Он успел перехватить руку Степаниды и, притянув ее к себе, прижаться к самому обрыву, к осыпавшейся, пахнущей илом и рекой стенке. Пронзительный рев перешел в душераздирающий вой. Он топтал и рвал барабанные перепонки, проникал в самое нутро, выворачивал его наружу.

Земля под ногами вздрогнула, все вокруг потемнело, руки и ноги задрожали, и все мышцы тела непроизвольно сжались, как будто попытались собраться в комок, неприметный, невидимый для падавших с неба стервятников.

Тяжелые фашистские «юнкерсы», под завязку груженные многокиллограммовой смертью, падали из слепящей вышины ревущими черными крестами. Лапы неубранных шасси хищно торчали, как будто эти падальщики уже нацелились и выбрали каждый свою жертву. И теперь, выпустив свои когти, они стремятся вниз с диким, голодным, завывающим ревом.

Демьян чувствовал, как трепещет и вздрагивает, прижавшись к нему, Степанида. С макушки слетела пилотка, и теперь она тычет теплым темечком, как испуганный щенок, словно пытается зарыться, спрятать свою голову ему в грудь.

Стервятники выбрали именно их – его и Стешу. Сейчас Демьян это чувствовал каждой клеточкой своего тела, такого ненужно огромного, видимого издалека. Не спрятаться, не спрятаться, не спрятаться…

Земля вздрогнула и вдруг зашаталась, заходила ходуном с ужасающим шумом и скрежетом. Это было не то, что сбросили мимолетные «мессеры». Бомбы сыпались одна за другой, и каждая проникала в самое нутро земли, доставала ее изнутри, заставляла кричать, и стонать, и ворочаться в нестерпимой, нестихающей муке. Злое, слепящее солнце померкло от пылевой взвеси и дыма.

Гвоздеву показалось, что почва разверзлась. Страшные бомбы «юнкерсов» раскололи ее, расщепили зияющими трещинами, и они со Стешей низверглись в самый низ, где нет света и никогда его не было. Мрак и ужас царят от начала времен здесь, в непроглядной темноте, в пылающей черным, невидимым оку огнем преисподней. Имя этого царства смерть, смерть, смерть…

Один за другим бомбардировщики пикировали откуда-то с высоты, сваливались почти до земли, а затем снова уходили вверх. Но вниз с ревом и воем летели бомбы и с грохотом кромсали и рвали землю и воду, людей, лодки.

Несколько бомб попали в подводы, стоявшие на том берегу. Часть из них возницы увели в стороны, а несколько брошенных в панике остались сиротливо стоять у самой кромки воды. Огненный всполох потянул подводу в воздух, и она на лету, прямо на глазах превратилась в бесформенный вихрь деревяшек, колес, ящиков.

Снизу, подтягиваемые неодолимой силой, кувыркались над землей лошади. Одна раскинула копыта в стороны, словно пыталась лететь с их помощью, как на крыльях. Вторую, слегка приподняв, сразу швырнуло наземь, протащило несколько метров, комкая и ломая.

Поднявшись вверх, обломки телеги и ее содержимое разлетелись в стороны, посыпались обратно на песок, в воду, подымая при падении фонтаны белых брызг, придавливая бьющихся на земле, изувеченных лошадей.

Кони, запряженные в стоявшую поблизости телегу, шарахнулись в стороны. Телегу дернуло с такой силой, что один из раненых, уложенных на самом краю, упал на землю. Боец, лежавший в нескольких метрах, в ложбинке, выскочил из своего укрытия и бросился к обезумевшим лошадям.

Он подскочил к оглобле и, схватив вожжи, потянул их изо всех сил, пытаясь осадить вздыбившихся животных. Бомба разорвалась между подводой и кромкой воды, на миг заслонив земляной стеной телегу, груженную ранеными бойцами, вскидывающих копытами лошадей, возницу.

Когда земляной вал с грохотом опустился, сквозь мутно-бурый дым проступили контуры опрокинутой вверх дном, раскинувшей колеса во все стороны подводы. Под ней и возле нее копошилось что-то стонущее, исходящее страшным криком последнего издыхания. В этой бесформенно шевелящейся, агонизирующей массе уже нельзя было различить людей и лошадей.

