Тут мой взгляд упал на подушку, то есть на то, что когда-то было таковой. Брезгливо подхватив ее двумя пальчиками, я сунула в руки коменданту:

— Это что?

Он невозмутимо швырнул казенное имущество на место и почти устало вздохнул:

— Поверьте, леди, здесь сидели и не такие…

Так, идем ва-банк!

— Охотно верю, но они знали за собой вину, а я нет!

— Сидели и невиновные…

Сказать, что мне стало не по себе, значит ничего не сказать, но не сдаваться же.

— Это их проблемы. Но когда я выйду, то обязательно в красках расскажу Его Величеству, что толчок в моей камере не выносили со дня основания Тауэра, кормили дрянью и спать заставляли на вшивой грязной подстилке!

Конечно, он не понял слово «толчок», тем более я произнесла его по-русски. Пришлось втолковать:

— Толчок — это вот это ведро с дерьмом на латыни.

Не знаю, изучал ли комендант латынь, но то, как на ней звучит ведро с дерьмом, не припомнил точно. Не став дожидаться результата напряженного умственного труда моего мучителя, я фыркнула:

— Велите привести камеру в порядок и принести нормальный ужин, чтобы у меня была возможность похвалить перед королем вашу заботу о подследственных. Заметьте, я не говорю «заключенных», я всего лишь под следствием из-за мерзавца Сеймура!

Вряд ли кто-то разговаривал с комендантом таким тоном. Блеф — мой коронный номер, главное, не сбавлять темп и вести себя увереннее, но не перестараться.

Сработало, он сухо поклонился:

— Сейчас все сделают, миледи. Пройдите пока в другую комнату.

Едва не заорав «Йес!», я потопала в ту же комнатуху, где меня допрашивали. Шла с таким видом, словно делаю одолжение Тауэру одним своим присутствием, хотя помнила, что здесь сидели даже Кромвель и еще много кто.

Больше со мной комендант разговаривать не стал. Правильно сделал, мало ли что… Ужин мне принесли вполне приличный прямо в комнату, где я пережидала.

— А воды?

— Какой воды? — удивился охранник.

— Руки вымыть после грязной камеры!

Такие королевские замашки были охраннику незнакомы и неприятны, но, поняв, что со мной лучше не связываться, воду мне все же принесли.

Вот так-то, будете знать, как сажать в Тауэр выпускниц медицинского! Я вам тут наведу порядок, будете жить плохо, но недолго, как говаривал почти через пять сотен лет белорусский батька.

Камеру тоже привели в порядок, постель была хоть и не новой, но приличной, ведро заменили, полы вымыли. В углу стоял табурет с небольшим тазом и кувшином в нем. Сервис, однако… все включено. Ага, а заодно и выключено.

Убогая свеча больше коптила, чем светила, потому я ее быстро задула и улеглась, не раздеваясь, закинув руки за голову и глядя в потолок.

Итак, подведем итоги, леди Кэтрин.

Вы в Тауэре. Не на экскурсии, а реально. Куда уж реальнее, вон как тянет сыростью. Обвиняют вас в пособничестве принцессе Елизавете в ее желании выйти замуж за Сеймура. Нечестно обвиняют, кстати, потому что, когда я тут появилась, в смысле в XVI веке, она замуж за Сеймура уже явно не хотела, потому как лорд обошелся с Бэсс как последняя сволочь. Доказать ничего не смогут, потому что если что и было, то только на виду у королевы, а об остальном знаем только мы с Елизаветой. Бэсс не дура и выдавать саму себя не станет, значит, остается стоять на своем до последнего.

Какого еще последнего?! Ни погибать в Тауэре, ни задерживаться здесь надолго я не собиралась. Правда и качать права тоже особенно не получится, я действительно птица не того полета, чтобы меня содержали в особых покоях «для невольных гостей». И жизнь травить охране и коменданту опасно, неизвестно, как надолго я здесь, они в ответ могут отравить так, что небо с овчинку покажется. Я хмыкнула: а оно какое? Покосившись на маленький четырехугольник зарешеченного окна, убедилась, что не больше, если не меньше этой самой овчинки, овцы тоже бывают разные.

Только бы Елизавета не проболталась и потом скорее вытащила меня. А кого взяли еще, не может быть, чтобы только нас с Бэсс?

