Не считая Палермо, сидящего на сицилийском хлебе, — 105 тыс. человек в 1606-м, 129 тыс. в 1625-м, 100 тыс. в 1713-м, 117 тыс. в 1747 году, потолок которого наглядно показывает упадок старой средиземноморской экономики, — Италия больше не знала других стотысячных городов, этих эквивалентов, как уже говорилось, городов — дважды миллионеров нашей эпохи.

И все-таки в 1600, 1650 и 1700 годах и даже в середине XVIII века никакой другой регион средиземноморской или внесредиземноморской Европы не имел такого количества крупнейших городов. В 1600 году Италия могла предъявить Неаполь (280 тыс.),Венецию (148 тыс.), Палермо (105 тыс.),Рим (101 тыс.) и Милан (96 тыс.). В тот момент Британские острова имели на счету лишь Лондон (100 тыс. жителей в 1593 году и около 50 тыс. жителей во внешних приходах и Вестминстере); Дублин в XVII веке вырос с 10 до 40 тыс. жителей; Эдинбург насчитывал от 10 до 30 тыс. жителей; в Англии Бристоль вырос с 10,5 тыс. жителей в 1607 году до 30 тыс. в 1690-м. Ни один английский город в 1600 году не преодолел вслед за Лондоном рубеж в 15 тыс. жителей. В 1600 году Париж, едва оправившись от осады, очень сильно отставал от Неаполя, он был несколько впереди Лондона и Венеции: самое большее 200 тыс. жителей, включая предместья. В Марселе и Лионе было не более чем по 50 тыс. жителей. Тулуза и Бордо не достигали 40 тыс. Итак, в 1600 году, кроме четырех крупных столиц, которые превосходили и следовали по пятам за Парижем, Италия насчитывала еще 5 городов, которые существенно превосходили второй город Франции: Мессина (80 тыс. жителей), Флоренция (70 тыс.), Болонья и Генуя (63 и 62 тыс.). Даже в 1750 году, когда Париж имел полмиллиона жителей, Лион — 130 и 140 тыс., когда Марсель, Бордо и Руан колебались между 90 и 70 тыс. жителей, когда в Лондоне проживало 600–700 тыс. человек, при том что ни один другой английский город не насчитывал и 50 тыс., позиция Италии оставалась вне всяких сравнений. Неаполь с 305 тыс. человек (в 1742 году) еще занимал блестящее третье место, за которым следовал Рим (153 тыс.), Венеция (140 тыс.), Милан (124 тыс.), Палермо (118 тыс.), Флоренция (77 тыс.),Генуя (70 тыс.),Болонья (69 тыс.), Турин (57 тыс.), Верона (43 тыс.). В тот момент Пиренейский полуостров, находившийся к 1600 году на вершине золотого века, имел всего лишь два города, приблизившихся к численности в 100 тыс. жителей при отсутствии достоверных данных о том, что они действительно достигли этого рубежа, — Лиссабон и Севилью, за которыми следовали Толедо (55 тыс.), Вальядолид (33 тыс.), Барселона (32 тыс.). Рост Мадрида (150 тыс. жителей к 1650 году) не компенсировал сокращения населения всех прочих городов. Подобное выдвижение Италии создавало шанс в плане культурном и — в конечном счете — неблагоприятный фактор в решающий момент в порядке экономическом.

