Что касается Испании, договор, заключенный в 228 г. до н. э. с целью остановить экспансию Карфагена, касался лишь прибрежной зоны, где располагались греческие колонии, которым покровительствовал Рим. Относительно Италии ограничимся тем, что рассмотрим нападение галлов. Когда в 225 г. до н. э. галлы Цизальпинии, столкнувшись с римской угрозой, призвали изза Альп гезатов, кельты из Бельгии по-своему проводили европейскую политику. Римское контрнаступление, которое за два года достигло долины реки По, изначально преследовало единственную цель — создать новую линию обороны вдоль реки для защиты Италии от кельтов.

После неудачи Ганнибала и взятия Карфагена Сципионом римские амбиции устремились на Восток: инициатором этой политики был сам Сципион. Он побуждал Республику к дальнейшему наступлению в Азии. Но Сципион был также завоевателем Испании: после его блестящих побед была основана Италика, первая римская колония за пределами Италии.[52] С тех пор господство Рима основательно закрепилось в Восточной Испании. Однако долгое время оккупация ограничивалась прибрежными районами. Внутренние территории были завоеваны лишь позднее, ценой ожесточенных войн и огромных жертв. Во всяком случае, эти войны в Испании, на западной окраине Средиземноморья, связанные с войнами на Востоке, не выбивались из программы создания морской державы, сформулированной Сципионом. Однако, поскольку его могущество имело не связанное с морем происхождение, Рим мог понимать под этой талассократией только владение широкими полосами земли вдоль побережья. Такая политика привела к лигурийским войнам, начавшимся под предлогом защиты Марселя (Массалии), старого и верного союзника, и закончившимся покорением Южной Галлии. Эта программа завершилась завоеванием Македонии, вторжением в Грецию, Египет и Северную Африку.

Впоследствии ситуация оставалась неизменной в течение восьмидесяти лет. За пределами Италии и приморских провинций римская политика распространялась дипломатическим путем, но не военным: в Галлии альянс с эдуями, «братьями римского народа», обеспечил Нарбоннской Галлии, и территориям, расположенным за ней, длительное спокойствие. Известно, что в римское посольство, отправленное к кельтам Норика, входили представители высокого ранга. Эта система гарантировала безопасность, хотя иногда становилась причиной, как, например, в Мезии, потерь и расходов; но в целом массовые операции отвлекли силы фронтов, которые считались наиболее важными, и при необходимости (в частности, в войне с Митридатом) привлекались римские легионы и военачальники. Римляне стремились к поддержанию status quo в Европе. Этим широко пользовались италийские торговцы, которые почти не упоминаются в исторических источниках, но их роль была, однако, значительна, ибо в конце концов, благодаря географической осведомленности и знанию людей, они стали поистине авангардом завоевательных походов. По-видимому, римский господствующий класс не проявлял интереса к установлению более жесткой формы владычества на внутренних европейских территориях. Незадолго до завоеваний Цезаря сенат, поставленный Ариовистом перед свершившимся фактом оккупации нескольких галльских территорий, смог лишь назвать германца «другом римского народа». На Балканском полуострове создание союзов чередовалось с военными операциями. Политика Суллы по-прежнему была направлена на Восток; политика Помпея Великого, «завоевателя трех четвертей мира», также разворачивалась в сторону Средиземноморья и в восточном направлении.

Именно Цезарь возродил идею европейской политики, основанной на понятии европейского целого. Завоевание Трех Галлий было в его глазах лишь первым этапом. На основе политики Цезаря, а также исторически ценных «Записок» можно утверждать: Цезарь первый понял, что судьба Рима решается не только в Средиземноморье и что фундаментальная проблема связана с покорением других европейских регионов. И в этом проявился его гений. Однако перенесение границы на Рейн вызвало невероятные сложности, а после убийства диктатора — гражданскую войну, отсрочив дальнейшее наступление римлян вглубь Европы. Август попытался возобновить его по дерзкому плану. Ориентируясь на линию Рейн — Альпы, его легионы должны были отодвинуть границу империи на восток до Эльбы и предать во власть римлян по крайней мере всю Центральную Европу. Военные приготовления сочетались с гигантскими усилиями по административной, правовой, экономической организации, а также строительству дорог и городов. Впервые римляне применили в провинции свои способности и к территориальной организации.

Однако этот великий замысел тотального завоевания потерпел неудачу: поражение легионов Вара в Тевтобургском лесу (9 г. н. э.) остановило порыв завоевателей, хотя римляне знали и более серьезные провалы.[53] Долгие походы Тиберия и Германика в Германию не принесли положительных или долговременных результатов, если не считать аннексию Норика и завоевание Паннонии. Новая граница соединила Рейн и Дунай, а строительство лимеса разграничило две Европы, разделив традиционный путь обмена между Востоком и Западом континента и установив, если можно так сказать, барьер между историей и протоисторией.

Завоевание Дакии Траяном соответствует последней стадии этого процесса; оно укрепило на Балканах непрерывность империи до самого Черного моря. Дакия стала последней провинцией, основанной в Европе (107 г. до н. э.); полтора века спустя она была покинута первой.

Романизация европейских территорий начинается не только в связи с официальным образованием провинций. Задолго до приобретения статуса провинции, например Испанией (197 г. до н. э.), Галлией (51 г. до н. э.) или Бретанью (43 г. н. э.), эти территории благодаря торговым связям подверглись влиянию Италии, которое по крайней мере прослеживается в их материальной культуре. Так было на всей периферии римского мира. Жители Италии пользовались в провинциях почти абсолютной монополией на эксплуатацию местных ресурсов и экспорт итальянской продукции. При этом прибыль предназначалась привилегированному меньшинству, вышедшему из господствующих классов Рима и зависящему от них, а эксплуатация ресурсов, связанная иногда со злоупотреблениями и неконтролируемыми действиями магистратов и откупщиков, часто провоцировала волнение и мятежи населения провинций. Тем не менее социальная нестабильность не всегда имела экономические мотивы, а конфликты не были в порядке вещей; но то, что все же происходило, вызывало любопытство и поражало народное мнение так же, как и историков. Раздражение, демонстрируемое варварами в связи с римским господством, могло основываться также на нетерпимости к организованной жизни, регламентированной законами. Но нужно сказать, что беспорядочная республиканская экономика часто способствовала трансформации этой нетерпимости в ожесточенную борьбу. Старый провинциальный режим содержал внутреннее противоречие: с одной стороны, подчиненным народам позволялось сохранять традиционный образ жизни, вплоть до их древнего права, с другой стороны, им в спешном порядке навязывалась новая экономика. Впрочем, в результате сложились экономические условия, благоприятные для улучшений в различных сферах местного хозяйства: открылись новые ресурсы, модернизировалось сельское хозяйство и производство. Влияние Рима достигло духовной и политической сфер: солидарность, проявленная испанцами по отношению к Серторию, показывает, что сообщества провинций благосклонно восприняли социальные идеи, распространяемые столицей. Цезарь обрел в Нарбоннской Галлии надежную базу для своей военной экспансии. Римляне стремились, по-видимому, извлечь выгоду из раздоров и соперничества, которые препятствовали объединению подданных, но их политика не всегда и не везде сводилась к натравливанию одних на других. В эпоху Цезаря Нарбоннская Галлия и Бетика достигли примерно одинакового уровня цивилизации с Цизальпинией и некоторыми другими частями итальянского полуострова.