А вот Марина огорчалась очень сильно. И потому, что ей было жаль Альбину и страшно за нее, и потому, что в этих безобразных скандальных историях она видела странную параллель своей двойной жизни. Словно в кривом зеркале отражалась в этих нелепых, почти фарсовых похождениях подруги ее собственная трагедия. Словно кто-то злой передразнивал ее, страдающую и метущуюся.
Она шла на тайное свидание. Шла, поминутно оглядываясь, стараясь держаться в тени деревьев. Шла, борясь с чувством вины и стыдом. И все же, чем ближе подходила она к баньке на самой окраине городка, у самого леса, тем ярче становилось солнце, свежее воздух, и цветы пахли сильнее, и пестрые бабочки прихотливым облачком вились вокруг нее. Ощущение полноты жизни пьянило Марину, и она, сама того не замечая, ускоряла шаг, почти бежала.
Она открыла тяжелую скрипучую дверь, пригнулась под низкой притолокой, вступая из яркого дня в плотную темноту маленькой старой баньки, и тут же сильные руки подхватили, обняли ее, горячие губы покрыли поцелуями лицо, шею, грудь. Марина задохнулась от счастья и ни о чем больше не думала и не рассуждала. Так человек, долго бредущий по пустыне, умирающий от жажды, вдруг видит источник — ручей, колодец или просто лужицу… Разве он задумывается о качестве и чистоте этой воды? Нет, он приникает к ней, не медля ни секунды.
Точно так же они захлебывались своей любовью, своей молодой страстью. Время остановилось для них.
А когда наконец объятия разомкнулись и Марина, положив голову на плечо Ивану, отдышалась, чувствуя невероятную легкость и блаженную усталость во всем теле, ей вдруг пришло в голову, что скоро его здесь уже не будет.
— А когда у тебя командировка кончается? — тихо спросила она.
— Завтра, — ответил Иван.
— Завтра? — печальным эхом отозвалась Марина.
— Но Борзов дал еще три дня. По семейным обстоятельствам! — счастливо выдохнул он и крепче обнял ее.
— По семейным? — повторила Марина, даже не думая о том, что он сказал, и только радуясь тому, что завтра она его еще увидит, и послезавтра, и после-после…
— Да, по семейным! — ликующим голосом подтвердил Иван. — Значит, так. Мы с тобой идем в загс. Ты подаешь заявление на развод.
Безмятежная улыбка на лице Марины стала таять, исчезать.
— Вот как? — удивленно спросила она.
Но Иван ничего не видел и не слышал. Он наслаждался дивным видением их близкого счастья.
— Вот так! А пока ты не разведешься, мы будем жить как муж и жена. А через три дня уедем.
Марина отодвинулась, чтобы взглянуть ему в лицо.
— А ребенок?
Иван недоумевающе заглянул ей в глаза.
— А что ребенок? Что — ребенок? — Он встал на колени, прижался лицом к Марининому животу. — Родится. Это же наш ребенок!
Маринино лицо приняло выражение, которое Иван не любил, — гримаска жалостливого раздражения, взгляд, каким смотрят терпеливые взрослые на бестолкового дитятю.
Иван начал закипать:
— Марина! Мы же все уже обсудили!
— Обсудили… — поморщилась Марина. — А жить, жить где мы с тобой будем? На болотах? Я же там даже родить не смогу в человеческих условиях. — Марина положила свою узкую ладонь на живот, словно защищая ребенка.
Иван растерялся. Он не ожидал от нее такой реакции. Заторопился, пытаясь объяснить, убедить:
— Ну… мы же там не насовсем останемся… мы же сюда вернемся, обратно-то…
— Обратно?! — чуть слышно вскрикнула Марина, и на лице ее мелькнуло такое презрительное удивление, что Иван отшатнулся.
Он не мог понять того, что почувствовала Марина в эту минуту. А ее вдруг пронзила мысль: а ведь точно так же другая женщина, ведомая великой, любовью и несокрушимым доверием, уехала с любимым человеком — навсегда… А через несколько дней вернулась. Обратно. К брошенному нелюбимому мужу. В болото сплетен, слухов и упреков. Ну почему, почему все так похоже?! Или так и должно быть? Как у всех? Марина прикусила губу, борясь с внезапно вспыхнувшим отвращением к себе, к Ивану, ко всему миру.