Я оказалась права, сидели еще Серега-Парри и его сестра. Парри выдержала все нападки, а вот Серега оказался треплом. То ли с перепугу, то ли по недомыслию, но он рассказал кое-какие подробности о приставаниях лорда Сеймура к Елизавете. Когда тот же следователь бросил передо мной на стол протокол допроса моего напарника со словами: «Вот показания мистера Парри о разрезанном платье вашей воспитанницы!», я мысленно ахнула. Вот придурок! Но внешне ничем себя не выдала, спокойно пожав плечами:

— Это была шутка королевы. Или вы подозреваете Ее Величество в дурных намерениях против своей падчерицы?

— Так было изрезанное платье?

— Ну было, и что? Какое это имеет отношение к моим обвинениям?

— Здесь вопросы задаю я. Лорд Сеймур заходил в спальню к леди Елизавете?

— Ее Величество вдовствующая королева Екатерина заходила по утрам вместе со своим супругом лордом Сеймуром в спальню к Ее Высочеству Елизавете, чтобы как добрые родители пожелать ей доброго же утра. Или вы полагаете, что вместе с супругой можно заходить еще чего-то ради?

Отрицать только саму связь Елизаветы с Сеймуром, а то, что видели служанки, что было у всех на виду, отрицать глупо. В конце концов, надо спрашивать у Екатерины Парр, зачем она позволяла своему мужу появляться в спальне падчерицы и зачем ходила сама?

Господи, какой же здесь надо быть осторожной, особенно Елизавете! Если выйду отсюда, буду внушать Рыжей, чтобы выкинула из головы все мысли о любовных шашнях, не то можно и на плаху загреметь!

Но пока надо было выйти. Шли день за днем, еду мне приносили вполне терпимую, ведро выносили, вода тоже была, хотя и понемногу, но очень хотелось покинуть «гостеприимный» Тауэр.

Елизавету пригласили к завтраку. После пережитого не хотелось не только есть, но жить вообще, но Тиррит не позволил уклониться, он сам явился с глубочайшими извинениями.

Принцесса только махнула рукой:

— Подите прочь! Кого вы еще приведете для моего осмотра? Чьи секреты потребуете выдать?! Или в следующий раз это сделают на площади при большом количестве наблюдателей?

Она больше не желала бояться или перед кем-то унижаться! Требование было одно: вернуть всех ее людей и самим убраться вон из имения! Кэтрин и Парри вернулись, охрана из Хэтфилда исчезла. Но Елизавета поняла, что не в состоянии жить там, где перенесла столько ужасных минут, и стала просить у брата разрешения вернуться ко двору. Кто теперь сможет ее в чем-то обвинить?

Барона Сеймура казнили. Кэтрин рассказала за что. Он был виновен отнюдь не только в клевете на принцессу, это оказалось самым малым из его преступлений. Сеймур дошел до того, что чеканил фальшивые монеты и даже попытался захватить короля, чтобы силой навязать стране свою власть! И в этого человека она была влюблена?! От него чуть не родила?! В того, кто так подло обманул, предал, продолжал предавать, даже понимая, что тащит вместе с собой в Тауэр и на плаху?! Сеймуру уже ничто не могло помочь, когда он, походя, зацепил с собой и Елизавету, погибая сам, решил увлечь за собой и ту, которую обесчестил.

В Хэтфилд примчался гонец от короля. Елизавета читала письмо, внешне стараясь не выдать своих мыслей, но я-то видела, как она радуется. Чему? Неужели Эдуард решил отказаться от трона в ее пользу? Ага, фиг он откажется, самому трон дорог. Или оставил завещание в ее пользу? Тоже не дождешься, он еще и жениться успеет, а то и детей нарожать.

Бэсс протянула мне письмо, выжидающе наблюдая, как я читаю.

— Зачем вам это, Ваше Высочество?

Юный король Эдуард вызвал ко двору обеих сестер, но недвусмысленно намекнул, что если старшая из них Мария не сможет из-за плохого самочувствия, то он не обидится. Просто Эдуарду совсем не хотелось ежедневно спорить с Марией из-за ее месс и католического вероисповедания. Елизавета была, как и он сам, протестанткой.