Фашистские бомбардировщики еще в течение нескольких минут продолжали крутить свое чертово колесо, высыпая из своих бездонных утроб все новые и новые порции грохочущей смерти. Такая же дьявольская круговерть раскрутила свой маховик вдали, в направлении колхоза. Значит, они бомбили и «Октябрьский». Не случайно «мессершмитты», на бреющем полете, очередями своих авиационных пушек открыв начало этого сатанинского балета, сразу ушли в сторону колхоза.

Пара украшенных фашистскими крестами истребителей прикрывала стервятников, двумя стаями нависших – одна над позициями штрафного батальона, стрелкового полка и над переправой, а другая – над колхозом и танковыми подразделениями.

Но вот бесовская симметрия раскрутившегося в полнеба круговорота нарушилась. «Юнкерсы» вдруг шарахнулись в разные стороны, и над рекой вдоль ее потемневшего русла промчалась стремительная машина. Ее серебристые крылья из дюралюминия были увенчаны красными звездами. Гвоздев сразу узнал эту машину по характерному тупоносому профилю. Ла-5, современные машины с мощными двигателями и авиационными пушками.

«Лавочкин» сделал вираж и взмыл вверх в то время, как его товарищ пронизывал разлетавшуюся вражескую стаю пушистыми хвостатыми очередями сразу двух ШВАКов. Взмывавший свечой истребитель открыл огонь. Очереди двух краснозвездных машин пересеклись на черной загогулине «юнкерса».

Будто пронзенная сразу четырьмя стрелами ворона, вражеская машина нелепо взбрыкнула в воздухе, задымилась и закувыркалась отвесно вниз. Она падала к северо-западу, оставляя за собой ломаный след черного дыма, и в конце концов исчезла за кромкой обрыва. Оттуда донеслось эхо далекого взрыва.

Эхо это вызвало дружный радостный вопль. Демьян тоже кричал, не помня себя, словно выплескивая наружу напитавший его, проникший во время бомбежки в каждую его пору страх.

Наперерез краснозвездным истребителям бросились барражировавшие над колхозом «мессершмитты». Две пары схлестнулись как раз между переправой и «Октябрьским». Завертелась неистовая карусель.

Все небо прошили стремительные росчерки пушистых трассеров, в белых нитях которых, словно мухи в паутине, забились черные и серебристые силуэты самолетов. Пытаясь зайти в хвост друг другу, в стремлении опередить противника и занять более выгодную позицию летчики совершали каскад фигур высшего пилотажа. «Лавочкины», легко, словно играя с вражескими истребителями в кошки-мышки, заходили с поворота в хвост врагу, и тогда немецкие асы вынужденно начинали пикировать. В этих фигурах высшего пилотажа немецкие машины стремительно отрывались от русских, которые в пикировании значительно отставали. Эти «догонялки», казалось, длились бесконечно долго, хотя на самом деле воздушный бой длился всего лишь несколько бесконечно долгих минут.

Ныряли в штопор, потом уходили резко вверх, вдруг сваливались на крыло, выписывая крутые виражи, обрывавшиеся очередным штопором, из которого, кажется, уже нельзя было выбраться, но в нескольких метрах от земли машины успевали изменить курс и, едва не коснувшись крыльями прибрежных холмов, уходили в очередную «мертвую петлю».

Еще две пары краснозвездных истребителей прошли над рекой и, совершив вираж над полем, забрались на высоту, нависнув над «юнкерсами». «Мессершмитты» бросились следом, увлекая за собой сидевших на хвосте русских летчиков.

Больше десятка машин роились в вышине, в испещренном перекрестьями белых следов очередей, выпущенных авиапушками и пулеметами. Кто-то, не вытерпев, начал помогать своим летчикам с земли, выцеливая по проносящимся над головами черным фюзеляжам, расписанным черно-белыми крестами. С позиций штрафников затарахтели пулеметы, раздались выстрелы из противотанковых ружей.

Неистово крутящееся, надсадно ревущее моторами веретено воздушного боя стало смещаться в сторону высоты, занятой немцами. «Юнкерсы», один за другим срывавшиеся вниз, стали сбрасывать бомбы на поле, стремясь разгрузиться, избавиться от тяжелого бомбового запаса, делавшего их менее подвижными и уязвимыми.