Том уставился на нее, разинув рот.

— Ты говорила с адвокатом.

— Да, — ответила Бет.

Стоило Чику раздобыть свидетельство о рождении, остальное пошло легко.

Он заплатил Ласаро сто долларов — каждому мексиканцу полагалось по 20 — за разрешение использовать их адрес в Гринвуде. Они ребята бесшабашные и никогда подолгу не задерживаются в одном месте, значит, особых неудобств тут нет. Сто долларов — большие деньги, но указывать адрес портового грузового двора небезопасно. И без того хватает проблем с мистером Доном, который нашел покупателя для асбестового судна.

— У тебя семь дней, чтобы вынести оттуда свое барахло, приятель. Вторник наступит, стемнеет, и вот к этому времени ты уже должен свалить, сечешь?

— Тогда где я спать? — спросил Чик.

Мистер Дон поднял глаза от своих бумаг.

— Вывеску снаружи видел?

— Да.

— И что там написано?

— Написано «Корабельная корпорация „Дальберг“».

— Водишь, я занимаюсь кораблями, а не держу гостиниц или там приютов для бездомных. Если вдруг когда-нибудь решу влезть в гостиничный бизнес, то свистну тебе, а пока я продаю суда, а не сдаю комнаты. Усек?

— Да, мистер Дон.

Порой мистер Дон — почти друг, а иногда грозится и пугает. Сначала улыбочки, а потом вдруг раскричится ни с того ни с сего. В этом секрет власти Дона: нипочем не догадаться, на каком ты у него счету, и Чик восхищался тем, как хозяин умеет внезапно меняться, переходя от мягкости к свирепости. Когда мистер Дон свирепел, Чик наблюдал за его лицом, чтобы понять, в чем тут наука. Потом тренировался на мексиканцах.

Они соскабливали краску с буксира, и Чик руководил работой.

— Ласаро, — спросил он, — в Мексике у тебя ребенок есть?

Ласаро полез в задний карман джинсов и достал из бумажника мятый моментальный снимок. Бот Риа, маленькая дочка мексиканца.

— Красавица, — сказал Чик, — а теперь давай, шевелить задницей, чего встать!

Китаец многому учился у мистера Дона и в то же время думал: однажды он и сам заведет собственное дело. Получит карточку социального обеспечения, а там и водительские права попытается достать. И все, его пребывание здесь будет узаконено. Чик станет ничуть не хуже, чем был Чарльз Ли. Освободится от мистера Дона, настоящие деньги сумеет заработать.

Китаец успел отложить ровно 2132 доллара. По сравнению с мексиканцами уже богач.

Надо сказать Финну.

Сегодня вечером мороженое ему полагалось, поэтому родители ждали, пока мальчик справится со своей порцией и пока закончится «Охотник на крокодилов». Финн сидел перед телевизором за маленьким столиком, на собственном красном стульчике.

— Финик, мы хотим кое-что тебе рассказать. — Бет присела на корточки рядом с сыном и обняла его за плечи.

— Да? — с надеждой переспросил он.

— Папа и я поговорили и решили…

— …у меня будет маленький братик, да?

— Нет, Финичек…

— Маленькая сестренка?

— Нет, миленький.

Личико Финна начало сморщиваться. Он ведь уже сказал Спенсеру, что мама с папой собираются родить ему братишку!

— Зато у нас будет другая квартира. То есть целых два дома, этот и еще один!

— У нас уже есть дом, — сказал он сердито, — зачем мне еще один!

— Финик, а новая квартира прямо рядом с Океанариумом, и с Научным центром.

— Ну и что.

— У тебя будет комната — твоя собственная…

— Я хочу посмотреть «Самых забавных животных планеты». Я слышал — вы делали ребеночка. — Финн выпятил нижнюю губу, изо всех сил сдерживая слезы. — Я думал, у меня будет братик…

Как потом сказала Бет, разговор прошел не слишком гладко, но по крайней мере почва подготовлена, и Финн скоро сам начнет спрашивать о квартире, придет еще время.

— Нет там рядом никакого Научного центра, — сказал Том.

Нервный и невыспавшийся, Том пытался вести еженедельный утренний семинар. Слова, написанные на доске кириллицей, сменились итальянскими, бледных солнечных лучей не стало, а в остальном все так же и одновременно совсем по-другому. Том комментировал, насколько мог доброжелательно, рассказ Алана Вуртца.

