— Я постараюсь. Очень.

— Где вы их принимали?

— Здесь.

— Сюда и проводите. Попросите показать деньги, пересчитаете их.

— Я всегда считаю, да. Только не все — по пачкам.

— Так же сделаете и сегодня. Они захотят увидеть груз. Где он у вас?

— В прихожей. В стенном шкафу.

— Отлично. Вы скажете: сейчас принесу. И выйдете в прихожую. Все. Остальное мы сделаем сами. Вы хорошо поняли?

— Так. Я понял все хорошо.

— Главное — не волнуйтесь. И ничего не бойтесь. Дом будет оцеплен, оружия у них нет, а мы будем рядом.

Через час подготовка к операции была закончена. Прокурорский «уазик», милицейский фургон с забранными решетками окнами и «Жигули», на которых приехали вызванные Мошкиным три опытных оперативника, загнали в глухой переулок. Два оперативника укрылись за углом дома — чтобы сразу блокировать входную дверь. Софронов, Мошкин и третий оперативник нашли удобное место за дверями, ведущими в холл первого этажа, а Косенкова загнали на второй этаж и велели не высовываться до конца операции.

— Стрелять — только в случае крайней необходимости! — предупредил Турецкий. — Они нужны нам живыми.

Для себя он облюбовал гостевую комнату. Он не намеревался принимать участие в аресте, это было дело оперативников. А уж ввязываться в перестрелку, если бы она вдруг возникла, и вовсе не имел права, в этом случае из следователя он превращался в свидетеля и отстранялся от дела. Даже присутствие его в гостевой комнате, из которой хорошо было слышно все, что будет происходить на веранде, было нарушением правил. «Но, в конце концов, вся наша жизнь — сплошное нарушение правил», — нашел себе оправдание Турецкий и плотно прикрыл за собой дверь гостевой комнаты.

Дом затих. Лишь долго не могла успокоиться овчарка, чуявшая присутствие во дворе чужих людей. Наконец и она унялась.

21.50.

К дому Крумса подъехала машина. Хлопнули дверцы. Машина уехала.

Звонок.

Взвилась на цепи и захрипела в яростном лае собака. Крумс спустился с крыльца и открыл калитку.

Притаившийся за дверью комнаты для гостей Турецкий услышал, как стукнула дверь, ведущая из прихожей на веранду. Обширное пространство веранды, до этой минуты безмолвное, заполнилось шумом от присутствия в нем нескольких человек: шаги, поскрипывание половиц, стук передвигаемых стульев.

— Как самочувствие, дорогой? — весело спросил Гарик — Что-то вид у тебя неважный. В чем дело, Антон Романович?

— Немножко сердце, — услышал Турецкий ответ Крумса. — Бывает. Так. К перемене погоды.

— Какое сердце? Не может сейчас быть никакого сердца! У нас такие дела, а ты говоришь — сердце!

— Это не есть очень серьезно.

— А вот это хорошо, — одобрил Гарик. — Не есть серьезно — так, Антон Романович, есть правильно…

Говоря это, Гарик пересек веранду и открыл дверь комнаты для гостей. Турецкий отступил вглубь и вжался спиной в стену за шкафом.

Не заметив ничего подозрительного, Гарик закрыл дверь и вернулся к столу.

— Груз у тебя?

— Так, — подтвердил Крумс. — Сначала — деньги.

— Деньги так деньги, — согласился Гарик. — Выкладываем, ребята.

«Так и есть — рассовали по карманам», — отметил Турецкий.

— Считай, дорогой, — предложил Гарик. — Пачки можешь не проверять. По пять косарей — банковская упаковка.

Некоторое время на веранде было тихо, потом Гарик спросил:

— Все в порядке?

— Так, — подтвердил Крумс.

— Теперь — груз.

— Сейчас принесу.

Крумс вышел в прихожую и прикрыл за собой дверь. А когда она снова открылась, на пороге стоял, скрестив на груди руки и прислонясь плечом к дверному косяку, Олег Софронов.

— Ну что, дорогой? — словно бы доброжелательно спросил он у Гарика. — В огурцах ты понимаешь, в помидорах понимаешь. Так ты и в литии, оказывается, немножко понимаешь?

Он вскинул «Макарова».

— Стоять! Ни с места! Вы арестованы!

Не опуская оружия, он отступил в сторону. Его место в дверях тотчас же занял Мошкин. В руках у него был «ТТ».

