Филиппу V доставались Индии и полуостров, за исключением Гибралтара и Менорки; Франции — границы в соответствии с Рисвикским миром. Императору — Нидерланды и испанская Италия, за исключением Сицилии, отданной Пьемонту. Между двумя великими континентальными державами (население имперской конфедерации примерно на 3 млн. человек превышало французское население, бывшее при этом богаче и однороднее) находился защитный экран «барьеров». По голландской концепции, обобщенной и преобразованной англичанами, система барьеров была установлена от Северного моря до Апеннин в зонах пересечения интересов Бурбонов и Габсбургов: Нидерланды, Италия, рейнские земли. «Охрана их была поручена державам второстепенным, слишком слабым, чтобы они могли обеспечить ее без содействия Англии».
Урегулирования в Северной Америке касались лишь деталей: Гудзонов залив и Гудзонов пролив, Акадия,[62] Ньюфаундленд, Сент-Кристофер — давний спорный вопрос, решенный в интересах Англии. И не более. Большое значение имела многонаселенная Америка, она оставалась испанской, но экономически отошла от Испании через asiento — разрешенный корабль, огромное судно постоянно обновляемого груза, которое англичане могли посылать каждый год в порты испанской Америки в качестве торговой привилегии;[63] сам же полуостров был опутан сетью тарифов. Англия добилась в Америке преимущественного положения, какое французы получили в 1701–1712 годах во времена del Rey nuestro abuelo.[64] Кастильские Индии, оставленные под политической властью Испании, были включены в экономический кондоминиум морской Европы. Во главе этого кондоминиума стояла торговая Англия. Не бесконфликтно, не без сопротивления со стороны испанских властей. Это продолжалось вплоть до 1770 года, когда возрождающаяся Испания возжелала реколонизировать для себя кастильские Индии. Целью этого запоздалого, но эффективного усилия стала независимость. С 1715 по 1770 год три державы значительно потеснили Испанию в экономической эксплуатации кастильских Индий: и первой здесь была Франция, главным образом в Кадисе. Если положение англичан внутри монополии было несколько ниже французского, то в «коммерции на конце копья» — т. е. в контрабанде — они преобладали на 80 %. Третью позицию занимали голландцы. В 1715–1770 годах испанская Америка имела, таким образом, четыре экономические метрополии. Во главе встала Англия, Франция приближалась ко второй позиции, далеко позади шли голландцы, испанцы возглавляли замыкающих: португальцев, генуэзцев, ганзейцев и северян. Это не было обозначено в договорах, но вытекало из их практики. И так как испанская Америка продолжала иметь большое коммерческое значение, мы можем оценить одновременно масштабы и пределы английского преобладания. Так же как на континенте Франция вынуждена была в значительной степени считаться с Англией, на море и вне Европы Англии приходилось в значительной степени считаться с Францией.
Тем более что XVIII век не определялся целиком и полностью франко-английским соперничеством. Утрехтский мир привел даже к курьезной франко-английской коалиции, надо ли говорить: коалиции богатых? Династические резоны ее были очевидны. Регент боялся Филиппа V, единственного препятствия, которое отделяло его от трона в случае возможной смерти юного Людовика XV. Георг I и вигское большинство парламента в 1715–1716 годах жили под угрозой высадки якобитов, терзаемые латентным диссидентством шотландских горцев и католической Ирландии. Филипп Орлеанский боялся агентов Филиппа V. Регент тем активнее защищал status quo, поскольку знал, что Франция истощена и что Утрехтский договор отстранял бывшего герцога Анжуйского от французской короны.
Для Филиппа V, подталкиваемого второй женой Елизаветой Фарнезе и valido Альберони, первоочередной задачей было вернуть Италию в сферу испанского влияния. Эта анахроничная мечта одновременно была нацелена на восстановление самого сердца средиземноморской Испании, глубоко травмированного разрывом испанской цельности Западного Средиземноморья. Дюбуа в Англии, Альберони в Испании были инструментами этого парадоксального и эфемерного ниспровержения альянсов.
