Ночь тиха, не видна в небе луна,
Как усталый солдат, дремлет война.
И тут уже, по-моему, все-все поют:
Только вдали за рекой
Где-то боец молодой
Песнь поёт, и звучит тихо она.
Я очень люблю эту песню – мы часто её дома поём, и у нас очень хорошо всё звучит и хорошо всё получается. Я всегда бываю так счастлива, когда мы дома все вместе поём! И сейчас я счастлива – как это замечательно, когда поёт много много людей, и мне кажется, что, когда мы сейчас пели все вместе, все были счастливы.
Какая я была дурочка – не хотела петь в вагоне, не хотела петь у костра…
А это так прекрасно!
Эллочка помогла
Со мной случилась одна неприятность. У нас в лагере был замечательный костёр, всё было так неожиданно и чудесно! На следующий день Ёлка меня похвалила, она ужасно смешно сказала: “за организацию мероприятия”. Мы с ней страшно хохотали, но вообще Ёлка не так уж и часто хвалит – и мне было очень приятно. А после мёртвого часа весь наш отряд с Наташей пошёл в лес – правда, мы ушли недалеко. Я здесь почти каждый день бываю одна или с Ёлкой, но всё равно, прекраснее леса на свете только музыка.
Мы сели на полянке рядом с Бабушкиной, и я стала рассказывать, как мы с Ёлкой в Свердловске, в эвакуации на “Уралмаше”, летом ходили в лес. Вот мы шли первый раз. Идём по узкой дорожке, а со всех сторон чудный лес с цветами, бабочками и земляникой. Одна бабочка пролетела от меня совсем близко, низко и полетела в лес. Я за ней – и наткнулась на колючую проволоку! Я очень удивилась, потому что её не заметила. Оказалось, что по всей дороге слева и справа натянута колючая проволока и в лес войти нельзя. Я расстроилась, даже остановилась, а Ёлка стала меня утешать и сказала, что после войны её снимут.
Наташа внимательно слушала и сказала, что я очень хорошо рассказываю. После ужина мы с Ёлкой поболтали, вспомнили Свердловск, наши прогулки в лес. В общем, получился чудный день! Сыграли отбой, мы пошли в свои палатки, девочки сразу стали играть в “мертвяков”, а я пощупала простыни – ух какие они были холодные и влажные! Завтра пойду в камеру хранения и возьму там из своего чемодана кофточку, буду в ней спать. Села на кровать близко от подушки – сейчас от моего тепла здесь немножко нагреется. Сижу, спать хочется, но и нагреть хочется! Вдруг в палатку входят две женщины – одна незнакомая, а вторая – та, с которой мы вчера пели у костра. Они меня сразу видят, быстро ко мне подходят, та, с которой мы пели, берёт меня за руку и говорит:
– Ниночка, мы уже небольшой костёр разожгли, пойдём попоём!
Я ужасно растерялась, сижу как дурочка и молчу. Та, которая со мной пела, говорит:
– Не бойся, мы с вожатыми договорились… мы немножко, пару песен.
Встаю, иду за ними. Приходим к костру – он не намного меньше вчерашнего, но вчера вокруг него сидели мы, а сейчас сидят взрослые.
Та, с которой мы пели, садится, сажает меня рядом и говорит смущённо:
– А меня тоже Нина зовут.
Я почему-то обрадовалась и говорю:
– Как здорово – обе Нины!
И мы начинаем петь, мы поём много разных песен, и русских народных, и военных. С Ниной хорошо петь, а теперь мы ещё сидим рядом – это правильно для пения на два голоса, быть рядом. Нам иногда подпевают. Но я чувствую, что со мной что-то не то, не сразу чувствую, но всё сильнее и сильнее: очень жарко груди, очень холодно спине и как будто немножко тошнит. Нина замечает что-то и говорит:
– Давай спинку потру, зябко тебе?
Какая-то вожатая (Наташи нет) говорит:
– Ниночке спать пора, да и прохладно, иди спать!
Я встаю, улыбаюсь всем и говорю:
– Спасибо, так хорошо попели! Спокойной ночи!
Они чуть не хором мне отвечают:
– Это тебе спасибо!
Иду в лагерь, даже бежать не могу, захожу в палатку… а все уже спят.
