— Я уже замолчал, — примирительно сказал Сабин. — Но с кем мне еще поговорить о таких вещах, если не с лучшим другом?

Тут он задел слабое место Хереи, чье мрачное лицо сразу же просветлело.

— Хорошо, Сабин, но это не должно быть нашей единственной темой. Забудем о ней хоть ненадолго — договорились?

Сабин кивнул и задумчиво посмотрел в пустую кружку.

Жизнь в Лугдуне император начал с невероятной помпой. День за днем он давал приемы, торжественные трапезы, театральные представления, устраивал травлю зверей и всяческие игры. Огромные суммы он добывал путем продажи с аукциона имущества Агриппины. Калигула дал Каллисту поручение доставить в Галлию предметы хозяйства, украшения, рабов, лошадей и прочее. Секретарю было знакомо нетерпение его господина, и он конфисковал всех тягловых животных в Риме, которые могли ему понадобиться. Скоро едва обозримый обоз тронулся в путь на запад.

В Лугдуне собрались все богатые жители Галлии, горящие нетерпением заполучить что-нибудь из имущества императорской семьи. Калигула сам принимал участие в аукционе и наблюдал, как Аргус добивался, чтобы продажи осуществлялись по как можно более высоким ценам. Поскольку многие из вещей принадлежали когда-то его покойным родителям и братьям, он разыгрывал перед возможными покупателями трогательные сцены. Так, когда вниманию присутствовавших были предложены искусно вырезанные из дерева длинный стол и скамьи, на которых возлежали обедающие, Калигула подскочил, погладил мебель и произнес:

— Из дома моей любимой матери! За этим столом, украшенным драгоценными камнями, когда-то собирались Германики, император Тиберий, другие члены нашей семьи. Нет, я не могу его отдать, слишком много воспоминаний связано с этой вещью…

В зале аукциона послышалось тихое гудение; многие рисовали в воображении, как продемонстрируют удивленным гостям стол, за которым сидели члены правящей династии и даже сам император.

— Сто тысяч сестерциев! — выкрикнул кто-то, но тут же была предложена еще более высокая цена:

— Сто пятьдесят тысяч!

— Двести тысяч!

— Триста тысяч!

В конце концов, за восемьсот тысяч сестерциев счастливым обладателем императорской мебели стал богатый владелец рудников.

Сидящему рядом с ним другу Геликону император прошептал:

— Хлам стоял на какой-то забытой вилле и стоит самое большее сорок тысяч.

Геликон тихонько засмеялся.

— Когда имущество Агриппины распродадут, тебе надо будет позаботиться о подвозе. В нежилых императорских виллах пылятся горы такого хлама времен Августа и Тиберия. В Риме его едва ли удастся продать, но здесь…

В неподвижных глазах Калигулы заблестели огоньки. Геликон был прав: недалеким провинциалам не составит труда всучить все что угодно, лишь бы когда-то это принадлежало императору.

И по приказу Калигулы из Рима доставлялись обоз за обозом. В конце концов любой галльский богач мог похвастаться каким-нибудь предметом, бывшим некогда в собственности императора.

В это время Цезония родила дочь, которую по желанию Калигулы назвали Друзиллой. Успешные аукционы так распалили его алчность, что он и из рождения наследницы хотел выжать денег, не стесняясь заявлял во всеуслышание, что к его императорским тяготам добавились еще обязанности отца, что он будет рад принять пожертвования на воспитание и будущее приданое Друзиллы. В вестибюле дворца поставили две пустые амфоры, и каждый мог внести свою лепту. Писари помечали размер пожертвований, и того, чей взнос в течение недели оказывался самым высоким, приглашали к императорскому столу.

В Лугдуне Калигула вел себя сдержаннее — «шуток» не позволял, потому что не хотел прерывать постоянный денежный поток из открытых вновь источников.

