Денисов, опрятный, подтянутый, без слоев пыли на гимнастерке, возглавлял колонну бойцов, которые, выстроившись в цепь, тащили ящики со снарядами.

– Давайте помогу, – с готовностью предложил Федор.

– Нет, нет!.. – отказался Денисов, категорически замотав головой и прибавив шагу. – Мы и так за вашими спинами хорошо устроились. У вас, товарищ Коптюк, поди, и так забот хватает… Немец-то захочет беседу продолжить. Чую, что захочет…

Да, по всему видать, что захочет. Да только и мы не лыком шиты, и поговорим с фашистом по самым что ни на есть душа́м.

Коптюк невольно улыбнулся в ответ на слова неунывающего артиллериста. Сделав шаг в сторону с гребня, он дал дорогу идущим гуськом. А сам сразу как-то повеселел, посветлел головой и сердцем, расправил плечи и потянулся руками, прибавив ход. Вот что значит слово доброе. В какую бы глубокую штольню самого бездонного уныния ты себя ни загнал, а прозвучит это слово и в два счета извлечет тебя обратно на свет божий.

Как ни старались вражеские минометы и пушки, как ни перепахивали тут землю, а уже наметилась между воронок и ухабов едва заметная тропинка. Врете, гады пятнистые, не возьмете!..

Перевязочный пункт организовали под самым обрывом у переправы через реку. Над поймой здесь поднимался достаточно высокий холм, резко обрывавшийся песчаной крутостью. Как будто кто-то изгрыз его со стороны реки. Эта природная защита оберегала место переправы от большинства немецких шальных мин и снарядов.

Используя прикрытие в качестве заслона, лодки, а также плоты, сооруженные саперами стрелкового полка, курсировали здесь через Псел без перерыва. На противоположный берег отправляли раненых, а оттуда – ящики с патронами и снарядами, подразделения стрелковых частей, занимавших оборону северо-западнее штрафбата.

На носилках, сооруженных из жердей и плащ-палаток, ожидали своей очереди подготовленные к переправе. Рябчиков с Гвоздевым помогли Фомину усесться на глинистый прибрежный грунт. Даже здесь, недалеко от кромки воды, суглинок ссохся от удушающей жары.

– Пить!.. Воды!.. Пить!.. Пить… – на все лады, лихорадочным шепотом и криком, взывали раненые.

Их стоны, крики, бессвязное бормотание действовали угнетающе. Чуть поодаль, ближе к обрыву, санинструктор вместе с фельдшером делали перевязки. Демьян узнал Степаниду сразу. Упершись коленями прямо в песок, она склонилась над лежащим на носилках.

Фельдшер Шинкарюк поддерживал голову ладонями снизу, под затылок, аккуратно, по очереди перехватывая руки, пока Стеша разматывала белую ленту бинта вокруг головы раненого, которая беспомощно болталась в руках Назара Ивановича, словно кочан капусты.

В рядах изувеченных, неимоверно страдающих людей было столько боли и отчаяния, что Гвоздев, а вслед за ним и Рябчиков невольно включились в работу санитаров, взялись подносить и уносить носилки.

– Они пить просят, товарищ Гвоздев… – бормотал Ряба, отворачивая лицо от лежащего на прибрежном песке бойца.

Тот судорожно дергался, словно пытался подняться. Лицо и руки у него были полностью забинтованы, а ноги, тоже перебинтованные, были привязаны к использованным в качестве шин палкам.

Из щели, оставленной между носом и ртом, шел непрерывный стон, в котором просьба «Пить!» перемежалась с нечленораздельными звуками, выкрикиванием каких-то женских имен, неясным бормотанием.

– У меня воды нет… товарищ Гвоздев… – виноватым голосом добавлял Рябчиков.

– У меня тоже закончилась… – глухо отвечал Гвоздев.

Вода оказалась у Фомина. Гвоздев сказал Фоме, что ему самому понадобится, но тот, сделав небольшой глоток, упрямо и молча протянул флягу с драгоценным содержимым Демьяну. Несколько тяжелых раненых сделали по глотку. Вода вмиг улетучилась, точно в песок ушла.

Раненые упрашивали дать воды из реки, но санитары не разрешали. Тогда Гвоздев стал с ними ругаться. Если не дают пить из реки, пусть найдут нормальную воду. Нельзя мучить людей.

