— Пойдем побродим, — шепнул мне Верест, — а ребята пока оценят разрушения в твоем доме, если ты не возражаешь.
Это было наимудрое решение.
— Ну уж хренушки, — сказала я. — Броди сам по этому гадюшнику. А я пойду в свой сад, разведу костер и буду смотреть на огонь, пока твои менты будут рыться в моих вещах.
— Они не будут рыться в твоих вещах, — обиделся Верест, — они будут искать следы злоумышленника, который перевернул твой дом.
Через полчаса они принесли мне под нос большой фонарь в резиновом корпусе.
— Вам эта вещь о чем-нибудь говорит, Лидия Сергеевна?
— У меня склероз, извините, — сказала я. — Это мой собственный фонарь, я должна была догадаться… Вы нашли его в подвале?
— Да, — ответил сержант Замятный. — Он закатился под обломки стеллажа.
— Это лишний раз указывает на причастность моего ночного гостя к двойному убийству, — воскликнула я. — Я выронила его от страха, когда направила на лицо покойника. Мне и в голову не могло прийти его подобрать. Я бросилась в дом — звонить в милицию… А убийца подобрал, не побрезговал… Преследуя меня в подвале, он выронил фонарь и в темноте не стал терять время на поиски… А потом, после моего побега, обыскивая дом, не смог его найти под обломками. Это была его большая ошибка…
— Это была его грандиозная ошибка, — подтвердил подошедший Верест. — Впрочем, преступнику уже по барабану… На вашем фонаре, Лидия Сергеевна, остались отпечатки пальцев охранника Зубова. Он не надел, идя на дело, перчатки, поскольку не планировал расставаться с фонарем. Тем более с жизнью…
— Это Бог его наказал, — пробормотала я.
— Этого наказал тот, кто убил, — отрезал Верест. — Между Богом и убийцей пока еще есть некоторая разница. Во всяком случае, надеюсь.
Мог бы и не злиться. Подумаешь, «глухарем» больше, «глухарем» меньше…
Впоследствии Верест признался, что имел по моему мобильнику непорочную связь с полковником Ананченко и реальную угрозу в краткий срок лишиться звезд, льгот и работы, что для капитана, кормящего семью на скромную зарплату, было бы катастрофой.
— Так и рассчитывай, — заявил кабинетный работник. — Пока не раскроешь тройное убийство, в городе не появляйся. Сам виноват, из-за твоей инициативы приходится корректировать план. Я был вынужден доложить о твоих находках генералу Боброву, так что дело теперь на контроле, не забывай.
Мы остались на минуту одни. Он опять скорчил виноватое лицо.
— В твоих злоключениях есть моя вина, прости. Это я просил Лукшина уделить твоей дачке немного внимания. Он решил прогуляться, а Зубов увязался за ним, умело заговаривая зубы. Пока ты водила Лукшина по мансарде, Зубов осмотрел твои запоры — так, на всякий случай. Подозреваю, у него даже отмычки не было, но открыть твою дверь гвоздем просто унизительно… Лукшин не в деле, мы проверили. В ночь на седьмое он дежурил, потом спал, чему имеются свидетели. В ночь на восьмое он спал, потом дежурил, чему тоже имеются свидетели. Да и парень не из тех, что с легкостью ходят на убийства. Его проверяют дальше, но с этим фигурантом яснее ясного. Жена, двое детей, неплохой достаток… Похоже, со смертью Зубова мы конкретно накололись, Лидия Сергеевна. Кончилась наша ниточка…
Он пришел в мансарду в девять вечера, едва волоча ноги. Его мужества хватило ровно настолько, чтобы не попросить у меня водки. Впрочем, я не обиделась: мужчинам свойственно гипертрофировать свои проблемы. С горем пополам выполнив свои обязанности любовника и не дождавшись от меня тайского массажа, он уснул. И вот тут-то меня взяла злость. За гипертрофированную мнительность Вереста, за жену, от которой он никуда не уйдет, за кошмары, к которым я ни одним боком, но булькаюсь в них по самое горлышко, за неудавшуюся жизнь, за несправедливость, согласно которой я нахожу мужчину мечты — образно говоря, клад, — но получаю на собственные нужды лишь те самые двадцать пять процентов от номинала…
Он храпел как пожарная команда. Впервые зрелище храпящего мужика не вызывало раздражения. И это тоже бесило. Я могла лежать и смотреть на него часами. С этим нужно было бороться. Беспощадно. Чем глубже я погружусь в трясину под названием Верест, тем мучительнее буду выбираться.
