Незнакомый город, воскресенье, практически вечер, все закрыто — что тут успеешь сделать!..

Своей досадой Турецкий поделился со спутниками.

— У них уже почти двое суток форы! — проговорил он, имея в виду Гарика и его подручных.

Олег Софронов лишь пожал плечами: так получилось, ничего не поделаешь. Косенков попытался успокоить Турецкого:

— Для них тоже было все закрыто — выходные, у всех давно пятидневка.

— Кроме производств с непрерывным циклом, — подсказал Софронов.

— Не из цеха же они брали литий!

— Почему бы и нет? — возразил Софронов. — Сунул работяга пару ампул в карман — найди!

— Все равно, — стоял на своем Косенков, — за эти двое суток не слишком-то многое они успели сделать.

— Но кое-что все-таки успели, — напомнил Турецкий. — Генерального директора этого «Кедра» убрали. А мы еще на полном нуле.

— Вы уверены, что здесь рука Гарика? — спросил Косенков. — Не может быть какого-нибудь случайного совпадения?

— Таких случайностей не бывает, — ответил Турецкий. — Во всяком случае, я в них не верю.

Косенков задумался — по своей привычке будто бы подремал, а потом заключил:

— Но если все так, мы совсем не на нуле. Знаем преступников, знаем, что они в городе, почти наверняка знаем даже мотив преступления. Это, по-вашему, на нуле?

Софронов усмехнулся:

— Грамотно рассуждает!

— Рассуждаем мы все грамотно! — отмахнулся было Турецкий, а сам вдруг подумал: «Да что это я, в самом-то деле? Он прав. Конечно, прав! Редкий случай — не нужно блуждать, тыкаться по углам, как слепой в поисках двери. Преступники — вот они. Фамилии известны. Может, они даже остановились в какой-нибудь из гостиниц — а для чего им скрываться? Мотив — тоже, в общем, известен. И есть еще две зацепки: бортмеханики грузовых «АНов», перевозившие чемодан с литием (их было двое, про них рассказал Вадим). И на самом заводе наверняка удастся что-нибудь раскопать. Совсем не мало! Считай, уже почти полдела сделано!»

И хотя вторая половина дела представлялась весьма туманной, Турецкий повеселел.

На площади перед аэровокзалом их ждала черная «Волга», присланная прокурором области, которого по телефону предупредил Меркулов. Следователь областной прокуратуры, выделенный для встречи «важняков» из Москвы, наметанным глазом выделил их из толпы приезжих и направился им навстречу.

— Мошкин, — представился он. — Иван. — И, подумав, добавил: — Степанович.

Было ему не больше тридцати — тридцати двух лет. Невысок. Крепко, по-сибирски, скроен. Про Турецкого, видимо, он был наслышан, поэтому пожал ему руку с особым уважением, что отнюдь не лишенного тщеславия Турецкого сразу расположило к нему.

— Гостиница вам заказана, — сообщил Мошкин, когда процедура знакомства была закончена. — В «Ангаре», двухкомнатный полулюкс. Прокурор примет вас в любое время. Дак куда сейчас — в гостиницу или к нему? Он дома, но сказал, что подъедет.

— Пока никуда. С прокурором мы встретимся завтра, — подумав, решил Турецкий. — А сейчас вот что. Пойди-ка ты, Иван Степанович, в диспетчерскую… Ничего, что я с тобой на «ты»?

— Дак чо, не убудет! — ответил Мошкин. — Зачем в диспетчерскую?

— Возьмешь там списки летного состава — всех, кто работает на грузовых «АНах». У них должен быть такой список — на случай, если кто-то заболел и нужно срочно сделать подмену или на случай незапланированного рейса. И незаметно выпиши адреса этих вот двух бортмехаников. — Турецкий написал их фамилии, вырвал из своего блокнота листок и передал Мошкину. — Ты местный, это не так привлечет внимание. Если спросят, зачем тебе этот список, — ну, придумай что-нибудь безобидное. Вроде того, что нужно разыскать одного человека и допросить в качестве свидетеля. Что-нибудь в этом роде. А мы подождем.

Ждать пришлось не меньше часа. Наконец, Мошкин появился в дверях служебного входа и сел в машину, потеснив на заднем сиденье Софронова и Косенкова.