От франко-английской антанты (июль 1716 года) через вхождение Голландии произошел переход к еще более парадоксальному тройственному союзу (январь 1717 года), ради сохранения status quo. Когда слишком торопливая Испания вводит военные силы в Сицилийский пролив, не только ее флот, восстановленный с большими расходами, уничтожается при Пассаро адмиралом Бингом (11 августа 1718 года), но, чтобы принудить ее подчиниться, тройственный альянс превращается в четверной альянс за счет присоединения императора. После раскрытия заговора Сельямаре против регента (благодаря аресту аббата Порто Карреро в Пуатье 5 декабря 1718 года) французские войска перешли к карательной оккупации Сан-Себастьяна (19 августа 1719 года) и Урхеля (23 октября 1719 года). Тысяча семьсот двадцатый год подтвердил прочность Утрехтского равновесия. Имперский Неаполь обрел Сицилию в обмен на Сардинию — компенсация неравноценная, но близкая Савойскому дому. В Парме и Тоскане вокруг дона Карлоса наконец-то образовалось нечто подобное бурбонской Италии.
Конгресс в Камбре умиротворил Европу; Франция сохранила союз с Англией и консолидировала династический союз с Испанией. Инфанта Анна-Мария, дочь Филиппа V и Елизаветы Фарнезе, воспитанная в Версале, стала хрупким звеном искусной комбинации. Смерть регента и правление герцога Бурбонского подорвали конструкцию. По соображениям внутренней политики герцог Бурбонский грубо отослал маленькую инфанту и женил Людовика XV на Марии Лещинской, уже взрослой дочери марионеточного короля Польши. Это по крайней мере должно было принести взрослому Людовику XV скорое потомство.
Кардиналу Флёри, духовному наставнику Людовика XV, понадобилось четыре долгих года, чтобы восстановить франкоиспанскую дружбу (1729). Война за польское наследство позволила Франции в относительно сжатые сроки приобрести Лотарингию, не спровоцировав английское вмешательство.
Но это произошло в последний раз. Впредь коммерческое и колониальное франко-британское соперничество (иначе говоря, два вида экономического соперничества) будет определять политику дворов. Не захват того, что осталось от независимой Лотарингии, не французская позиция в вопросе об австрийском наследстве, но морское и торговое франко-английское соперничество разрушило политику согласия, преобладания которой более или менее успешно добивались регент, Стенхоуп, Дюбуа, Флёри и Уолпол. После 1730 года темпы роста атлантической Франции встревожили Лондон. Конъюнктура континентальной Франции, давно уже отличавшаяся неустойчивостью, вдруг оживилась и способствовала таким изменениям. Тяжело пораженная на исходе Войны за испанское наследство французская морская экономика восстанавливается. В центре драмы снова единственная и главная цель: право Англии на прямую эксплуатацию испанской Америки без участия в издержках. Компания Южных морей против Филиппа V, отбросивший осторожность Уолпол, циклический кризис (1739–1740), поразивший английскую экономику, — и Англия обнаруживает вместо одной Испании Францию (1740) рядом с латинским союзником, французов Кадиса, борющихся с контрабандой.
Никогда еще Англия не бывала в столь плохом положении. Для католических континентальных морских держав это был шанс выиграть в главном, если они избегут соблазна распыления по мелочам. И тут вмешалось австрийское наследство. С интервалом в сорок лет два великих дела о наследстве смутили мир и равновесие Европы. У Иосифа I (1705–1711) были только дочери, и у его младшего брата Карла VI (1711–1740), короля Испании и каталонцев, тоже были дочери. Регламент, установленный в 1703 году Леопольдом (1668–1705), «Disposition leopoldine», предусматривал такой случай и, естественно, оговаривал переход наследования к дочерям Иосифа. Карл VI изменил этот порядок наследования Прагматической санкцией 1713 года и потратил жизнь, добиваясь ратификации внутри и вовне своих государств этого великого политического акта злого дяди и неправого отца. В слабой конфедерации, когда династические узы были скрепляющим элементом империи, такая манера действовать, несмотря на ее неэлегантность, оправдала себя. Корректировка Прагматической санкции уже обошлась недешево, по крайней мере внешне: Неаполь и Сицилия в обмен наПармув 1738 году, часть Валахии и Сербии в 1739 году. Утрата 1738 года, пожертвование Южной Италией ради Италии Северной, консолидируя империю, пошла скорее на пользу; поражение от турок было серьезнее, поскольку оно, казалось, вновь ставило под вопрос некоторые последствия Каленберга. Дезорганизованные финансы и армия — все против того, что 20 октября 1740 года было необходимо, чтобы произвести на свет впечатляющую коллекцию клочков бумаги.
