбе.

Для прочих было достаточно барокко. Европа и за морем оставалась барочной. Возможно, потому, что та Европа, которая выходит за свои пределы, захватывает и застраивает земли в Америке, на берегах Африки и Азии, на 60 % иберийская, на 30 % итальянская, в остальном — компактная масса итальянских, французских и английских миссионеров. Барочная Россия, барочная Богемия, барочная Австрия. Лувр, который не построил Бернини, лучше всего покажет Иоганн Бернхард, Фишер фон Эрлах, его ротонды, широкие вогнутые фасады, внутренние купола Граца, странный и притягательный мавзолей принца фон Эггенберга и необычайные монументальные парковые вазы, глубокие и чрезмерно изукрашенные; продление триумфальных арок 1690 года барочной festa вплоть до начала XVIII века.

Эрлах победил в Зальцбурге до того, как пришло признание Вены, этого новопродвинутого в ранг крупнейших города в самом конце XVII века. Несмотря на странности интерьера, фасад дворца принца Евгения отличается строгостью; но причудливые кариатиды большой лестницы ведут нас к самому бесспорному барокко. Что касается зальцбургского собора, то не является ли он карикатурой на австрийскую вечную молодость вычурной Италии? Можно ли сказать, что Эрлах остался равнодушен к версальскому очарованию? Архитектоника больших масс в Нимфенбурге, равно как в Шенбрунне, несмотря на крыши, не производит впечатления Версаля. Все-таки католическая Австрия и Испания Филиппа V, как ни странно, Испания Ла Граньи[131] по отношению к протестантской Германии соблазнен ного севера представляли собой самый прочный бастион ита льянского архаизма за пределами строгих рамок XVII века. Но если Австрия 1690 года неутомимо варьирует модель церкви Иль Джезу, мистический порыв которой она не исчерпала, то не потому ли, что вместе с Центральной Европой она надолго задержалась на начальном этапе контрреформации?

Дворцы возводились наравне с церквами, но церкви — прежде всего. Семнадцатый век, как все великие века, был фундаментально теологическим. Как искусство барокко, первоначальное, истинное, церковь Иль Джезу лучше, чем колоннада собора Святого Петра, выразила в стукко, ляпис-лазури, бронзе, красках и камне урезанную, конечно, теологию, но широко распространенное и имеющее давние корни благочестие. Склон, по которому от 1570-х годов восходила Италия, был склоном, ведущим во тьму равнодушия и безбожия, он был крутым и очень высоким, если не в Италии, то по крайней мере в действительно живых областях католической части христианского мира, прежде всего в Испании, а во-вторых, во Франции, оказавшейся впереди в плане духовных достижений. А что же протестантская Европа? Россия с ее расколом? Общины ашкенази на востоке и едва ли не повсеместные общины страдающих сефардов, мучимых жестокими сомнениями? Без желания разобраться в религиозной истории XVII века лучше не пытаться проникнуть за барьеры, которыми превратность политики, случая и игры страстей — эта превратность в XVI веке называлась грехом — разделила великое тело христианского Запада, лучше игнорировать русскую церковь, несмотря на расстояние принадлежащую все тому же XVII веку; лучше забыть, что астрономия была теологична, что Декарт, Ньютон и Спиноза (да, Спиноза) принадлежали Богу. Весь XVII век искал Бога. Ценой недоразумений, конфликтов, страданий, но сколь прекрасно оказалось воздаяние.

Великолепный, но страшный сюжет. Рассмотрение его чревато рядом радикальных ошибок. Самая пагубная, поскольку, несмотря на усилия многих историков, она была еще недавно самой частой, — отказ разобраться с обычной путаницей относительно реформы XVI века. Конец реформации связывают со смертью Лютера (1546) и смертью Кальвина (1564), не видя, что XVI и XVII века во всей их полноте принадлежат к одному и тому же долгому периоду реформации церкви, периоду, который начинается около 1500-го и завершается между 1680–1690 годами самым жестоким, быть может, из недоразумений.

Отрезать первую реформацию от ее многое объясняющих продолжений означает связать ее с неким образом Ренессанса, а следовательно, прийти в конечном счете к стойкому и выгодному стереотипу, удовлетворяющему одновременно рационалистов, замкнувшихся в старой антипротестантской полемике католиков и либеральных протестантов. Так, небезуспешно была достигнута всеобщая выгода. Получалось, таким образом, что человечество на долгом, мучительном пути, восходящем к Просвещению и Разуму, от эры теологической к эре позитивистской переживает блистательный XVI век с его языческим возрождением и его реформой, первый робкий шаг и момент сомнения на окольном пути свободы совести к освобождению от пут христианского мировидения. Ловушка для простаков? Вовсе нет, лучшие знатоки XVI века еще вчера попадались в нее.

Чтобы избегнуть ловушки, неплохо вспомнить две истины.

Во-первых, в плане мысли XVI век был почти полностью солидарен с предшествующей эпохой. Это потом все начнет ломаться, когда аристотелев космос уступит место бесконечной Вселенной великой алгебраической природы конструкторов нововременного мира. Во-вторых, реформация не предполагала ничего отнимать у церкви, раскол был несчастным случаем, реформация — стремлением к более активной религии, более неутомимой, более предприимчивой. Если реформаторские церкви упраздняют священников и монахов, то не для того, чтобы построить светский град, но из безумного в какой-то степени желания всеобщего возвышения. Во имя всеобщего священства все возвышены во граде, подобном Женеве, похожем, по крайней мере в отношении целибата, на просторный бенедиктинский монастырь, где чередуются молитвы и работа.

Другая проблема: принять протестантский мир как целое, несмотря на различия в нем, и исследовать диалектику численности. Принять, вопреки очевидному, протестантскую Европу как целостность — вещь не бесспорная. Если отбросить два перевоплощения, сектантское и унитарное, то есть протестантизм церковный, лютеранский (Аугсбургское исповедание, епископальное или нет), реформатский (кальвинизм от Шотландии до Венгрии), англиканский, получается, что 95 % протестантской Европы в XVII веке, несмотря на преходящие трудности, были глубоко солидарны. Эту солидарность можно измерить в момент крупных кризисов, от коллоквиумов 1560-х годов (Вормсе, в частности) до отмены Нантского эдикта (18 октября 1685 года) — срок короткий. Тогда поищем аргументы численности. Около 1570 года протестантская Европа, грубо говоря, уравновешивала Европу католическую: 40 % с одной стороны, 60 % — с другой. К тому же приблизительный подсчет не учитывает качественных моментов: 50 % французского дворянства, 30 % буржуазии были сторонниками реформации.

Около 1570 года Европа переживала переход в протестантизм. Если бы Франция изменила направление, то партия была бы выиграна. Ошеломляющий удар был нанесен углублением разногласий, порожденным Тридентским собором. Получился реванш: скорее крестовый поход, нежели миссия, путем приложения испанского способа к лютеранской = мавританской ассимиляции. От герцога Альбы до Валленштейна.

В 1630–1635 годах происходит спад. Треть протестантского мира, почти вся Англия, испытала стремление к единству; во Франции после 1627 года дело протестантизма проиграно как по соотношению политических и военных сил, так и в связи с динамизмом католической реформы. Около 1653 года демографическая катастрофа, стершая с лица земли часть Германии, полностью разрушила равновесие в соотношении сил: 15 млн. протестантов вместо 27–28 млн. пятьюдесятью годами ранее. Гораздо меньше четверти Европы. Вестфальский мир был чудом: он результат раздоров в победившем католическом лагере. Английская революция окончательно все подорвала.