Маме, всю жизнь прожившей в коммуналке, тем не менее уже стало казаться, что в квартире их и двоим-то еле повернуться.

Следовательно, Вадиму предлагалось жить на два дома. Обедать, репетировать, встречаться с поэтами и композиторами здесь, у мамы, а вечером уходить к жене… Ну, может, не каждый день… Само собой разумелось, что жена будет преданно любить Вадима и почитать его маму. Где Анна Станиславовна собиралась найти такое чудо природы, такой выбрык естества, такой идеал — об этом она не задумывалась. Всему свое время. Мальчик еще молод. Умные мужчины женятся после тридцати.

В двадцать три Вадим стал заслуженным артистом РСФСР.

А в двадцать четыре женился. И его жена не имела ничего общего с тем идеалом, который годами складывался в мечтах его матери. Он встретил совсем другую женщину.

Вадим, как советский человек, жил в гармоничном, симметричном мире: съездил в Париж — поезжай в Урюпинск. Для равновесия. Впрочем, он ни от каких поездок и не отказывался; он был молод, здоров, любопытен; и вообще, в этом возрасте страсть к перемене мест — самое естественное состояние души.

Выполнив в очередной раз свой гражданский долг, выдержав битву с буржуазной поп-культурой и прославив советский образ жизни, Вадим в качестве награды получил однажды почетное право выступить перед строителями сибирских промышленных гигантов. Шумная веселая компания деятелей искусства и культуры погрузилась в спецпоезд и двинулась на восток. Речи, овации, банкеты… Но чем мрачнее становилась погода и глуше местность, тем стремительнее редели шеренги культурного десанта, в одиночку и парами отделялись они от стаи и возвращались к московским и ленинградским гнездам. До конечного пункта добралась, можно сказать, агитбригада: Вадим — гвоздь программы — со своей аккомпаниаторшей, артист разговорного жанра (он же конферансье) и супружеская пара, исполнявшая оригинальный танец и акробатический этюд.

Но строители и этой скромной программе были рады несказанно. Каждый номер повторялся на бис дважды, а то и трижды.

После концерта устроили дружеский ужин. Пили неизвестно что — скорее всего, разведенный спирт, а может, и неразведенный, зато закусывали дивными дарами тайги: тетеревами, медвежатиной и окороком дикого кабана. Из только что выловленной рыбы сварили тройную уху. Вадим не пил (мать давным-давно объяснила ему пагубное влияние алкоголя на голосовые связки), но закусил славно и отправился спать в гостевой вагончик. Остальные колобродили почти всю ночь и угомонились только на рассвете — в связи с чествованием дорогих гостей следующий день был объявлен неурочным выходным.

А следующий день вовсе не наступил — в смысле никакого рассвета не было. Была непроглядная серая мгла, проливной дождь и штормовой ветер. Вследствие чего дорога (глубокая колея от колес вездеходов, проложенная по просеке) превратилась в бурную реку. Командир отряда долго ругался с кем-то по рации, пока не вытребовал наконец вертолет, чтобы эвакуировать перепуганных артистов.

Ни в одной цивилизованной стране никто не позволил бы вертолетчикам тронуться с места в такую погоду. Но в ту пору Родина мало заботилась о своем имидже и статусе цивилизованного государства. Вертолет вынырнул из ревущей мглы и завис над поляной. Дюжие парни буквально на руках донесли творческую интеллигенцию до «взлетной полосы» и вбросили внутрь. Следом полетели ящики и мешки с омулем, медвежатиной и другими экзотическими сувенирами — в основном гастрономического назначения.

Вадим вместе с огромным облегчением почувствовал вдруг укол совести: один день непогоды совершенно выбил его из колеи, и он был безумно рад выбраться из этого мокрого и холодного ада. Но, взглянув в открытые двери и увидев хохочущих широкоплечих бородачей, он подумал: а ведь они остаются. И не жалуются. Он пришел в восторг оттого, что «такие люди в стране советской есть».

Может быть, этот-то восторг и стал причиной дальнейших событий.

Вертолет доставил их в районный центр, откуда летал в область небольшой самолетик — чуть ли не «кукурузник». А уж из области можно было отправляться дальше — поездом или самолетом.

Самолетик прибыл вовремя. Непогода утихла. Но на летное поле, истошно сигналя, вырулил потрепанный «газик», из которого водитель и врач вынесли ребенка, закутанного в одеяло. Следом из машины выбралась заплаканная женщина. Шестилетнего мальчика с диагнозом «острый живот» требовалось немедленно доставить в областную клинику.