Она запрокинула голову, словно хотела прогнать назад подступающие слезы. В углу на качелях из паутины сидел толстый важный паук-крестовик и смотрел на Марину с осуждением и насмешкой. Она почувствовала запах гниющего дерева и остывшего пепла в каменке. Вот так остывает и гниет их любовь, прошли безвозвратно первые минуты самозабвенного упоения, восторга, исчезла чистота и простота слов, окаянные подлые мелочи облепляют их утлую лодочку и тянут, тянут на дно… на дно болота.
Иван вскочил, забегал, заметался в тесном пространстве баньки.
— Хорошо, хорошо! Как только мы с тобой поженимся, мы отсюда уедем. Я добьюсь перевода…
И наткнулся на холодный непонимающий взгляд. Болезненно вскрикнул, схватился за голову:
— Нет, Мариша, Мариша! Подожди! Мы с тобой все не о том говорим! Марина, но ведь надо действовать, а не сидеть так и не скулить, понимаешь?
Марина замотала головой, прижала руки к груди:
— Ваня, я хочу, чтобы все по-человечески было. Ведь Никита… он же не виноват, что я полюбила! Ну ведь правда?
Иван остановил свое безумное кружение, застыл, неотрывно глядя на Марину, стараясь понять, что же такое она говорит. Ведь вот только что, буквально минуту назад, они были так счастливы, так любили, так понимали друг друга…
— Ты что? — прошептал он. — Ты не хочешь подать на развод?
Марина горестно вздохнула и отвернулась. В сущности, она чувствовала то же самое — он не понимает, не понимает, не хочет понять ее!
Тяжелое враждебное молчание встало между ними. Что-то надломилось в их отношениях, и трещина росла… Марина очнулась, сделала над собой огромное усилие и повернулась к Ивану. Взяла его лицо в свои руки, заглянула ему в глаза и заговорила торопливо, горячо:
— Хочу! Хочу! Но не сейчас, понимаешь, не сейчас. — Она поцеловала его закрытые глаза. — Никита меня любит, пойми… Я не могу вот так — за три дня! — Голос ее сорвался на крик. — Пойми ты, мы прожили с ним пять лет!
Иван вырвался из ее объятий, и она увидела, что в глазах его стоят непролившиеся слезы.
— Я понял, — хрипло забормотал он. — Я все понял. Ты его любишь!.. А как же я? А со мной что здесь, — он беспорядочно замахал руками, — тыр-пыр, тыр-пыр… Чтоб его разозлить?
— Ну что ты такое говоришь?! — ужаснулась Марина. Она вскочила и бросилась к своей одежде, которая пестрым ворохом лежала на черной банной лавке. — Не люблю! Жалко, понимаешь?
Она одевалась торопливо, нервно, трясущиеся пальцы не справлялись с пуговицами и застежками.
— А меня тебе не жалко? — закричал Иван. — Я же тебе не любовник, я тебе муж. Я тоже хочу, чтобы все было по-человечески! — Он обнял ее за плечи, притянул к себе, словно надеялся удержать. — Мариша… Послушай меня. Я Никите все сам объясню.
— Нет! — взмолилась Марина. — Нет! Я сама ему скажу. Пожалуйста, ничего не говори. Ну дай мне время!..
И он сдался, кивнул покорно.
— А когда мы теперь встретимся?
— Через два дня. Здесь. — Марина слабо улыбнулась.
Это означало, что они помирились. Или почти помирились.
— Хорошо. — Иван прерывисто вздохнул, как ребенок, который плакал и который, хоть его и утешили, не может вот так сразу распрощаться со своей обидой.
Его гордость была уязвлена, он страдал от ревности, и конечно же ему хотелось, чтобы последнее слово осталось за ним. И у него вырвалось:
— Только если я уеду один, без тебя, то… мы с тобой вместе больше не будем.
Последний, самый сильный аргумент. Но Марина не любила сильных аргументов, она терпеть не могла, когда на нее давили, когда ее пытались напугать. Она мгновенно ощетинивалась, готовая разорвать любые путы, любые связи.
— Вот как? — спросила она с ледяным спокойствием. — Спасибо, что предупредил.
И вышла, не сказав больше ни слова.
Иван какое-то время стоял неподвижно, растерянный, ошеломленный, испытывая смутную тревогу, как человек, который совершил страшную ошибку, но еще не успел осознать этого. Потом он бросился к двери, распахнул ее… Марина уже прошла через лужайку, поросшую кудрявой птичьей гречишкой, и поворачивала к дороге. Еще раз он увидел ее стройную фигурку, прямую, как стрела, еще раз просияла вдали ее светлая головка — и куст черемухи скрыл ее.