На следующий день всё прекрасно – вкусный завтрак, нас здесь очень хорошо кормят, так мы с Ёлкой считаем. Потом мы опять с Наташей и всем отрядом гуляем по опушке леса. Лес всегда разный – вот ты входишь в него в том же месте, но что-то изменилось! Он всегда разный, но всегда прекрасный! После обеда мы с Ёлкой обсуждаем, какой сюрприз приготовить Мамочке с Папой на родительский день. После ужина я иду в камеру хранения, и мне выдают там мою кофточку – теперь спать будет теплее.
Играют отбой, и почти с последней нотой в палату входит Нина с другой женщиной. Я так и села на кровать. Они быстро подходят, Нина берёт меня за руку, улыбается, тащит к выходу и при этом говорит:
– Со всеми договорились, Ниночка, не волнуйся – сейчас от души напоёмся!
Мы опять поём у костра – теперь я в кофточке и спине не так холодно, но быстрее, чем вчера, мне становится не по себе: опять жарко груди, спине всё равно холодно и тошнит сильнее, чем вчера. Мы уже довольно долго поём, и я вдруг понимаю: надо скорей идти и ложиться. После очередной песни я встаю и говорю:
– Большое спасибо, но мне уже пора! Спокойной ночи!
Все сразу засуетились, громко мне говорят разное: “Конечно, иди спать!”, “Это тебе большое спасибо!”, “Наверно, замёрзла”, “Спокойной ночи!”.
Машу им рукой и тащусь в лагерь. Медленно иду – тошнит. Пришла – все спят. Вот хорошо, думаю, а то мне сейчас совсем не хочется разговаривать! Я снимаю кофточку, кладу её на подушку – подушка холодная и влажная, не хочется на неё ложиться. Раздеваюсь и ложусь.
Утром просыпаюсь от горна – побудка, быстро одеваюсь, подгоняю девочек, бежим на линейку, рапортую Тасе. Но помню всё, что было вчера вечером, – ив груди помню, и в голове помню! Надо что-то придумать, так я больше не могу, но и жаловаться взрослым нельзя: Нина же не виновата, что я… слабоватая оказалась. Надо посоветоваться с Ёлкой.
После завтрака встречаю её и всё рассказываю. Я никогда не видела Ёлку в таком бешенстве!
– Вот чертовки! Дуры толстые! Идиотки! – Она сквозь зубы просто шипит, глаза у неё светлеют и леденеют, а ноздри – как у Мамочки, когда она очень сердится.
Но вдруг лицо у неё становится растерянным, она хватает меня за руку и быстро спрашивает:
– Как ты себя чувствуешь? Сейчас как ты себя чувствуешь?
– Неплохо! – говорю и улыбаюсь, чтобы она так не расстраивалась.
– “Неплохо!” – повторяет она мрачно.
Она меня очень внимательно оглядывает, опускает голову, думает. Я жду.
Ёлка поднимает голову. Я так рада – у неё обычное лицо, только немножко тонкие глаза.
– Сделаем так! – Она говорит очень спокойно, и я понимаю, что всё будет теперь хорошо. – Сегодня сразу после ужина не жди отбоя, а сразу иди в палатку, там какие-то девочки уже будут обязательно. Ты им скажешь: “Девочки, я сегодня немножко устала и сейчас лягу спать”. И быстро ложись!
– А если девочки начнут… что-нибудь про… лазарет? – Я расстраиваюсь, потому что зачем мне лазарет?!
– А ты им ответишь, вернее, засмеёшься и скажешь: “Ну какой лазарет? Просто я вчера не выспалась!” И они это знают, потому что вчера заснули, а тебя ещё не было.
– И позавчера меня не было, – добавляю я и смеюсь.
– Ух, чертовки! – Ёлка опять становится мрачная, но ненадолго. – Значит, повторяем: сразу после ужина приходишь в палатку, предупреждаешь девочек, что просто очень хочешь спать, быстро ложишься… ну а засыпаешь ты в ту секунду, когда кладёшь голову на подушку!
– Они придут, обязательно придут… и начнут меня будить, – говорю.
Тут у Ёлки становится такое лицо… оно всё больше морщится, и она через хохот с трудом говорит:
– Ну… пусть… будят!
Мы обе хохочем.
После ужина я бегу в палатку – там довольно много девочек – раскрываю кровать, надеваю кофточку и говорю:
– Девочки! Я очень хочу спать. А вы занимайтесь своими делами, как всегда.