Скоро в Лугдун прибыли и правители-вассалы. Для приглашения Агриппы и Антиоха не было никаких политических причин. Их обоих император, что называется, сделал сам, это были его творения, и время от времени они обязаны были являться, чтобы преклонить перед ним колени. Агриппа вырос в Риме заложником и причислялся к кругу самых близких друзей Калигулы, который потом «подарил» ему управляемую римскими прокураторами империю его деда. Агриппа показал себя умеренным и умным правителем: он старался не испортить отношения ни с Римом, ни со своими иудейскими подлинными.

Антиоха из Коммагены еще Тиберий посадил на трон в его маленькой, расположенной к северо-востоку от Сирии стране, а Калигула только утвердил его в должности.

Король Птолемей из Мавритании приходился внуком Марку Антонию и царице Клеопатре, а значит, родственником Калигуле. Император хотел наконец познакомиться с «кузеном» и пригласил вежливо, со всеми почестями, в Лугдун. Настоящей же причиной было то, что Геликон, близкий друг Калигулы, в поисках новых путей выхода его ненависти к евреям выяснил, что в Мавритании возник ряд портовых городов, в которых евреи вели оживленную торговлю.

— Дань Мавритании едва ли соответствует богатству страны, — сказал Геликон, зная, что слова его разбудили алчность Калигулы. — Я справлялся: там есть много портовых городов, в которых торговля идет отлично. Суда ходят и в Нумидию, и в Египет, и в Испанию. Этот Птолемей правит уже семнадцать лет, ни разу не показывался в Риме и ведет себя так, будто является полновластным правителем. Думаю, тебе надо как-нибудь посмотреть на него поближе, император.

Калигула сразу ухватился за идею и отправил приглашению родственнику.

Птолемей прибыл в Лугдун первым в сопровождении пышной, ярко разодетой свиты. Король оказался статным красавцем в возрасте сорока лет и с таким достоинством и естественностью носил свой расшитый золотыми львами пурпурный плащ, будто родился в нем. Это гордое королевское явление с самого начала разозлило Калигулу, пусть Птолемей и преклонил перед ним колени, и положил к его ногам золотую корону, а потом покорно взял ее обратно.

— Сейчас он разыгрывает раболепную покорность, — прошипел Геликон в императорское ухо. — При этом принадлежит к самым богатым североафриканским королям и должен бы платить дань в десять раз большую.

— Прилежный человек, — произнес Калигула с насмешливым восторгом и скривил лицо, — надо бы его проверить получше.

— Это не он такой прилежный. Птолемей передал правление вольноотпущенникам, среди которых должны быть и евреи, и живет только своими научными исследованиями, как делал и его отец, король Юба. Так что золотой поток вполне можно направить в наши кассы…

— Ты имеешь в виду, если я сделаю Мавританию римской провинцией и назначу туда наместника… У Птолемея есть сын?

— Насколько я знаю, нет.

Калигула потер руки, неподвижные глаза засветились алчными огоньками.

— Я все обдумаю. Завтра, во всяком случае, я устраиваю для моего кузена игры. А потом посмотрим.

Геликон чувствовал удовлетворение. Он знал, что богатство мавретанского короля Калигула не оставит больше в покое, не говоря о том, что этот кузен своей высокой стройной фигурой и королевской осанкой еще больше подчеркнул омерзительность жирного, лысого, тонконогого Калигулы.

На следующее утро император открыл в амфитеатре игры. Он сказал короткую речь, подчеркнув, что посвящает их своему любимому кузену, царю Птолемею.

Царь поднялся, его великолепная фигура была хорошо видна с любого места, а расшитый пурпурный плащ празднично сверкал в лучах утреннего солнца. Галлы восторженно приветствовали его, поскольку он был правителем государства, и образ его вызывал восхищение, хотя лишь немногие знали, где находилась Мавритания.

Эти безобидные аплодисменты ядом проникли в грудь Калигулы. Почему плебеи славят этого чужестранца? Разве не сидит божественный Император у всех на виду в своей ложе?

Неужели они не догадываются, что достаточно его кивка и этот набитый соломой король будет лишен милости и покровительства Рима?

Преисполненный яда, как гадюка, готовая к смертоносному удару, Калигула покинул театр раньше времени. Он позвал трибуна Декстера, жестокого мускулистого германца, который с удовольствием исполнял роль палача.