Конечно, Вадим был заслуженный и знаменитый, а остальные артисты — незаслуженные и мало кому известные. Конечно, можно было оставить аккордеон концертмейстерши, а еще лучше — бесчисленные ящики, тюки и мешочки запасливого и пронырливого артиста разговорного жанра. Но, во-первых, Вадим был самым молодым из них, а во-вторых, он был из семьи отличников.

Поэтому он торопливо, как будто кто-то оспаривал у него эту честь, произнес бодрым голосом:

— Ничего страшного, я полечу следующим рейсом.

Все облегченно вздохнули и полезли в самолет, а Вадим забрал свой багаж и побрел к бревенчатому домику на краю летного поля, который был и залом ожидания, и кассой, и гостиницей и в котором ему предстояло провести сутки в ожидании следующего рейса.

Ему отвели крохотную комнатушку, где были только кровать, тумбочка и колченогий стул. Он свалил в угол свои вещи и улегся, думая, что уснет, но естественное чувство голода не дало забыться. Он сообразил, что никаких ресторанов и буфетов в здешнем «аэропорту» нет, да и сам-то «аэропорт», похоже, закрылся, так как единственный борт уже отправлен. Вадим порылся в сумках, нашел вяленого омуля и подумал, что, если удастся достать чаю, на худой конец — просто воды, то до завтра он, пожалуй, дотянет.

Он задумчиво грыз соленую рыбину и вспоминал о мужественных людях, оставшихся в дикой тайге, противостоящих непогоде, трудностям неустроенного быта и опасной работы… И как когда-то ему хотелось быть сразу и пожарным, и разведчиком, и космонавтом, теперь ему захотелось быть там, вместе с ними, и в то же время оставаться певцом и вдохновлять их на подвиги своим искусством. Он был мамин сын и в ту пору оставался еще самым восторженным романтиком.

Тяжелая отсыревшая дверь со скрипом отворилась, и на пороге показалась девушка, вполне соответствующая его романтическому настроению: румяная, с толстой светлой косой и огромными синими глазами. Стройная, но пухленькая в нужных местах. Она поставила на стул тяжелую сумку и, протяжно окая, ласково объяснила:

— Я вам покушать принесла, Вадим Сергеич. Подвело, поди, животы-то?

Вадим засмеялся от удовольствия, услышав этот мягкий голос, такой естественный и здоровый. Он без церемоний присел к импровизированному столу, сооруженному из тумбочки, и с аппетитом закусил вареным мясом с картошкой, солеными огурцами и квашеной капустой.

Девушка сняла тулупчик, размотала вязаную шаль, и оказалось, что она совсем молоденькая, почти девочка. Она забралась с ногами на кровать, подперла кулачком подбородок и внимательно смотрела на Вадима, удовлетворенно кивала, одобряя его аппетит. Вдруг всплеснула ладошками:

— Охтимнеченьки! Вовсе память-то зашибло! У меня тут чекушечка для вас… — Она полезла в сумку и действительно достала четвертинку водки.

Вадим отрицательно помотал головой и выразительно помычал, не имея возможности говорить с набитым ртом.

— На тебе! — удивилась она. — Бона вы как прозябли. Это обязательно, а то к завтрему такая лихоманка затрясет — на месяц у нас застрянете!

Довод подействовал. Вадим принял из ее рук стакан с водкой и, стараясь казаться взрослым и лихим, выпил одним глотком. И почти сразу его повело, закачало горячей волной. Он еще пробормотал какие-то вежливые слова извинения, а может быть, это было уже во сне… Он чувствовал сквозь сон, как прохладные ловкие руки раздевают его, укрывают одеялом. Ему представилось, что он шестиклассник, пришел из школы с пылающими щеками и блестящими глазами, присел на минутку и вдруг повалился… так резко началась корь… и мама раздевает его, укладывает, поправляет подушку, подтыкает со всех сторон одеяло и кладет на пылающий лоб прохладную руку. Вадим счастливо засмеялся и услышал в ответ чей-то переливчатый смех — как эхо собственного. И что-то мягкое и в то же время упругое, нежное, душистое и сильное обхватило его со всех сторон, и он подумал, что никогда еще его сны — ну, такие сны, о которых нельзя было рассказать маме, никогда еще не были они такими яркими, сладостными, реальными…