— …Я внимательно вчитывался в достаточно протяженный диалог на страницах с четвертой по шестую. Акцент там смещен в одном направлении. У меня не проходило ощущение, что герой по имени Ланс лишен заслуженного внимания со стороны автора, в связи с чем вспомнились слова, однажды слышанные мною от Виктора Содона Притчета, английского новеллиста. Если вы не знакомы с его рассказами, очень советую почитать. Своей заметной приверженностью идеям о свободе воли и изумительным, шаловливым юмором Притчет весьма напоминает русских реалистов. Очень наблюдательный, очень забавный, очень человечный. Попробуйте почитать «Святого», «Тележку» или «Камбервелльскую красотку» — чудесные произведения, сейчас немного забытые, однако о них обязательно вспомнят. Так вот, Притчет сказал…

Должно быть, это произошло… неужели в 1983-м? Том и Сью пришли на вечеринку в темную, набитую битком и страшно прокуренную квартиру в Паддингтоне. В свои восемьдесят с хвостиком сэр Виктор был чрезвычайно бодр, в руке — бокал вина, в зубах — трубка. Зубы — что невероятно — свои, собственные, практически все. Скотт-Райс тоже находился где-то среди гостей. А Притчет, на четверть века старше любого в той комнате, казался моложе и веселее окружавшей его толпы тридцатилетних.

Пыхтя как паровоз трубкой, сэр Виктор говорил:

— Не очень-то я умею «давать рекомендации», но есть одна, которую я иногда даю самому себе, и она, по-моему, довольно полезна. Если придумывается хорошая фраза — что-нибудь, знаете, «умное», — я всегда стараюсь отдать ее самому нелюбимому герою.

Том процитировал Притчета студентам. Хильди Блом застрочила у себя в блокноте, однако остальные взглянули на Тома с легкими снисходительными улыбками, будто подобный совет был чуть ли не азбучной истиной.

— Конечно, Притчет не использует литературоведческих терминов вроде «трактовки персонажа», — сказал Том, — но замечание его блестяще, и если подумать над ним в связи с рассказом Алана…

Том рассказывал и объяснял на автопилоте, мысли витали где-то в другом месте. Говоря о Притчете, он вспомнил Ивлина Во[73], писавшего после разрыва с первой женой: «Я не знал, что возможно жить, будучи столь несчастным». Том, впрочем, не чувствовал себя несчастным. Скорее был поражен. Бет, с ее неоспоримым талантом делать сюрпризы, выбила почву у него из-под ног, а сила притяжения еще не успела подействовать, и Том парил в воздухе, словно какой-нибудь пухлый, смешной и жизнерадостный ангел в стиле рококо у Тьеполо[74]. Разумеется, вскоре законы физики вступят в силу и Том со свистом устремится вниз. Однако сейчас он чувствовал себя до головокружения легким и невесомым — подобные ощущения испытывает человек счастливый. Похоже на первые две недели, проведенные с Бет в Сиэтле, когда Том прилетел, чтобы дать интервью университету. То же недосыпание. То же нервное возбуждение. То же ощущение, будто видишь мир нечетко, как с похмелья.

Том услышал собственный голос:

— Алан, вот если бы вы могли наделить вашего Ланса умом, достаточным для произнесения той фразы в начале рассказа, которая принадлежит повествователю, — я имею в виду фразу об отце, находящемся где-то над жизнью детей, словно самолет, распыляющий гербициды на молодые посевы пшеницы? Видите, как в этом случае диалог сразу стал бы более глубоким?

Конечно, ничего подобного бы не произошло. С рассказом Алана ничего нельзя было поделать, однако поэкспериментировать с упомянутым принципом стоило.

— Мы всегда хотим забрать наиболее удачные фразы себе или вверить их героям, являющимся выразителями наших взглядов. Вполне естественно для человека. Вот чем мне нравится замечание Притчета: он высказывается в пользу великодушия со стороны писателя. Согласно американскими воззрениям, Виктора Содона Притчета пришлось бы, думаю, назвать «социалистом», хотя сомневаюсь, что этот писатель когда-нибудь себя к ним относил. Однако он действительно верил в необходимость повсеместного распределения словесных благ и конфискации хороших фраз у «имущих» и передачи их «неимущим» героям — вот побуждение, находившееся в основе свойственного ему либерального реализма…