— Не двигаться! Руки за голову!

Никто и не рассчитывал, что эта троица сдастся без сопротивления. Но то, что произошло, оказалось для участников операции полной неожиданностью. Вместо того чтобы рвануться к двери, Гарик рысью взлетел над столом, оттолкнулся от столешницы и, уже в воздухе развернувшись, вышиб спиной двойную раму веранды и вывалился во двор. Услышав звон стекла, Турецкий выскочил из гостевой комнаты и метнулся следом. В тот же миг Петраков отработанным ударом ногой в грудь выбил Мошкина из дверей и прорвался в прихожую, но тут был перехвачен оперативниками и через считанные секунды лежал лицом в пол, с заломленными за спину руками.

Лишь высокий, Ряжских, оцепеневший от неожиданности, покорно дал надеть на себя наручники.

Между тем Гарик перемахнул через двухметровый забор, разделявший дворы. Турецкому удалось одолеть преграду лишь со второй попытки. Он увидел, как Гарик взмыл над вторым забором, таким же двухметровым, и понял: тут его не достать. Он ринулся на улицу. Но калитка была заперта. Пока Турецкий возился с засовами, Гарик, выскочив на Речную уже из третьего двора, успел отбежать метров на пятьдесят, и расстояние между ним и Турецким быстро увеличивалось.

«Уходит! — с отчаянием подумал Турецкий. — Уходит!..»

И тут прозвучал выстрел.

Стрелял Косенков. Скатившись при первых звуках команд с лестницы, он заглянул на веранду, увидел зияющую дыру в раме и устремился на улицу, в огиб ошалело сидящего на полу Мошкина, перепуганного Крумса и копошащихся над Петраковым оперативников.

Фигура Гарика была отчетливо видна на фоне ярко освещенного универсама, возле которого стояло несколько машин припозднившихся покупателей. Не раздумывая, Косенков плюхнулся на схваченную вечерним морозцем землю, поставил локти в упор, как на учебных стрельбах, поймал на мушку Гарика и, задержав дыхание, плавно нажал на спуск.

Выстрел взбеленил всех собак в округе.

У Гарика словно бы подломилась нога. Он с размаху рухнул на асфальт, но тотчас вскочил и побежал дальше, сильно прихрамывая.

«Теперь не уйдешь! — подумал Турецкий и поддал сколько было мочи, чувствуя, что у него вот-вот выскочит из груди сердце. «Курить надо меньше! — обругал он себя. — И пить тоже!.. Все равно не уйдешь!»

Но на этот раз удача была на стороне Гарика. Она явилась ему в виде водителя красного 41-го «Москвича», который завел двигатель, но не спешил отъехать: высунувшись из машины, вглядывался в темный коридор улицы, пытаясь понять, что там происходит.

Поравнявшись с «Москвичом», Гарик рывком вышвырнул водителя на асфальт, вскочил на его место и дал полный газ. Машина быстро ушла от универсама и, взвизгнув колесами, скрылась за поворотом.

Турецкий рванул обратно. Добежав, из последних сил, до милицейского «жигуленка», приказал:

— Передать дежурному по городу: немедленно перехватить красный «Москвич» сорок первой модели. За рулем — преступник. Фамилия — Тугаев. Приметы: тридцать лет, смуглый, в джинсах, в черной кожаной куртке, ранен в правую ногу. Номер машины не разглядели. Перекрыть все выезды из города, сообщить на вокзал и в аэропорт!

Только тут он позволил себе перевести дух.

Возле калитки Крумса стояли Софронов, Мошкин и Косенков и оживленно, с не схлынувшим еще возбуждением, обсуждали случившееся.

— Все-таки ушел! — сообщил Софронов Турецкому, будто Турецкий этого не знал.

— Ничего, далеко не уйдет. Ну что, Иван Степанович, оплошал маленько? — спросил Турецкий, выслушав рассказ о том, что произошло в доме в его отсутствие.

— Дак кто ж думал! — смущенно отозвался Мошкин. — Прыгучий, гад. Как блоха!

— В другой раз будешь думать.

— Дак уж точно — буду.

— А как я его? — спросил Косенков. Его прямо распирало от гордости. — Я же говорил, у меня из положения «лежа» лучше всего выходит!

— «Лучше всего»! — передразнил Турецкий. — Если не считать того, что был приказ не стрелять.

— А я не знал. Вы же отправили меня наверх.