А один из санитаров, рослый детина из санвзвода, возражал, что раненых напоят на том берегу сразу после переправы, а потом, зло оскалившись, буркнул, что если он такой умный, пусть сам найдет воду, а им сейчас некогда.

Сначала в Демьяне всколыхнулось непреодолимое желание вцепиться в нависавший над ним кадык нагловатого детины и, окунув его в воды Псела, держать до тех пор, пока тот не напьется. Но он, оглянувшись на Стешу, сдержался. Та все так же хлопотала уже возле другого раненого.

Через двоих была очередь терпеливо ожидавшего Фомы. Тогда, молча сплюнув прямо под подошвы сапог санитара, Демьян развернулся и пошел прочь от берега. Он решил попытать счастья с водой во взводе Дударева. Бойцы третьего взвода располагались неподалеку от переправы. Вместе с увязавшимся за ним Рябчиковым Демьян по извилистой тропинке вскарабкался наверх.

Увидела ли его Стеша? Может, стоило подойти, поздороваться. Но ей сейчас не до разговоров. Чего он полезет? «Здравствуй, Стеша, видишь, я жив и здоров. Только башка немного звенит. Ага, слышу звон, да не знаю, где он. Не подскажешь, чем унять этот звон?» Да, глупо получается…

И еще этот Назар Иванович постоянно рядом с ней. Буркалами своими водит туда-сюда, как настоящий цербер. Не подходи, а то, не дай бог, укусит своими железными зубищами…

Цербер, цербер… Откуда это слово-то в голове взялось. Вот уж хорошенько его двинуло. Да, наверное, из школьных времен… Точно – мифы Древней Греции… До чего же увлекательно рассказывала обо всем этом Тамара Ильинична. Он как завороженный ее слушал, она как будто сказку на ночь рассказывала. А по ночам она и снилась в виде той самой Елены Прекрасной, из-за которой война случилась.

Да только вот эта война проклятая к красоте не имеет никакого отношения… И женщины здесь выглядят как заведомо обреченные. Бедные, и сколько им горя, и лиха, и скорби выносить приходится… Мужики-то, понятное дело: воюй, пока Бог дает, бей врага, цепляйся за жизнь. А они… за что им такое?

– Демьян!.. – раздалось вдруг позади.

Гвоздеву показалось, что этот голос прозвенел лишь в его сознании, желанным, но несбыточным призраком.

– Дема!..

Ряба вот обернулся и затряс за рукав Гвоздева.

Следом за ними торопливым шагом почти бежала Стеша.

– Куда же вы так быстро?.. – с досадой, почти осуждением выговорила она, подходя.

И вдруг остановилась в паре шагов, точно не зная, что дальше делать.

– Ряба, ты это… иди без меня, – выдавил из себя Гвоздев.

У него перехватило дыхание, и он еле совладал с голосом.

– Но это, товарищ Гвоздев… – промямлил Рябчиков.

– Догоню! – сорвавшись почти на крик, выпалил Демьян.

В этот момент он готов был пинком прогнать недогадливого бойца. Тот, словно что-то запоздало сообразив, молча кивнул и поплелся в сторону позиций дударевских, то и дело оглядываясь.

– А ну давай шире шаг! – крикнул ему вдогонку Гвоздев. – И смотри под ноги… А то шею свернешь!

Секунда, может быть, доля секунды, которая прошла, пока они смотрели в глаза друг другу, подсказала Демьяну, что делать, словно вдохнула в него слова и движения рук, перехвативших нежные, такие горячие ладошки Стеши.

– Тебя там… ждут… – произнес прерывистым голосом он, еще крепче сжимая ее податливые доверчивые пальцы.

Степанида смотрела ему прямо в глаза, не отводя своих больших серых зрачков. Будто пыталась без слов, с помощью взгляда передать ему что-то очень важное.

Демьян еле заметным усилием потянул ее руки на себя, и вся она тут же поддалась и прильнула к нему своим телом, своими горячими, нежными губами к его пересохшим губам.

– Шершавые… они у тебя, – вздохнув, пролепетала она, когда губы их разомкнулись. – Как наждачка…

Взгляд Стеши затуманился. Уголки рта приподнялись в еле заметной, усталой улыбке. Демьян так и держал ее, не отпуская от себя ни на сантиметр.