За пределами средиземноморского пространства семнадцать старинных провинций (Нидерланды, Соединенные провинции) были единственным регионом, достигшим степени традиционной урбанизации, сравнимой с итальянской. Антверпен, достигнув уровня примерно 100 тыс. жителей, стабилизировался между 40 и 60 тыс. Брюссель в течение XVII века превысил 50 тыс. жителей, численность Гента была несколько ниже, а Брюгге — приблизилась к 40 тыс. душ. Но на юге города стагнировали или сокращались, и после сорока лет лучшей администрации «Бельгия» к 1750 году находилась на уровне урбанизации 1560-х славных лет. Все городское население, примкнувшее к реформации, подалось на север. В 1557 году Амстердам, с его 35 тыс. жителей, вышел на уровень Утрехта. Амстердам, с нашей точки зрения, подобно Мадриду, обладает преимуществом легко датируемой и осуществившейся целиком в начале XVII века урбанизации. В 1622 году он превысил показатель 100 тыс. душ, сменив Антверпен в качестве демографической метрополии Нидерландов, после того как отнял у него первенство в колониальной торговле и банковском деле. Именно между концом XVI и началом XVII века Северные Нидерланды осуществили прорыв в своей урбанизации, благодаря приливу протестантских эмигрантов с юга. Между 1557 и 1622 годами, кроме возрастания населения Амстердама втрое, можно отметить также удвоение численности населения городов Зейдерзее и рост населения внутренних городов на 50 %. Лейден и Хаарлем имели 45 и 40 тыс. жителей, Делфт, Эйндховен, Роттердам слегка превысили 20 тыс.; численность населения в Дордрехте, Гааге, Хауде, Хоорне варьировалась между 15 и 20 тыс., в Алкмааре была чуть ниже. Зеландская мутация, поднявшая Мидделбург до уровня 25 тыс. жителей, была сравнима с голландской мутацией на берегах Зейдерзее. Для Голландии — Зеландии XVII век — 1-я пол. XVIII века были периодом консолидации и медленного роста. Перепись 1795 года, отмеченная систематической недооценкой, дает ситуацию, которую можно с достаточным основанием проецировать на середину XVIII века: Амстердам — 221 тыс. человек, Роттердам — 53 тыс., Гаага — 38 тыс., Гронинген — 24 тыс., Хаарлем — 21 тыс., Мидделбург — 20 тыс., Дордрехт и Маастрихт — по 18 тыс., Леэваарден — 15 тыс., Делфт — 14 тыс., Буа-ле-Дюк — 13 тыс., Зволле и Хауде — по 12 тыс., Нимвеген — 11 тыс., Заандам и Арнем — по 10 тыс. Тем не менее именно в Соединенных провинциях впервые в Европе и мире первичный сектор деятельности был обойден вторичным и третичным — в большей степени специфическими городскими секторами. Эти цифры позволяют лучше выявить слабость востока. До бедствий Тридцатилетней войны Гамбург, Данциг и Аугсбург, имевшие порядка 40–50 тыс. человек, обогнали старинную метрополию Кёльн, который вместе с Любеком, Веной, Прагой, Нюрнбергом держался в пределах 30–40 тыс., тогда как Магдебург, Бреслау, Страсбург вышли на уровень 30 тыс. жителей. Антверпен и Амстердам позволяют измерить германскую экономику. Катаклизм Тридцатилетней войны более тяжело поразил городскую сеть империи, нежели ее деревенскую массу. До 80-х годов XVII века город будет восстанавливаться с нуля, причем значительно восточнее, чем уничтоженная в начале нашего периода сеть. Таков пример Берлина. Берлин использовал в 1688 году первую административную унификацию в ущерб пяти периферийным коммунам. Первый большой Берлин 1688 года насчитывал 58 тыс. жителей, из которых 20 тыс. на первоначальном местоположении. Политический в высшей степени взлет Вены был того же рода. Избавленный разом от турецкой угрозы победой под Каленбергом и реконкистой венгерской равнины, оказавшись с этого времени в центре Дунайского бассейна, переживавшего процесс унификации, давно переполненный внутренний город перетекает в свои предместья. Вена достигает 100 тыс. жителей около 1700 года. Еще одна новая черта — заметное развитие портов. Гамбург достиг 60 тыс. жителей, по-видимому, в 1700 году и начал процесс аннексии Альтоны. Любек оставался в пределах 30 тыс. человек, в тени своего слишком мощного эмансипированного подданного (Гамбург), сделавшегося соперником. Данциг, в какой-то момент XVII века вроде бы приблизившийся к показателю 70 тыс. жителей на волне экспорта балтийского леса, утвердился на неизменном уровне в 50 тыс. человек, обогнав Кёнигсберг, долгое время остававшийся в пределах 30–40 тыс. жителей.

На востоке происходят другие подвижки. К концу XVII века Бреслау и Прага преодолели отметку в 40 тыс. человек, тогда как Лейпциг и Дрезден едва превысили показатель 20 тыс. Трудно оценить население Москвы. К 1600 году оно было, несомненно, порядка 80 тыс. жителей; в 1750 году, после колоссальных усилий Петра Великого на Неве, Москва по-прежнему превосходила Санкт-Петербург (чуть больше 100 тыс. жителей против чуть менее 200 тыс.). Городская сеть, таким образом, позволяет одновременно проследить долгий подъем Востока и в то же время лучше оценить существовавшие в середине XVIII века масштабы расхождения, которое предстояло преодолеть.

Долгое время структурно неподвижный город в конце классической эпохи начинает двигаться. Он меняет размеры и численность. Достигнув на целое столетие своего верхнего предела после быстрого роста XVI века, город в течение двух третей столетия, между 1690–1700 и 60-ми годами XVIII века, переживает рост. Такое изменение уровня не обходится без структурных перемен. С самого начала XVIII века в городе, вокруг города и через город происходят революционные перемены новой эпохи. Именно поэтому даже столь поверхностный, как в рамках этой главы, очерк о городе выливается в вопрос о вторичных и третичных секторах деятельности.