Эдик согревал дыханием ухо правое:

       -- Наденька, любовь моя, сейчас будут подавать чай-кофе-молоко, а мы давай сделаем вид, что поможем, а сами сбежим?

       -- ...я пропал, я пропал навсегда!

       Этот блеск, эта жизнь, этот свет!

       И по венам бежит -- не вода,

       И защиты от ярости нет!

       Я пропал... -- вещал Арсений Михайлович, и я слышала, как его дети, каждый, шёпотом повторяют за ним: "Я пропал..."

       Мы с Эдиком под одобрительные взгляды Клюева-старшего и прочих домочадцев присоединились к тем, кто отправился на кухню за напитками. Проверить бы градус одобрительности, когда они поймут, что мы не вернёмся!

       Эдик провёл меня тайными коридорами, открывавшимися прямо в бесшовной глади стен, на улицу, и мы оказались на серых плоских порожках, переходящих в булыжную тропу.

       Я потрясла головой: дорожка эта метров этак через двадцать упиралась в ворота.

       Да, дорожка проходила под арками, образованными стволами лип, до самых ворот! Но ведь каких-то полчаса... ну, хорошо, час назад я была здесь. Я смотрела в сторону забора! И видела только тропически дикое переплетение ветвей!

       -- Эдик, -- строго окликнула я устремившегося к выходу возлюбленного.

       Он, сияя, как солнышко, вернулся ко мне, подхватил меня на руки и понёс к воротам.

       И я тут же растеряла всякое желание что-либо выяснять.

       Я прижалась к сильному плечу Эдуарда и затаила дыхание.

       Он пел. Тихо, еле слышно, но я знала: пусть эту песню давным-давно посвятил Арсений Михайлович своей Изабелле, пусть поколения семьи Клюевых веками распевали её для возлюбленных, но мой Эдик поёт её сейчас -- для меня, и поэтому она звучит впервые...

       И эта песня словно причисляет меня к династии Клюевых.

       Мир, огромный, прекрасный, стелился нам под ноги, мы летели, едва касаясь травы ногами, как во сне, как в волшебной сказке... в безумной, волшебной сказке.

       Нам было хорошо.

       Тянуло свежестью от реки, лирично шумел ветер в соснах.

       -- Ну вот, -- выдохнул Эдик. -- А ты ещё не верила!

       -- Во что?

       -- Что я -- вампир!

       -- Да уж...

       Мой взгляд зацепился за границу между коричневой водой и синей -- там, где Лух делал поворот. Белые сверкающие блики вслед за ветром прокатывались по волнам. Мысли замедлялись и успокаивались.

       -- Попробуй тут, поверь. Я же ориентируюсь на запахи, знаю, как пахнут люди и как пахнут вампиры. Но никто из вас не пахнет так, как нужно! И, кстати, да! Почему же вы никто вампирами не пахнете?

       Эдик смущённо порозовел:

       -- Это долгая история...

       -- Так мы никуда не торопимся! -- заявила я, усаживаясь на пригорке над речкой.

       Эдик с сожалением погладил растопыренными пальцами свои белые шорты, нерешительно переступил с ноги на ногу, отмахнулся от кого-то рукой, наверно, от совести, и плюхнулся рядом со мной.

       И тут же взвыл! Я-то, когда садилась, смотрела, что подо мной, а он -- нет, потому и приземлился не на что-нибудь, а на шишки.

       Я герой. Вернее, героиня. Даже не засмеялась, наблюдая за бешенством Эдика, пытающегося одновременно отскрести прилипшие к шортам смолянистые шишки и сохранить приветливое выражение на лице. И даже помогла ему -- с шишками.

       Наконец, мы уселись рядышком, прижались друг к другу, и я напомнила вопрос:

       -- Эдик... почему вы не пахнете вампирами?

       Он расплылся в блаженной улыбке:

       -- А я не знаю!

       -- Но ты же сказал, что это долгая история!

       -- Ну... я побоялся признаться тебе в том, что на самом деле я, действительно, Долбоклюев...

       -- Эдик, не говори так! Это слово режет мне слух!

       -- Но что поделаешь, если это так и есть? Мне слишком уж неинтересно, кто я, какой и почему... -- кого-то это всё мне определённо напоминало. Уж не меня ли? -- Главное, что -- сильный, устаю медленно, проживу о-о-очень много лет... если, конечно, никто не помешает... но мне это всё неинтересно. И поэтому я До... хорошо-хорошо! -- он вскинул руки.

       -- Вот та-а-а-ак я и буду выдавливать из тебя каждого "Долбоклюева"! -- грозно зашипела я, вцепившись в горло возлюбленного, и мы покатились с пригорочка к воде, коричневой, белой и синей.

       Это было просто чудесно -- лежать рука к руке на тёплой утренней земле, вдыхать ароматы растревоженной нашей шутливой баталией травы, смотреть друг на друга...

       Мы ещё толком не успели насладиться тишиной и покоем, как у Эдика зазвенел телефон:

       -- Ну и где вас носит? Мы все готовы! -- капризно ныла в трубку Марина-Энди.

       Мой Клюев усмехнулся не без сожаления:

       -- Собственно, вот и игра подоспела. Мерило моей ловкости и мужества!

       -- Что за игра-то? -- перевернулась я на живот, подпирая кулачками подбородок и болтая ножками. Да, я завлекала Эдика и не скрывала этого.

       Он поднял руку -- коснуться моего лица -- но на полпути передумал, спрятал за спину.

       -- Вот сейчас и увидишь. Догоняй!

       Клюев метнулся вверх по склону, только белые шорты замелькали по кустам косульим хвостом.

       -- Э-э! -- бросилась я за ним следом. -- Так нечестно! Сюда, значит, на руках нёс...

       Вдоль высокого каменного забора вокруг дома Клюевых выстроились длинной вереницей машины. О, какие то были машины! Любую из них, не глядя, себе взяла бы! Если б ещё кто дал... Новёхонький джип -- бордовый "металлик"... Сверкающий "опель" -- небесно-синий... умопомрачительный "ландкрузер" -- цвета юной вишнёвой листвы... м-м-м... Я стояла и ласкала взглядом их, все вместе и каждую по отдельности, а душа моя, повизгивая от восторга, металась от одной до другой, чмокая в глянцевые бока. Одно дело, дорогие красивые машины. А вот красивые ухоженные машины -- это, знаете ли, совсем другое дело!

       Автомобили Клюевых "держали марку": как их хозяева не пахли вампирами, так они пахли чем угодно, кроме бензина и машинного масла. Они источали ароматы специальных автошампуней и экзотических освежителей, а из открытых салонов доносились ароматы натуральной кожи...

       Эдик стоял рядом со мной и делал вид, что его всё это богатство не интересует.

       Рассмотрев его слева, зайдя к нему справа, тщательно оценив каждую складочку на высоком лбу, я пришла к выводу, что ему... ему действительно всё равно на все эти машины!