— Вот. — Он передал листок Турецкому. Против фамилий были написаны два адреса и телефоны. — Первый в рейсе, а второй дома — отгулы. Это где-то в новом микрорайоне.

— Не интересовались, зачем тебе этот список?

— Ну, спросили. Я сказал, как вы велели. Безобидно.

— Что же ты им сказал?

— Ему, диспетчеру, — поправил Мошкин. — Ну, сказал: не лезь, паря, не в своем дело. У тебя своя работа, у меня своя.

— Очень безобидно! — усмехнулся Турецкий.

— А чо? — возразил Мошкин. — У них там, если копнуть, много чего вылезет: левые рейсы, «зайцы» в каждом, считай, самолете. Крутятся. А как не крутиться? Командир корабля, пилот высшей категории, получает восемьсот тыщ в месяц — это чо, деньги? А бортмеханик и того меньше. Теперь куда?

— Теперь в гостиницу, — ответил Турецкий.

В центральной гостинице «Ангара», уютной, современной постройки, удачно вписанной в старую, дворянскую часть города, они поднялись в номер, оставили там свои сумки и вновь сели в машину.

— К бортмеханику, — распорядился Турецкий и сказал адрес водителю. Оглянулся на Мошкина: — Ты уж извини, Иван Степанович, что в воскресенье отрываем тебя от семьи.

Тот лишь пожал плечами:

— Дак не привыкать. Такая работа.

Когда подъехали к большому двенадцатиэтажному дому в новом микрорайоне, Турецкий приказал Софронову и Косенкову оставаться в машине. Объяснил:

— Нечего там толчею создавать.

А Мошкина попросил:

— Покажешь свои документы, а про то, что я из Генпрокуратуры, — не нужно. Он и так перепугается, не стоит усугублять.

На звонок, не спрашивая, кто там, дверь открыла молодая женщина с довольно красивым, но словно бы поблекшим от усталости лицом. Она была в застиранном фланелевом халате, в стоптанных тапках. Волосы были кое-как подобраны шпильками. Она удивленно посмотрела на двух стоящих перед дверью незнакомых мужчин.

— Вам кого?

— Игорь Ануфриев здесь живет? — спросил Турецкий.

— Ну?

— Нам бы хотелось с ним поговорить.

— Игорь, к тебе! — крикнула она куда-то в боковой коридор, скорее всего, в сторону кухни. В этот момент из-за двери донесся плач грудного ребенка, и она поспешно вернулась в комнату.

— Вы ко мне? — удивленно спросил, появившись в тесной прихожей, довольно молодой, лет двадцати пяти — двадцати шести, не больше, худощавый парень с таким же усталым, как и у жены, лицом.

На удостоверение областной прокуратуры, которое показал ему Мошкин, он почти не прореагировал, лишь слегка удивленно пожал плечами.

— Проходите. Извините, что на кухню. Ребенок у нас, семь месяцев. А квартира однокомнатная.

В завешанной детскими пеленками восьмиметровой кухне он освободил для Турецкого и Мошкина две тонконогие табуретки из стандартного кухонного набора, а сам присел на край стиральной машины.

— О чем вы хотели со мной поговорить?

— Скажите, вам случалось перевозить из Иркутска в Москву серый такой чемодан, из плетеного пластика, вроде баула?

— Ну? — подтвердил бортмеханик, что — как уже понял Турецкий — для сибиряков означало «да».

Он все-таки уточнил:

— «Ну» значит «да»?

— Ну да, — повторил бортмеханик.

— Когда последний раз это было?

— Недели две назад. А что?

— А раньше вы возили такие баулы?

— Ну?

— Как часто?

— Сначала — раза два-три в год. Последнее время — почаще — примерно раз в два месяца.

«Правильно — их же было двое», — подумал Турецкий.

— А еще кто-нибудь из вашего авиаотряда возил такие посылки?

— Насчет этого я без понятия. Может, и возил кто. И такие. И не такие. Люди просят иногда — своим что-нибудь передать в Москву. Бортпроводницы на пассажирских рейсах разве что письмо могут взять или сверточек. А чемодан — нет, их гоняют за это. А нам что — самолет большой, места хватает.

— Вы никогда не интересовались, что в этих баулах?

— А мне это ни к чему. Платят — и будет с меня.

— Сколько вам платили?

— Последнее время — по триста штук. Раньше, когда деньги были дороже, — помене.