В 60-е гг. П. Шоню выходит на новые рубежи. После пятилетнего преподавания в лицее и четырех лет работы в Национальном центре научных исследований (CNRS) он с 1 октября 1959 г. получает курс в Канском университете (Нормандия), где, отталкиваясь от наработанной еще в Севилье собственной техники анализа серийных источников, создает Центр исследований по квантитативной истории (1966). Канский профессор долго отказывался от Парижа, который ему начиная с 1964 г. предлагали почти каждый год. Только в 1971 г. он стал профессором Сорбонны, где и преподавал вплоть до выхода на пенсию.

В итоге П. Шоню, оставаясь, по его выражению, «весьма свободным, но верным» учеником Ф. Броделя и Л. Февра, вышел на планетарные масштабы исследования: анализ мирового развития и миграционных потоков, историческая демография и религиозная история, проблемы менталитета и история смерти, он постарался охватить самые разные аспекты культуры, предложил оригинальные модели, объясняющие XVII в., религиозную реформацию, эпоху Просвещения, цивилизационные кризисы, — чего только не перепахал автор сорока фундаментальных книг и более двухсот статей. Пьер Нора назвал «неистового Шоню» единственным современным историком, способным подняться до уровня наивной ребяческой просьбы «рассказать всю историю» от кроманьонца до высадки на Луне.

Пьера Шоню, голлиста с июня 1940 г., не коснулось повальное увлечение интеллектуалов его поколения марксизмом, левыми идеями. Май 1968 г., как он сам признает, застал его врасплох. Особенно мучительным оказалось отчуждение, бросившее тень на взаимные отношения любви со студентами: «Мне кажется, если бы из чувства какой-то заботы о личном комфорте я не сказал бы им со всей откровенностью, что они ошибаются, это было бы актом предательства и презрения».

Политическое кредо Пьера Шоню: «В политике я всего лишь прагматичный либерал-консерватор, не ждущий от какого-либо разумного закона, конституции, а тем паче революции пришествия Царствия Небесного» — как нельзя лучше соответствует давно отмеченной особенности современного французского менталитета, парадоксально сочетающего любовь к вольтерьянскому духу XVIII в. и Великой Французской революции с почтением к идеальной модели Старого порядка XVII в., эффективность которой вполне компенсировала деяния глупых королей, бездарных генералов и корыстолюбивых паразитов буржуа. «Цивилизация классической Европы» является непревзойденным изображением французского Старого порядка в контексте европейской истории. В сущности, книгу можно рассматривать как удачный опыт в недооцененном пока жанре национальной истории в контексте цивилизационного процесса, в данном случае мы имеем дело с европейской историей Франции. В свое время А. Я. Гуревич сдержанно попенял Ж. Ле Гоффу на явный того же рода перекос в пользу французской истории в «Цивилизации средневекового Запада». Между тем умение выделить свою партию в цивилизационной полифонии можно рассматривать как прием, достойный подражания. Логичная при этом постановка вопроса о возможности европейской истории России выводит на одну из проклятых тем отечественной историософии: Россия и Европа. Не менее двухсот лет с этой навязчивой темой многословно бьются как приверженцы русской самобытности, так и сторонники приобщения к Европе, привычно оставляя вне поля зрения отсутствие смысла в вопросе о тождестве русской культуры с культурой английской, немецкой, французской — дискуссионным всегда было другое: принадлежность России к европейской цивилизации. Обществу с подобной проблемой осознания себя в истории стоит особо задуматься о методологическом инструментарии. В этом плане книга Шоню способна кое-что подсказать.

В современной научной литературе выделяются два подхода к понятию «цивилизация»: типологический и структурный. Первый сводится к дифференциации цивилизаций в качестве элементов, составных частей сложного всемирного целого, что выражается в их определении через понятие «культурно-исторический тип». Второй идет от представления о цивилизации как структуре, отношении элементов культурно-исторической общности. При этом цивилизация понимается как пространственно-временная локализация диалога культур. Важным преимуществом структурного подхода выступает способность снять возражения тех, кто не считает концепт цивилизации непременным в инструментарии социальных наук, рассматривая его как синоним понятия «культура» в широком смысле. Тем самым можно подвести черту под старой незавершенной дискуссией о «культуре» и «цивилизации».