Не спалось. Обернув себя в плед, я спустилась вниз. Безобразие вчерашней ночи продолжало ощущаться. Посуда переставлена, сковородки, кастрюли — под сервантом: копались в нижнем ящике (завтра уберу, сил нет). Старая обувь разворочена, садовый инвентарь разбросан. Чего искали-то? Из полуразобранной печи (мы ею давно не пользуемся, у мамы в комнате камин) выломали несколько кирпичей — думали, у меня там тайник? Весь пол теперь вокруг печки усыпан известково-кирпичной пылью — объезжать приходится. Завтра смету.
Я заварила чай с лепестками розы. Очень толковый напиток. Кому как, а мне помогает думать и анализировать. Именно этим я и занялась, расположившись подальше от зашторенного окна. Гораздо лучше, чем предаваться слезам. И полезнее. Итак, поехали. Три ночи ужаса, в которые по воле рока я становлюсь одним из главных действующих лиц. Три трупа. Впечатлений не оберешься. Будем надеяться, сегодняшняя ночь станет исключением. А ведь все началось в ночь на 7 октября. Штейнис убрался из поселка в начале восьмого вечера — совпадение аховое (хотя он тоже имел жену и право на отдых). Двое незнакомцев (назовем их для простоты Петровым с Водкиным) протащили по моей улице тяжелый предмет (впрочем, Петров — это охранник Зубов, персонаж незабываемой картины; кто такой Водкин, ему ассистировавший, — вот главное неизвестное уравнения. Мужчина ли он? Думаю, да). Рассмотрим основную версию: тяжелый предмет — это труп. Более того, это труп «благородного, высокого, красивого» Гены, имеющего серый «вольво» и секретаршу. Сиречь, Зойкиного хахаля. История становления любовных отношений наших героев — дело темное. И ненужное. По крайней мере пока. Почему хахаль клюнул на Зойку — еще темнее. Но, выйдя от Зойки, он явно попадает в нехорошую компанию. Причем Зойка туг, пожалуй, не виновата: ее эмоции по поводу достоинств сопостельника и его невозвращения к жене нисколько не наигранны. Что происходило с момента ухода Гены от Зойки и до отчаянного крика, раздавшегося в начале третьего? Куда подевался серый «вольво»? Его нет в кооперативе. (Хотя тут, похоже, все нормально. Машину могли припарковать под любым столбом, а утром отогнать за пределы поселка. Охрана легковушки, как правило, не замечает. А если на воротах в тот момент стоял Зубов — то и подавно «не заметил».) И тут меня осенило — человека пытали! Или мучили. Или просто держали в укромном месте вопреки его воле. Место было очень укромное — до этого крика других не было. Человек сумел вырваться и оказаться недалеко от выхода (какого?), но его схватили, опять сделали больно, и он застонал. Потом подготовили к транспортировке и куда-то понесли. Опять получается интересно. В каком виде его несли? В мертвом? И куда?.. Мои глаза еще верны мне — злоумышленники Зубов с Водкиным свернули в Волчий тупик. Но милиция в последующие дни довольно тщательно обследовала переулок, проверяя мою завиральную теорию. Осмотрела все подвалы и сараи тамошнего «мирного населения». Трупа не было. Значит, унесли в ту же ночь (а зачем? — вопрос пока открытый). Куда? Напрашивается ответ: туда, где взяли. Это проще всего.
А где взяли?
Тут я сообразила, что элементарнее не бывает. Крик не мог раздаваться с Зойкиного участка. Во-первых, далеко, во-вторых, я не верила в Зойкину причастность (воображала себя грамотной физиономисткой). Про мадам Розенфельд даже и не будем — «штирлицы» не пытают людей. Туда же и Фаринзонов — дом закрыт, граница на замке. Во саду ли, в огороде не пытают.
Остается «Дом с привидениями».
Эта мысль за последние дни несколько раз выдавливалась из подсознания. Я запихивала ее обратно. Сегодня она вылезла просто внаглую. Делать нечего — пришлось закурить и додумать. То, что опера навещали виллу покойного Рихтера и в какой-то степени ее обследовали, сомнению не подлежит. Но в какой степени? Конкретных следов они не искали. Они прочесывали округу и в плановом порядке завернули на виллу. Побродили. В глубокие места не совались. Лень-матушка.