П. Шоню, развивая идеи Ф. Броделя и Э. Лабрусса, сыграл большую роль в формулировании основной методологической парадигмы школы «Анналов», характеризующейся оппозицией «структура — конъюнктура». Это пришлось на шестидесятые годы, период так называемой «структуралистской атаки» на историю. Один из важнейших принципов структурализма: примат отношений над элементами в системе — определил внутреннюю логику «Цивилизации классической Европы». Предлагаемая читателю книга представляет европейскую цивилизацию как диалог культур, пространственную конфигурацию которого передает парадоксальная, восходящая к Николаю Кузанскому формула: «Окружность — нигде, центр — повсюду». Формула Шоню отчетливо выразила подвижность, условность, открытость цивилизационных границ вкупе с отсутствием идеального образца, общеевропейского культурно-исторического типа, степень соответствия которому удостоверяла бы причисление либо непричисление тех или иных национальных компонентов к Европе. Критерием принадлежности к цивилизации, согласно формуле Шоню, может служить только вовлеченность в культурный диалог.

Чем только не аргументировалась идея особой «русской цивилизации»! Мыслящее историческую жизнь исключительно через призму антитезисов и синтезов псевдопатриотическое сознание, лелея ощущение инаковости относительно благоразумной Европы, иной раз горделиво упивается в отечественной истории всплесками особого «русского бунта, бессмысленного и беспощадного». Знай, мол, наших! Типология массовых движений классической Европы способна лишить нашу историческую память этой отдающей некоторым мазохизмом иллюзии: степень «бессмысленности и беспощадности» многочисленных европейских жакерий, «бесцельных, безудержных и безнадежных», по выражению П. Шоню (см. гл. 2 настоящего издания), ни в чем не уступает милому национальной гордости русскому бунту. Впрочем, французский историк и не посягает на самобытность национальных культур, составляющих «европейский концерт».

Исходная концептуальная схема Шоню никак не предполагает постановки вопроса о соответствии России какому-то единому европейскому культурно-историческому типу, с точки зрения структурного подхода важен не тип, а отношение. Учитывая очевидную вовлеченность России в цивилизационный процесс классической Европы, в самые разнообразные аспекты европейского культурного диалога, автор рассматривает Россию долгого XVII в. как неотъемлемую часть Европы, ее подвижный фронтир или, наряду с югом Италии, в качестве «Европы архаичной». В свете «Цивилизации классической Европы» несомненным преувеличением выглядит утверждение П. А. Чаадаева о пагубной извечной нашей добровольной самоизоляции от Европы. Россия всегда охотно участвовала в европейском диалоге, продлевая на своих просторах существование архаичных культурных форм на благо выдыхающейся Европе, получавшей тем самым необходимую передышку для изыскания передовых решений. В книге П. Шоню достаточно тому примеров, в частности история европейской металлургии. Когда технология доменного производства на древесном угле окончательно исчерпала себя в районе Льежа, в Средней Германии и Англии по причине оскудения лесов, центр металлургического производства переместился в резервные «пограничные» зоны: в Скандинавию и, наконец, на Урал. Архаичная в технологическом и социальноэкономическом отношении железоделательная промышленность России дала Европе возможность благополучно пережить стадию «технологической беременности», обеспечив ценой консервации собственной архаики необходимый резерв времени для прорыва английского доменного производства на коксе. Металлургический сюжет как нельзя лучше иллюстрирует формулу Шоню: «Окружность — нигде, центр — повсюду». В ситуации диалога, который, как правило, асимметричен, центр всегда виртуален, а границы неуловимы. Их можно искать где угодно в зависимости от точки отсчета: полюса технического прогресса, полюса массового производства или зоны высокого потребления продукции. Нет ничего удивительного, когда мы обнаруживаем границы европейской цивилизации через некоторые аспекты межкультурного диалога в Китае и Бразилии, в Канаде и Индии. Интерференция цивилизационных волн.